Он замолчал и с серьезным вопрошающим лицом уставился на Игоря. Тот не думал, что Поликарпов притворяется — недоумение кузнеца было вполне искренним. Но возразить — или как-то ответить на его вопрос Игорь не мог.

Не дожидаясь ответа, Поликарпов продолжал:

— Я лично так думаю: в газете, в журнале, в книге — надо писать ради того, чтобы какие-то серьезные вопросы обозначить. Скажем, мучает человека какая-то проблема, покоя душе не дает. Тогда он и пишет. Чтобы, значит, другие умы к этой проблеме подключить. То есть сообща дело решить… Вот я и думал, что обо мне вы решили писать тоже из какого-то своего личного затруднения. Потому мне и нужно знать: какой такой вопрос привел вас ко мне. Вы не стесняйтесь, говорите начистоту! И вместе подумаем, порассуждаем. Ну?

Игорь был совершенно сбит с толку. Взволнованность кузнеца была настоящей, потому передалась и гостю. Но не было у Игоря мужества сознаться в том, что ему хочется произвести приятное впечатление на недружелюбного редактора Николая Ивановича. А еще больше хочется избавиться от тяжелой токарной должности!..

Поликарпов хлопнул себя по коленям, поднялся и сказал:

— Мы сейчас с вами чайку выпьем. Я пойду, распоряжусь, значит, а вы тут посидите, обвыкните, осмотритесь. И не стесняйтесь, пожалуйста!..

Поликарпов вышел, притворив за собой дверь. Игорь слышал приглушенные голоса в кухне: покрикивал там Виталька, что-то рассказывала Поликарпову жена. Потом грохнула входная дверь, звонкий мальчишеский голос радостно прокричал:

— Ура, папка дома!.. Пап, будем сегодня планер клеить? Ты уже сколько обещаешь!

Мальчику тихо объяснили ситуацию, после чего тот же голос, уже разочарованно, сказал нараспев:

— Опять корреспондент!.. Ладно, пойду к Витьке Земскому мультики смотреть…

Игорь решил: как только хозяин вернется в комнату, он тут же простится, извинится и уйдет. Исполнившись такой решимости, Игорь стал осматривать комнату. Заинтересовался книжным шкафом. Увидел за стеклами вперемешку с богато изданными книгами классиков знакомые корешки школьных учебников. Заметил и трехтомник Ленина. Точно такой, какой сам недавно купил и собирался обязательно прочитать от корки до корки…

Вошел и внес поднос с парившими на нем чашками Поликарпов. Поставил поднос на письменный стол — рядом с чайными чашками лежали бутерброды с маслом и сыром.

— Ужинать будем примерно через часик, а пока чайку… — располагающим жестом пригласил Поликарпов. И первым взялся за чашку, размешал ложечкой сахар, отхлебнул.

— Пейте, Игорь, ну что же вы!.. Хороший чай, индийский! У меня жена мастерица заваривать. Ну, смелее!..

Игорь почувствовал, что и уйти у него уже не хватает смелости. Принужденно подвинул к себе чашку.

— Я вот что подумал, — первым заговорил Поликарпов. — Мне кажется, вас привел ко мне примерно такой вопрос: как это может быть, чтобы вроде неглупый и, как вы сказали, знаменитый человек всю жизнь работал на тяжелой кузнечной работе и еще был доволен своей судьбой. Уж, наверное, он притворяется!.. Ну, как, угадал?

Игорь даже не кивнул — он дернул плечами, всем телом содрогнулся от неожиданности, от чувства облегчения и благодарности.

— Ну, так вот, слушайте! Раз вы приходили ко мне в цех, значит, видели нашу работу. Она, прямо скажу, не легкая. И мне много раз предлагали работу полегче. Даже навязывали, настаивали!.. Только я не хочу полегче, это я вам искренне говорю. И объясню почему. Дело, знаете, в том, что природа устроила человека вроде бы хорошо, даже идеально. Но с одним секретом!.. А секрет в том, что без подходящей душевной и физической нагрузки человек нормально жить не может: портиться начинает… И вот я к своей кузнечной работе очень привык, потому что дает она мне эту самую нагрузку человеческую. В кузнице я полезен и самому себе, и семье, и, наверное, всему народу. В моем возрасте, когда позади больше, чем впереди, это очень важно… Для душевного здоровья, между прочим, важно!

Игорь не в первый уже раз тревожно заглянул в блокнот, в котором он так и не сделал ни одной записи.

Перехватив его взгляд, Поликарпов улыбнулся.

— Не успеваете записывать?.. Ну и не записывайте! Давайте с вами просто, по-человечески побеседуем, раз уж такой случай случился!

Отец и мать Игоря радовались каждой его публикации в заводской газете. Родительские сердца, отягченные многолетней заботой о том, чтобы вывести детей «в люди», отмякали и наполнялись теплотой надежды: может быть, в самом деле Игорь далеко пойдет! Во всяком случае, пусть уж лучше пишет по вечерам, чем где-то шалопайствует со сверстниками: возраст-то у сыновей — что у старшего, что у младшего — опасный.

Встреча Игоря с кузнецом Поликарповым, а также приглашение сына на работу в редакцию газеты произвели на Алексея Фомича такое впечатление, что он сам предложил Игорю вместо работы в саду остаться дома и писать очерк о Герое Социалистического Труда.

Очерк, как понимал Игорь, это вроде бы рассказ, но с конкретными людьми, действующими в конкретных условиях. То есть кузнечный цех завода, Виктор Иванович Поликарпов и его помощники.

У Игоря хорошо получалось описание работы молота свободной ковки, атмосферы цеха. Нашлись теплые слова для подручного и оператора молота — потому что о Завьялове и Марии Сидоровне с большой теплотой рассказывал сам Поликарпов.

Но никак не выстраивался сюжет. Создать его, ничего не присочинив, Игорь не умел.

А время летело. В бесплодных поисках промелькнули и первый, и второй, и третий из отпущенных Егорычевым дней.

Между тем Игорь продолжал трудиться на токарном станке, хотя все на участке уже знали, что Карцев скоро перейдет на работу в редакцию заводской газеты.

Мастер Лучинин теперь относился к Игорю с доверительностью и заботливостью старшего друга. Подтрунивая по утрам над токарями, он мигал глазом Игорю: вот, мол, как мы их, сиволапых! На труборезку Игоря уже не ставил: отдувался на этой работе в основном Витюня Фролов. А мастер подходил к Игорю поболтать, рассказывал случаи из своей спортивной жизни, когда частенько имел дело с журналистами. В изображении Лучинина газетчики выходили веселыми и простецкими ребятами.

Сергей Коршунков тоже отнесся к удаче Игоря вполне добродушно, потому что сам переживал большой успех. По итогам июня ему присвоили звание лучшего токаря участка, и над станками Коршункова Лучинин собственноручно повесил вымпел, ранее почти постоянно украшавший рабочее место Сазонова.

Николай Сазонов потрепал Игоря по плечу и сказал:

— Я сразу понял, что токарь из тебя не получится. Только ты, малый, не зазнавайся сразу-то, заглядывай к нам на участок. Лично мне жалко, что уходишь: парень ты вообще-то неплохой. Я выскочек ненавижу, а в тебе этого, кажется, пока нет. Тебя же не по блату, а за способности в газету берут, так?

Наладчик Сивков, услыхав о переходе Игоря, как будто бы даже заболел. Ходил по участку задумчивый и часто с недоверчивым и каким-то горестным прищуром поглядывал в сторону Игоря.

Витюня Фролов тоже хмурился. Этот был обижен тем, что слава худшего токаря теперь принадлежала ему безраздельно. Раньше-то он не чувствовал себя одиноким: Карцев работал не лучше.

Игорь и сам удивился, как легко слетела с него дурная слава. Он даже чувствовал неловкость: ничего особенного не совершил еще, а ходит чуть ли не в героях. Но и такая беспокойная мысль приходила ненадолго, уступая тягостной озабоченности из-за ненаписанного еще очерка.

Возвращались поздно вечером из сада родители и Валерка; в руках — букеты цветов, свежие огурцы, клубника, на лицах — садовое умиротворение. И спрашивали у Игоря: написал?

— Отстаньте от меня! — рычал он и убегал курить на лестничную площадку.

После ужина включался телевизор, кухня освобождалась. Игорь насухо вытирал тряпкой клеенку на столе, раскладывая исписанные и изрядно исчерканные листы — и опять с ужасом ощущал свою душевную и умственную опустошенность.