Ведь А. Шатихин писал о людях, с которыми, коротко поговорив, больше уже наверняка не встречался! Он работал в заводоуправлении, имел право свободно курсировать по цехам. Вот и легко было описывать Шатихину трудовые успехи какой-нибудь шлифовщицы или фрезеровщика, потому что ничего другого об этих людях он не знал и не хотел знать. Зато все на заводе знали, что есть такой активный рабкор А. Шатихин — ведь почти в каждом номере встречались его заметки.

Игорю страстно хотелось известности, и тем не менее он не мог преодолеть в душе некий запрет. И вот теперь он понял, в чем дело. Совесть не позволяла написать в газету про успехи участка мастера Лучинина, ведь особых успехов не было: каждый трудился ради зарплаты. Совесть мешала рассказать читателям о Сазонове-рационализаторе, потому что у Сазонова-человека был недостаток: он недоверчиво относился к громким словам и проявлял общественную пассивность.

«Действовать, как Шатихин, я не могу. Сочинять — Старикова не разрешает. Значит, нечего мне связываться с газетой!» — заключил Игорь, осознав наконец, что, будучи несовершенным человеком, не имеет морального права писать о недостатках товарищей по работе.

Но время близилось к обеденному перерыву и уже затихали на участке станки.

Игорь посмотрел на суетившегося между полуавтоматами Коршункова, у которого лицо было совершенно мокрым и волосы, словно после бани, прилипли ко лбу, — и с грустью подумал, что в столовую придется идти одному — Серегу от станков не оттащишь!

«Вот и его я не очень-то еще понимаю, — размышлял Игорь. — Вроде бы хороший парень, энергичный, умный. И все-таки ограниченный. А еще — жадный на заработок! На дешевых-то кольцах он не слишком уж упирается…»

Двигаясь с пустым подносом в очереди к окну раздачи, Игорь обрадовался, заметив, что в смене работает Паша-Даша, как назвал когда-то девушку Коршунков. Игорь все-таки попытался познакомиться с ней поближе. Как несовершеннолетняя, Паша-Даша заканчивала работу на час раньше, уходила домой в три часа дня. Узнав об этом, Игорь однажды сбежал с участка и стал дожидаться выхода девушки из кухонного зала.

Вышли они втроем — юные практикантки кулинарного училища, тоненькие, румяные, смешливые. Две были в платьях, а Паша-Даша в брюках и ветровке. У Игоря застучало во всю силу сердце — и он так и не осмелился окликнуть похожую на мальчишку-подростка свою симпатию. Застеснялся собственного замурзанного вида: рабочих куртки и брюк, грубых ботинок.

На том все и кончилось. И чтобы не терзаться обвинениями в трусости, Игорь утешил себя, что ему, будущему студенту филфака, было бы все-таки скучно с простой поварихой. Ну о чем с ней можно поговорить?!

Как обычно, Паша-Даша шустро, с озорным видом выдавала порции вторых блюд. Но вдруг круглое ее личико стало густо-розовым, она посерьезнела, спрятала взгляд. Перемена на ее лице была столь явной, что Игорь, перегнувшись через барьер, стал заглядывать вперед, чтобы выяснить, кто так смутил прелестную повариху. Стоял перед ней, оказывается, и улыбался от уха до уха глупейшей улыбкой Витюня Фролов! Что он говорил при этом девчонке — Игорь не слышал, но видел, что даже кожа на руках, повыше запястий, у нее покраснела.

Игорь забеспокоился. Если всякий раз Витюня будет вот так же влиять на подавальщицу, отношения между ними могут далеко зайти.

Когда же подошла его очередь и в упор он уставился на Пашу-Дашу, девушка, даже не взглянув на Игоря, подала биточки с картофельным пюре. Такое равнодушие задело его.

С подносом Игорь направился к столу, за которым сидел Фролов.

— Один сегодня? — хитровато улыбнувшись, спросил тот.

— Не видишь разве? — хмуро ответил Игорь.

— Вижу-вижу… Я ведь предупреждал тебя насчет Коршункова, помнишь? Что далеко пойдет твой товарищ, только тебя с собой не прихватит!

— А меня и не надо прихватывать. Свои ноги есть.

— Слышь, Игорь, а правду говорят, будто у него с Зоей любовь-то того… на убыль пошла?

— Опять не в свое дело лезешь?

— Так интересно же! — ответил Фролов и беззаботно хохотнул.

— А мне вот интересно, что это у тебя за дела с поварешкой?

— Ты заметил, да? — возбужденный, спросил Фролов. — Видел, как она?.. Вчера я с ней контакт наладил. На танцах. Смотрю: вроде знакомая личность. Подвалил к ней: так и так, мол, мы с вами где-то встречались. Ничего, призналась, что почти каждый день меня биточками угощает. Забавная она!.. Верочкой зовут, между прочим.

— Хорошее имя, — буркнул Игорь и с тоскливо-обиженным выражением на лице уставился в свою тарелку.

В центре сквера дыбился в круглой бетонной чаше фонтан, а на клумбе вокруг жарко желтели настурции и покачивались на высоких стеблях раскрывшиеся к вечеру звездочки табака. В погожие дни рассаживались на скамейках у фонтана пожилые люди, чтобы подышать ароматом и свежестью. Приходила по вечерам и Нина Федоровна. Много лет назад на субботнике она сажала здесь тоненькие хлысты липок и кленов. Теперь деревья в сквере прочно стояли на толстых стволах, и кроны их слились в сплошной тяжелый навес.

Она не спешила после работы домой, чтобы приготовить ужин. Сергей, услышав от матери, что собирается идти в завком с жалобой на Дягилеву, наговорил ей обидных слов, немало таких же слов услышал в ответ — ссора закончилась тем, что сын ушел несколько дней назад из дома. Не насовсем, конечно, ушел — из вещей взял только транзисторный магнитофон, забыв захватить даже электробритву.

Однако уже вторую неделю Сергей домой не показывался. Поэтому жаловаться Нина Федоровна не пошла, испугавшись, что, действуя слишком решительно, может в итоге остаться одна.

Среди завсегдатаев сквера знакомых у Нины Федоровны не было; в одиночестве сидела она на деревянном диванчике с отлитыми из тяжеловесного бетона каретками и, не мигая, подолгу смотрела на проступавшую в водяной пыли фонтана радугу.

Однажды Нина Федоровна подумала, что большинство из приходивших в сквер людей тоже одиноки. Давно одиноки, потому и приспособились к своему положению, соединились друг с другом знакомством и, подолгу засиживаясь возле фонтана, беседуют на близкие каждому темы. Разговоры велись, в основном, о болезнях, а также о трудностях современной жизни, когда вроде бы все есть, но ничего не купишь, все нужно доставать.

Неожиданно для себя Нина Федоровна почувствовала зависть к этим простоватым старичкам и старушкам, которым доставляло удовольствие рассказывать друг другу о своих обидах и немощах.

Нина Федоровна давно привыкла считать себя женщиной необыкновенной — с особым стилем, с особым взглядом на жизнь. И чтобы доказать кому-то (кому — даже не задумывалась), что человек она незаурядный, Нина Федоровна порой совершала странные, с точки зрения окружающих, поступки. Например, не простила мужу измены.

Эта привычка чувствовать за собой право на особенное положение давно уже отдалила Нину Федоровну от окружающих. На работе ли, в магазинных ли очередях или в доме отдыха — всюду Нина Федоровна старалась доказать свою независимость от других — и потому почти ни с кем не находила контакта, просто не умела поговорить с простыми людьми о простых вещах.

Но вот уже не за горами была ее старость. А еще прежде должно было случиться также неизбежное: уйдет из дома Сергей. Насовсем. Он часто повторял, что, женившись, уйдет от матери.

Нина Федоровна видела вокруг себя усохших или налитых нездоровой полнотой стариков, медлительных, опиравшихся на трости старух… О чем же будет говорить она с этими людьми? Ведь в старости уже смешно подчеркивать свое особое положение и заявлять право на высокое, недоступное простым людям счастье!

Обида, чувство беспомощности и страх еще сильнее овладевали Ниной Федоровной. Она пряталась в свою тихую и пустую квартиру, бродила там из угла в угол, пока и тишина не начинала угнетать. Тогда Нина Федоровна включала телевизор, обволакивалась теплым пледом, сжавшись комочком в кресле, безучастно смотрела на экран.