Но Зою назначили на приемку продукции с токарного участка; белый халат здесь не годился. Участок был целиком мужским: станочники, в основном, молодые ребята, не отличались культурой речи и поведения. Однако к их грубоватым выходкам Зоя понемногу притерпелась, зато в сравнении с другими контролерами она имела преимущество: не была привязана к рабочему месту.

На сборочный участок Зоя пришла, чтобы расспросить Инну Анохину, где та шила бежевое платье в стиле «сафари», в котором явилась утром на работу. Платье было модное: из чистого хлопка, с чеканными металлическими пуговицами, и сидело идеально. Да только что проку: работать-то Инна должна была в халате.

Белокурая, высокая и гибкая Инна и ее лучшая подруга круглолицая Ольга Шарапова, тоже крашеная блондинка, сидели друг против друга в конце сборочного стола и проверяли здесь готовые подшипники, которые затем отправляли на упаковку. Работа у контролеров на сборке чистая и, в сравнении со сборщицами, менее однообразная.

Обе подружки удивляли Зою. Замужние женщины, каждой уже за двадцать пять, а вели себя, точно школьницы на перемене. Целыми днями без умолку тараторили, благо рабочие места рядом, пялили глаза на каждого заходившего на сборочный участок мужчину, а вслед ему отпускали шуточки по поводу невзрачной внешности или мешковато сидевшей одежды. И все кого-нибудь осуждали, чем-то возмущались, кому-то завидовали, хотя кому, как не им чувствовать себя счастливыми. У обеих хорошие квартиры. Мужья смирные, непьющие. Кажется, есть все для нормальной жизни. Но как остановишься?! Однажды, в порыве откровенности, томно прикрывши ресницами зеленоватые глаза, Инна проговорилась о том, что некий молодой лейтенант питает к ней нежное чувство.

Зоя стыдилась того недоброго раздражения, которое вызывали в ней цветущий вид подружек, бездумный блеск их глаз, жизнерадостный и неуемный хохот. Она понимала и соглашалась, что каждый человек живет сообразно своему темпераменту, своей натуре — и все-таки нет-нет да и спрашивала себя тоскливо: «Что же я-то такая невезучая?»

Но жившая в Зое привычка сравнивать свою долю с положением других женщин заставляла вспомнить тех девчат из цеха, у которых жизнь была еще горше.

Среди работавших в цехе шлифовщиц, сборщиц, контролеров много было таких, кто пришел на завод после окончания профтехучилища. А набирали в него, в основном, беглянок из сел и деревень. Какими же разными были эти девчонки! Находились среди них и злые на язык сплетницы, вроде красавицы Инны и кругленькой, пухленькой, хитрющей ее подружки Ольги, попадались шальные «оторвяги», спешившие отведать в жизни всего самого острого. И все же в основном тут были добросовестные девчата, жившие в заводском общежитии, а чаще — по чужим углам, на квартирах — безотказные труженицы, скромницы, терпеливо дожидавшиеся своего счастливого дня. И он наступал, этот день, когда в цехе появлялось объявление о комсомольской свадьбе, и молодежь со всех участков не скупилась на подарки. Только вот не к каждой приходила эта радость. Одно за другим возникали в памяти Зои печально-покорные или же бесшабашно-веселые лица вековух и матерей-одиночек. Как же быстро в несчастье теряется молодость, как рано грубеет лицо и гаснут глаза, как накрепко замыкается душа человека, не сумевшего преодолеть свою обиду на жизнь! А вековухи костенели в обиде еще и от того, что чаще других их отправляли в подшефный колхоз на сев, заготовку кормов, на уборочную или посылали на благоустройство заводской территории, на дежурство в ДНД.

…Оказалось, действительно, Инна не сама шила платье. И давняя знакомая портниха заломила сумасшедшую цену! Так разговор перешел на деньги и далее на трудности современной жизни, когда чего ни коснись, все дефицит. Затем заговорили о хлопотах с детьми. Как раз у нетерпеливой Инны возня с ребенком больше всего отнимала, по ее признанию, сил и нервов. Зоя при этом вспомнила, что совсем недавно Инна сдала табельщице справку, выданную медицинским учреждением, про которую громко не говорят, и сказала:

— Инка, зря ты своему Валерику сестричку не захотела родить! Я вот с братом росла, с Алешкой. Уж и воевали с ним, а все-таки хорошо было!

Инна вытаращила зеленоватые, в колючих ресницах глазища.

— Ты что, за дурочку меня считаешь?

— В самом деле, зачем лейтенанту ребенок! — съязвила Ольга.

Лицо Инны сделалось малиновым.

— При чем тут лейтенант! — злобно выкрикнула она. — Уж такого, Олечка, от тебя не ожидала! И не тебе про это говорить, у самой, слава богу!.. А нам с мужем второй ребенок сейчас просто ни к чему. У нас путевки на август в Пицунду. Что же мне, с пузом туда тащиться?

— Поехали бы на следующий год, — возразила Зоя.

— На следующий год, милочка, мне уж двадцать семь тюкнет. Только и пожить, пока молодая… Нет уж, с меня и одного малого вот так, — она взмахнула рукой вблизи горла, — хватает!

— Оль, а вы-то с мужем почему второго не заведете? — простодушно спросила Зоя.

— А ты почему? — прищурилась Ольга.

— Смеешься, противная! От кого же?

Тут Ольга действительно с удовольствием и очень звонко расхохоталась.

— Ну, чудо в перьях, — говорила она, беспомощно отмахиваясь пухлой ручкой. — Возьмись активно за дело — и, пожалуйста, рожай. Хотя бы от Семки Лучинина. Ух, роковой мужчина!.. А хочешь помоложе — вон того, новенького попроси. Ты посмотри, какой красавчик!

Через сборочный участок в тот момент проходил токарь Сергей Коршунков. Смотрел как раз на них. И встретился взглядом с Зоей. Улыбнулся таинственно. Зоя быстро опустила глаза.

— Ну, видишь, как хорошо у вас получается! — подбодрила с хитрой ужимкой Ольга.

Много молодых парней замечала Зоя и в цехах завода, и на улицах заводского поселка. И если на заводе при замызганной спецодежде грубоватость парней не слишком бросалась в глаза, то после работы, когда переодевались они в чистое, видеть некоторых из них было неприятно. И вовсе страшно становилось, если встречала в поздний час на улицах поселка компанию из троих-четверых одуревших от дешевого вина парней. Пугали издевательские гримасы, грубая брань, почти звериные выкрики. Эти парни носили сползавшие с бедер расклешенные брюки, приталенные рубашки с закатанными рукавами (и чтобы ворот непременно был расстегнут до живота), по-женски длинные волосы. Как раз волосы производили самое гнетущее впечатление: льняные, русые, иной раз выкрашенные в какой-то вишневый цвет «гривы» парней были неопрятными, всклокоченными, свисали на глаза и сальными прядями расползались по спине и плечам.

Сколько же похабщины слышала от них Зоя в собственный адрес, сколько раз, обступив ее, парни тянули к ней лапищи, и приходилось в отчаянии отбиваться, вырываться, убегать со скачущим в груди сердцем. Зоя не могла понять, почему ребятам, учившимся когда-то в школе, бывшими пионерами и, может быть, даже комсомольцами, нравится напускать на себя злодейский вид. Но с горьким чувством она замечала, что количество этих дикарей не уменьшается, и никого они не стесняются, не боятся.

Совсем иначе выглядел Коршунков — подтянутый, подстриженный. Совсем иным было его лицо — открытое, чистое, с внимательным и серьезным взглядом светлых глаз. На станках Коршунков работал быстро, уверенно и без брака. Мастер токарного участка Лучинин, отыскавший Коршункова среди заводских волейболистов, гордился новичком как своей личной удачей.

— Мам, не видела Ленкины гольфы, беленькие? В шкафу нет, я все перерыла. Какие гости, сказала, пойдем в парк. И нечего беречь, пусть не ходит как замарашка… Леночек, ты еще не умылась? Вот ведь ты какая! Сама, сама умоешься, не маленькая. И поживей, у нас нет времени… Ой, я же бигуди еще не это самое… мам, нашла гольфы? А где были? В книжном шкафу?! Во дает! Запрячет так запрячет. Ну, умылась? А в ушах?.. Теперь одевайся. Да оставь ты куклу ради бога, нам некогда! Иди сюда, на стул. Ого, какая тяжелая стала. Потому что большая? Конечно, большая, уже пять лет. Мам, помнишь, из роддома?.. Не потерять бы, думала. А теперь мы вон уже какие… с козами в носу. Плохо умылась, Ленка, надо же и ноздряшки… Мам, а все же она на него больше похожа, на Сушкина. Ой, перестань ты! Проживем как-нибудь. Пока еще многие оглядываются. Только никто нам не нужен, правда, Ленок? Мы и сами, скажи, с усами. Стой, не вертись! Мам, может, и брюки мои чуть-чуть? Ох, какая ты все-таки, ведь я же опаздываю! Да никуда не тороплюсь, успокойся ради бога! Конечно, конечно, все ты видишь, все замечаешь… Вот будет мне, сколько тебе, и я все стану замечать… Кошмар, уже половина первого! Банты? Белые, белые. Только поскорее, я умоляю! Мам, ну завяжи ей банты, она ведь до вечера промусолится!..