— Ну тогда не тяни резину, женись на Дягилевой, — сурово произнес Лучинин. — Женись, женись, раз уж такой дурень беспомощный. Я думал, ты умнее… Эх, вот я бы на твоем месте!.. — И Лучинин замолчал с загоревшимися глазами, прижал к широкой своей груди руки с могучими кулаками.

— Ну, что бы ты на моем месте? — вяло спросил Коршунков.

— Боже праведный, вот уж мальчик-то навязался на мою шею! Слушай, ты же Аполлон!.. Красавец!.. Ты что, цены себе не знаешь? Ну зачем тебе довесок — ты рехнулся, что ли?

Брови Сергея вскинулись; он хотел прервать Лучинина, потому что не считал Леночку Дягилеву довеском. Девочка ему нравилась своей рассудительностью и доверчивостью. Он вырос вместе с Галей Сафьяновой и любил ее в детстве, как младшую сестренку. Теперь такое чувство у него было к Зоиной дочери. Но как это выразить словами? А Лучинин, заметив его недовольство, продолжал убеждать:

— Нет ничего проще, чем завести ребеночка. Зато от своего хоть радость иногда чувствуешь. А вообще-то все это — канитель! Ну куда ты так спешишь? Еще насидишься, нанянчишься, нахлопочешься по квартирному вопросу… Ты поживи молодым! Обеспечь сначала себе положение. У тебя все для этого есть. Передовик, грамотей, язык подвешен, как надо, красавец собой! А мы тебе поможем, только не упрямься, не будь дураком!.. Я знаю жизнь, Серега. Главное — чтобы вовремя подтолкнули. Для тебя как раз это «вовремя» — сейчас. Цепляйся, парень, рвись вперед, пока тебя подталкивают. А упустишь случай — будешь прозябать в быту, будешь корчиться всю жизнь в обиде, как мышь в бутылке.

Коршунков слушал внимательно. Тень недоверия улетучилась с его лица; теперь в сосредоточенности взгляда, в неподвижности бровей, в сомкнутости губ заметно было то особенное выражение, какое бывает на лице боксера, когда во время передышки между раундами секундант нагоняет воздух полотенцем и при этом дает сжатые и точные советы. И Лучинин, заметивший, что добрался до живых струн Коршункова, уже не хотел терять эти струны, нещадно дергал их.

— Жизнь, Серега, — это пока человек жив. А живы мы, к сожалению, не вечно. Поэтому надо действовать, не упускать свое время. Я лично тебя уважаю за то, что узнаю в тебе себя самого. У меня тоже все так было: пришел из армии молодец молодцом. Вернулся в родной цех к родному токарному станку. Только в армии я первый разряд по волейболу наиграл, поэтому меня скоро взяли в сборную завода. Вот была житуха!.. Восемь лет — сплошной сон! Где мы только не побывали. Одно плохо: в спорте сказка скоро сказывается, и приходится уступать место молодым. Впрочем, я бы и еще поиграл, да вот нашла на меня блажь: влюбился… Теперь-то понимаю: не любовь то была, а кара божья. Но ведь такую встретил красулечку! И так захотелось, чтобы она постоянно при мне была!..

Спорт меня многому научил. Главное, чтобы команда была железная. Никаких фантазий, слово капитана — закон! Вот принял я этот токарный участок и стал делать из него команду. И как видишь, ничего, разыгрались ребятки помаленьку.

Зато личная моя жизнь после женитьбы потеряла блеск. Особенно с тех пор, как Наташка родилась. Последние пять лет потеряны. Это беготня по частным квартирам. Это мытарства насчет яслей, это болезни Наташки, сопли, вопли, какие-то бациллы, инфекционное отделение детской больницы, слезы жены, стоны тещи. И этот кошмар красиво называется семейной жизнью.

Но все-таки участок я из рук не выпускал. В институт вечерний поступил. Потому что надо! Жизнь — тоже игра. Первую партию я проиграл: женился неудачно, без связей. Это безнадежное дело, когда голь с голью сходится… Но еще не все потеряно. Есть еще шанс отыграться! Я тебе по секрету скажу: долго в мастерах не засижусь. А здесь нужен будет новый мастер. И ты же понимаешь, как хорошо может подкинуть вверх такой сыгранный коллектив, как у нас.

Вот теперь и подумай, что для тебя лучше: или мы тебя выбросим как отщепенца, если твоя матушка все-таки раздует кадило, или — клин клином, и в недалеком будущем мое место станет твоим. И учти: соображать, как в игре, надо быстро. Жизнь не щадит тугодумов. И еще: этот разговор должен остаться между нами, понял?..

От соседних участков делянка Карцевых была отгорожена шпалерами малины. Городские звуки почти не проникали в глубь коллективного сада: здесь был слышен только щебет птиц да мяуканье одичавших кошек, бродивших, не разбирая границ, по участкам.

У Карцевых была сколоченная из упаковочных досок дачка, маленькая, но аккуратная, покрашенная яркой масляной краской; внутри получилась чистая комнатка в два оконца, такая крохотная, что с трудом уставились два старых дивана и кухонный стол с посудой. Игорь предпочитал этой комнатке беседку из дикого винограда, где он сам сколотил стол и лавки со спинками.

Игорь любил приходить в сад, когда на участке никого не было, однако побыть здесь в одиночестве ему редко удавалось. Отец являлся сюда почти ежедневно, сразу после работы, и пропадал на участке до позднего вечера. Мать приходила реже, у нее хватало забот и дома. Младший братец Валерка в сад ходить вовсе не любил, ему больше нравилось гонять на велосипеде по улицам поселка или лазать со сверстниками по стройкам. Но отец, технолог ремонтно-механического цеха Алексей Фомич Карцев, считал труд важным элементом воспитания, и потому Валерка тоже должен был помогать в работах по саду отцу и старшему брату. И вот вместо того, чтобы спокойно полежать с книгой в гамаке или написать что-либо возвышенное, Игорь с привычной терпеливостью выслушивал распоряжения отца насчет того, где и что нужно выкорчевать, прокопать, сколотить или полить. Спорить же с отцом было невозможно, потому что Алексей Фомич опирался в спорах не на логику, а на свое родительское право гневным голосом напоминать, как много он сделал для семьи и как забывчивы и неблагодарны дети. К тому же дел в саду действительно было много, а Игорь все-таки любил и жалел отца, здоровье которого было неважным.

С затаенным чувством раздражения, мысленно именуя отца обывателем, Игорь вместо книг брался за лопату или топор, за ведра, за тяпку. А свою злость срывал на братишке, которого называл лодырем и бездельником, подгонял без конца и порой доводил до открытой вражды, до драки и слез.

На этот раз в саду был только Алексей Фомич — Валерка отдыхал в спортивном лагере для старшеклассников. Как обычно, позволив Игорю передохнуть с дороги, выкурить сигарету в беседке, Алексей Фомич сказал, что надо бы поправить деревянную будку уборной: покосилась, вот-вот завалится. Отдав это распоряжение, Алексей Фомич не сразу отошел — тоже присел отдохнуть. Он работал в саду с обеда, отпросившись с завода. С хозяйским довольством Алексей Фомич озирал расцветшие на клумбе пионы, обильную завязь на молодых яблонях, аккуратные барьерчики вдоль тропинок между делянками с картошкой, луком, помидорами и огуречными грядками. Для разговора с отцом случай был самый подходящий, но Игорь, сам не зная почему, медлил. Впрочем, еще утром, когда вместе шли на работу, можно было переговорить, но тогда Игорь как-то не собрался духом. И теперь, искоса поглядывая на благодушествовавшего родителя, Игорь помалкивал, боясь испортить трудным разговором настроение отцу.

— Что молчишь? — спросил Алексей Фомич. — Опять недоволен?.. Ладно, ты только подопри будку столбиком, чтобы не завалилась, а то зайти в уборную страшно. Потом можешь заниматься своими делами — отвлекать не буду.

Докурив, Игорь переоделся в драные брюки, старую рубаху и взялся за топор.

«А что, в конце концов я тоже здесь хозяин, — думал он, счищая топором кору со столбика, который выбрал для подпорки. — И вообще — нехорошо быть собственником. Отгородились тут от всего мира — и горя нет. А людям помочь же надо!»

Стоя на коленях, Алексей Фомич дрожащими руками привязывал, обмотав суровой ниткой, побег малины к проволоке.

— Надо одно дело обсудить, пап, — сказал Игорь, подойдя к отцу. Алексей Фомич разогнулся и, продолжая стоять на коленях, обратил к Игорю побуревшее от напряжения лицо.