— Правда? — огорчился Коршунков. — А я слыхал… Ну, это самое, вроде бы ты не замужем.

— Да тебе-то какая разница: замужем, не замужем… У меня ребенок есть, вот что ты должен был услышать. И слышал, конечно. Я старше тебя, Коршунков, у меня есть дочь. Поэтому ко мне не надо приставать, напрасно все это. И отправляйся-ка ты спать, детское время вышло.

— Вот, опять сердишься, — обиженно сказал Коршунков. — А я к тебе по-простому, по-хорошему. И погода такая… подходящая!

Майский вечер в самом деле был удивительно теплым и тихим. Вблизи уличных фонарей неправдоподобно зеленой казалась молодая листва кленов и лип. Кое-где возле домов веерами развернулись и подернулись поверху светящимся кружевом цветения сиреневые кусты. Запах сирени то волнующе окружал, то терялся, уступая затхлому духу из подъездов и разбитых окон подвалов. Вблизи фонарей мельтешили рои насекомых, и над головой нередко слышалось торопливое, низкое жужжание майских жуков.

— Н-ну… клей липучий! — в сердцах воскликнула Зоя. — Ладно, проводи, раз уж так хочется. Проводи… Только я ведь вполне серьезно говорю: не фантазируй, Коршунков! Не огорчай меня, и без того неприятностей хватает. Договорились?

— Поживем — увидим…. — Коршунков улыбнулся. Эта неожиданно уверенная, мужская улыбка встревожила Зою — она нахмурилась, прибавила шагу.

— Слушай, а правду говорят, будто ты в Ленинграде жила, в институте училась?

— Ну и что?

— Почему же не доучилась?

Зоя раздраженно передернула плечами.

— Не повезло, да? — допытывался Коршунков. — Несчастье какое-нибудь?

Зоя остановилась и внимательно посмотрела на провожатого.

— Слушай, ты притворяешься или в самом деле такой? — спросила она.

— Да на что мне притворяться? Я сказал: обманывать не собираюсь. Ты мне нравишься. Хочу поближе познакомиться.

— Нет, это уже интересно! — воскликнула Зоя и с насмешливым любопытством уставилась в немигающие, спокойные глаза Коршункова.

— Вот видишь, — с чувством удовлетворения сказал он. — Так как же у тебя с институтом вышло? Экзамены, что ли, не сдала?

— Вроде того…

— Теперь жалеешь?

— Нет, Коршунков, не жалею.

— Ну и правильно!.. Меня вот тоже… некоторые уговаривают, чтобы в институте учился. А зачем?.. Я на станках люблю вкалывать. Работаешь — от всей души. Зарабатываешь поболе всяких там инженеров и учителей. Дело живое, спорое: раз-два, и смене конец. Иди спокойно домой, отдыхай, развлекайся… Теперь такое: в газетах о ком пишут? О нас, рабочих. Медали дают, ордена. Даже Государственные премии… Нет, рабочий человек — он теперь самый главный. А они нудят: в институт поступай! Вот ты училась. Скажи: ну что там такого особенного в студенческой жизни?

— По-моему, хитришь ты что-то, парень, — ответила в раздумье Зоя. — Во всяком случае, чтобы в институте учиться, надо все-таки голову на плечах иметь. А если уж сероват, тогда конечно…

— Нет, насчет головы у меня полный порядок. Если захочу — я в любом вопросе разберусь. Дело не в этом. Главный вопрос: зачем?

— А тебе не ясно — зачем?

— Не ясно! — задиристо воскликнул Коршунков.

— А говоришь: в любом вопросе… — Зоя усмехнулась. — В общем, не хочешь учиться — не учись, живи так.

— Эх, вот бы тебя с моей матушкой познакомить! — мечтательно произнес Коршунков. — Понимаешь, никак не могу ее переубедить!

Зоя засмеялась.

— Ну ты даешь, Коршунков! Уже и с матерью решил познакомить. Нет, ради бога, избавь от такой радости. Вы уж сами как-нибудь разбирайтесь. Кстати, мы пришли. Большое спасибо за то, что проводил и развеселил. До свидания, Коршунков, спокойной ночи!

Зоя шагнула к двери своего подъезда, но Коршунков успел схватить ее руку, пытаясь удержать.

— Это уже совсем лишнее, Коршунков! — строго сказала Зоя. Выдернула руку и ушла.

Все уже спали, когда Зоя вернулась домой. Потихоньку прошла в кухню, включила свет. Увидела, что Ленкины трусики, колготки и фартучек бабушка постирала — висели на проволоке над газовой плитой.

Щурясь от света, на кухню явился отец в майке и полосатых пижамных брюках. Над лбом у него вздыбился седой реденький чубчик.

— Пришла? — с добрым любопытством спросил Ефим Петрович.

— У Светланы засиделась. А ты чего не спишь, пап?

— У меня большая радость! — Ефим Петрович перешел на шепот. — Пойдем, покажу тебе что-то! Мать, правда, ругалась, да что она в этом понимает!..

Он вышел в прихожую, открыл дверцы кладовки, где стоял узкий стол и стул — больше там ничего не могло поместиться. Такую оборудовал Ефим Петрович себе мастерскую: пристроил настольную лампу, сколотил полки, на которых разложены были инструменты, расставлены пузырьки и баночки. На столе Зоя увидела большие часы с шестиугольным циферблатом. Часы были древние: с узкими римскими цифрами, узорчатыми стрелками; циферблат пожелтел, местами потрескался.

— Это ведь фирма «Мозер и компания»! — взволнованно шептал Ефим Петрович. — Вот, видишь, Зоенька, не по-русски написано вот, там внизу. Это швейцарские часы, имей в виду! Им больше ста лет. А механизм какой! Верный, как песня!

Зоя смотрела на старые запылившиеся часы, которые, должно быть, кто-то выбросил, а отец подобрал. Но она любила своего отца, поэтому сказала серьезно:

— Фирма «Мозер» — это вещь! Где же ты их откопал?

— Женщина одна принесла. У меня печатницей когда-то работала. И взяла-то за них всего десятку. За настоящий «Мозер»! Они с боем — такой у них мелодичный, прямо медовый бой… Правда, не ходят. Но я починю, это уж непременно. И ходить будут, и петь будут, это уж непременно!

— Ленка не скандалила без меня?

— Ленка? Не-ет. Я ей сказочку рассказал — и уснула. А я скорей сюда, начал возиться с часами — да вот ночь уже… О, какой у них богатейший бой! Ты непременно услышишь — это такая музыка.

— Фантазер ты у меня, пап.

— Зоенька, я не фантазер. Если бы я жил в другую эпоху, я был бы знаменитым часовым мастером, это уж непременно!

— Да кто в этом сомневается! Ты и так у нас великий мастер! — Зоя обняла отца за шею и поцеловала в колючую щеку. — Ложись спать, уже давно ночь!..

Должность Зои Дягилевой — контролер ОТК на токарном участке — была не скучной: за переборкой колец и проверкой контрольных приборов на рабочих местах токарей, в спорах со станочниками и их мастером чернобровым гусаром Семеном Лучининым, в заполнении различных бланков и отчетностей рабочий день разматывался стремительно. Быстро промелькнули и те четыре года, которые Зоя уже проработала на подшипниковом заводе. Завод был для нее не только близким по месту жительства, но и родным — она ведь выросла в заводском поселке, возникшем на окраине города. Теперь Зое шел уже двадцать седьмой год — за это время окраина значительно отдалилась, растворив в себе пригородные деревушки, но заводской поселок так и остался поселком. Не было в нем ни памятников прошлых веков, какими гордились жители старой части города, ни просторной планировки, отличающей новые районы. И все-таки, пока жила в Ленинграде, Зоя со светлым чувством вспоминала однообразные дома из силикатного кирпича, пыльные и ухабистые дворы, а также огибавший поселок овраг, застроенный гаражами, за ним пруд с танцплощадкой на берегу и худосочный скверик с акациевой аллеей, соединявший поселок с заводом. А уж о заводе она постоянно слышала с детских лет, потому что не только отец, но и мать, Александра Васильевна, тоже всю жизнь проработала на подшипниковом, кладовщицей в отделе сбыта. И вот пришлось Зое досрочно покинуть Ленинград и поступить на подшипниковый завод. Однако все же приятным было волнение, с которым Зоя прошла через заводскую проходную и отправилась разыскивать цех, куда ее зачислили контролером ОТК. Цех мелких серий оказался новым, светлым; станки в нем были окрашены в приятные для глаз желтый или зеленый цвета, в цехе было чисто, а сборщицы и контролеры работали даже в белых халатах.