На кухонную дверь, чтобы не дуло из коридора, Зоя набросила одеяло. Она осторожно доливала холодной воды в корыто, установленное на табуретках, и, закатав рукава матросской тельняшки, то и дело погружала в воду локоть.

— Вроде бы нормально, — сказала Зоя, убрав прядку-спираль под косынку. Изжеванные концы пестренькой детской косынки были затянуты узлом на затылке. — Мам, ты сама попробуй.

Крупная, в блеклом халате и фартуке, сшитом из млечно-розовых аптечных клеенок, Александра Васильевна помогала внучке расстегнуть пуговки на платье.

— Не вертись ты, веретено тверское! — ворчала она на Лену. Сняла с внучки платьице, усадила на приземистый, в деревянном корпусе холодильник, застеленный одеялом и клеенкой. Шагнув от внучки к дочери, потрогала воду в корыте.

— Ой, горячая! — Александра Васильевна бдительно заглянула в раскрасневшееся лицо Зои. — Подлей еще капельку.

Пятилетняя Лена, сидя на холодильнике, путалась в майке, стучала пятками по дверце и ни на минуту не умолкала.

— Бабуль, вот почему люди становятся старыми?.. Когда я вырасту большая, потом тоже буду старая? Нет, я сначала буду как мама, правда? А вот уж когда мои детки вырастут, то я буду как ты, правда, бабуленька?

Александра Васильевна качала головой с седыми, берестяной белизны волосами, коротко обрезанными и схваченными перламутровой гребенкой, улыбалась, выговаривала внучке:

— Ах ты, Ленка-коленка! Ну и чудила, ей-богу.

— Бабуля, что ты говоришь! Ведь нету же никакого бога, — девочка умненько округлила глаза и погрозила пальчиком.

— Конечно, конечно… Снимай скорей трусики. Сама, сама…

В двухкомнатной квартире, где жили Дягилевы, была ванная с газовой колонкой для нагревания воды. Однако в колонке прохудился змеевик. Глава семейства Ефим Петрович наладить водогрей не умел. До выхода на пенсию он много лет работал печатником в заводской типографии. А досуг посвящал ремонту часов — это было его страстью. Как ребенок радовался Ефим Петрович, если знакомые доверяли ему отремонтировать засиженные мухами ходики или старинные кабинетные часы с боем — и денег за ремонт не принимал категорически. Но проржавевшие трубы, неподатливые муфты, гремучий неуклюжий змеевик — во всем этом Ефим Петрович чувствовал себя бессильным. И сколько ни хлопотал, не мог он добиться, чтобы сантехник из жилотдела сделал ремонт. Поэтому взрослые ходили в баню, а Лену мать и бабушка купали в кухне — там было просторнее.

Нагая девочка стояла на холодильнике, прижав локотки к выпяченному животу, и мать с бабушкой не могли не залюбоваться ее упитанным сияющим телом, круглощекой мордашкой, веселыми, темными, как у матери, глазами. И если бы все они как-нибудь увидели себя в ту минуту со стороны, то, может быть, вспомнили Ленкину игрушку-матрешку, разобранную на румяноликие персоны вплоть до последней, самой маленькой, уже неделимой.

— А теперь ныряем! — Зоя, одетая в трико и тельняшку, сохранившуюся со студенческой поры, развела руки и шагнула к дочери. Лена скакнула со своего постамента, повисла на матери, обняв за шею, обхватив ножками талию, изо всех сил стискивала, а Зоя хохотала, стараясь освободиться.

— Ой, ну хватит, хватит. Ведь задушишь мамку, — говорила Зоя, делясь с матерью счастливым взглядом. И думала: «Ну кого нам еще нужно? Вот так бы и жить всегда вместе…» Эта мысль не совпадала с другой, более властной, о которой Зоя не могла забыть. Несовпадение ощущалось как холод, как напор коварного сквозняка из-под кухонной двери.

Скосив взгляд на дверь, убедившись, что закрыта она плотно, без щелей, Зоя посадила девочку в корыто и принялась намыливать розовую губку. Лена гоняла в воде пластмассовых куклят, плескала ладонями — бабушка строго прикрикнула на нее, чтобы не заливала пол по всей кухне.

Самым трудным было мытье головы. Зоя втирала шампунь в мокрые Ленкины волосы, следя, чтобы не попало в глаза, но все равно девочка пищала. Бабушка уговаривала ее потерпеть, мать нетерпеливо покрикивала — в кухне мешался звонкий гвалт.

Наконец все было кончено. Напрягая силы, Зоя подняла дочь над корытом, бабушка окупнула из кувшина. Снова вознесли Лену, покрытую крупными прозрачными каплями, на холодильник, и Зоя, укутав ее с головой в махровое полотенце, стала вытирать. Полотенце было просторным, весело-зеленым, как листва на майской березе. В разрыве этой листвы светилось румяное, мокроглазое блаженство.

Распарившаяся, с бисеринками пота на лбу и широкой переносице, Лена подняла руки, чтобы мать надела чистую майку. В этот момент дверь в кухню распахнулась, вошла с недовольным выражением на остром бледном лице Лариса, жена Зоиного брата Алексея.

Забыв прикрыть за собой дверь, она ринулась к холодильнику, досадливо откинув одеяло, вынула бутылку сливок.

— Да что же ты дверь-то не закрываешь! — в сердцах воскликнула Александра Васильевна. — Ребенок ведь голый стоит!

— Май на дворе, ничего не случится! — огрызнулась сноха. — Как будто ванной нет, обязательно в кухне… — Но уходя, Лариса старательно прикрыла за собой дверь.

Алексей женился и привел в дом чернявую плоскогрудую Ларису в ту пору, когда Зоя жила и училась в Ленинграде, в педагогическом. Лариса так и не подарила мужу ребенка, ссылаясь на тесноту жилища и жалкую инженерскую зарплату. Упрямый и честный Алешка из кожи лез, прорвался в аспирантуру, теперь уже кандидатскую диссертацию заканчивал, мечтая о ребенке.

— Опять, видно, шлея под хвост попала, — вздохнув, высказалась в адрес снохи Александра Васильевна. Зоя не ответила, взглядом показала на Лену.

— Ну, да, — опомнилась бабушка, — я и говорю: опять у тети Ларисы неприятности на работе.

— А почему неприятности? — подхватила девочка.

— А потому что перпендикуляр, — вспомнила Зоя универсальный и спасительный ответ.

— Почему пер-тин-дир… — Лена завязла в трудном слове и забыла про первый вопрос.

Завернутую в нежно-зеленое полотенце дочь Зоя внесла в комнату, где Ефим Петрович, сидя в кресле перед телевизором, слушал разговоры политических комментаторов за круглым столом. Невысокий, щупловатый, с серебряным чубчиком, он принял на руки укутанную в мягкий мох внучку.

— Дедуль, ска-а-азку! — избалованно потребовала Лена.

Для того он и нужен в доме, мужчина, чтобы принимать на руки вымытого, как бы вновь рожденного ребенка. Ефим Петрович в это верил, потому и не сердился на внучку, мешавшую следить за тем, что говорили с экрана. Бог с ними, с международниками! Разве можно сравнивать их высокоабстрактные формулы с тем, что хочет услышать разомлевший ребенок!

— Дедулечка, почему ты не рассказываешь сказку! — капризничала Лена.

Мысль Ефима Петровича резво побежала по тропинке в гору, туда, где цвели и зеленели сказочные деревья. В пути она ловко обогнула угрюмый выступ, утверждавший, что отца, а не деда должна радовать мать выкупанно-возрожденным ребенком.

Ефим Петрович попросил Зою убавить громкость телевизора и украшенным, напевным голоском стал рассказывать — может быть, в сотый раз про то, как купец собирался на ярмарку и запоминал наказы трех своих дочерей. Лена оцепенела, завороженным взглядом зацепилась за трещинку в потолке.

Зоя переодевалась, хоронясь за открытой створкой шкафа.

— Мам, а разве у тети Ларисы есть хвост? — спросила Лена.

— Какой еще хвост! Дедушка рассказывает, а ты не слушаешь, — сердито ответила Зоя, шурша одеждой.

— А почему тогда бабушка говорила, что тете Ларисе шлея под хвост попала?

Ефим Петрович не сдержался, захохотал. Зоя с удивленным лицом высунулась из-за створки. Старательно тая неприязнь к жене брата, она боялась, чтобы это чувство не передалось дочери.