— А ко мне вчера Зоя приходила, — сказал Игорь, глядя в спокойно-холодноватые серые глаза Коршункова. Когда Игорь назвал имя, взгляд Коршункова скользнул куда-то вбок, но тут же восстановился в прежнем направлении. — Просила передать тебе какой-то сверток. Вон он, на тумбочке у меня лежит.

Коршунков ткнул докуренную папироску в песок, ловко сплюнул в дальний угол ящика.

— А что там такое? — спросил он.

— Я не знаю, — соврал Игорь.

— Ну, неси его сюда… — распорядился Коршунков. — Посмотрим, что за посылка.

Игорь заволновался. Как-то смешно получилось: вроде он у Коршункова на побегушках. Но отказаться, устроить из-за пустяка сцену — тоже смешно! А Коршунков со спокойным видом ждал, когда Игорь поднимется и принесет сверток.

Игорь пошел. Взял сверток так, чтобы прорвавшую газету пушечку прикрыла ладонь.

Уголки губ Коршункова иронично сползли вниз, когда извлек он из газеты игрушечный бронетранспортер.

— Н-да… — врастяжку произнес он. — Вот так, значит, все и кончилось!.. Тебе такая игрушка не нужна?

От злости и обиды Игоря бросило в жар. Коршунков насмешливо — совсем как мастер Лучинин — предложил:

— Пойдем, Витюне Фролову подарим. Он же у нас вроде как ребенок, пусть забавляется!

— Зато ты уж очень взрослый! — не выдержал, сказал ему Игорь.

Но не легко было выбить из седла Сергея Коршункова. Он и на Игоря посмотрел с холодной усмешкой. Ничего ему не ответил, поднялся и, неся открыто зеленую игрушечную машинку, направился к станку, на котором резал трубы Витюня Фролов.

Сушкин был верен себе: приходил к Зое почти каждый вечер. Держался твердо, говорил в своей иронически-выспренней манере, только глаза выдавали его пьяноватой размытостью и попахивало от Сушкина вином ощутимо. Однако являлся ненадолго: пробыв минут десять — пятнадцать, уходил. Не пускать его у Зои не было сил: он говорил, что хочет посмотреть на дочь.

Наконец Сушкин сдался. В тот вечер он принес беличью шубку детского размера, отдал Зое и сказал, что это его подарок Леночке.

— Можешь не говорить ей, от кого, — разрешил Сушкин. — Но ведь это хорошая вещь, ты же ей такую не достанешь. Пусть Лена не мерзнет зимой…

У Зои при этом перехватило горло, стало трудно дышать. А Сушкин, откинувшись на спинку стула, продолжал насмешливым тоном:

— Ладно уж, так и быть, оставлю вас в покое… Я ведь тоже ошибся. Ехал сюда, надеясь совершить подвиг на бытовом фронте. За Зайцем я ехал — к той доверчивой глупышке, с которой мы жили когда-то в тюремной камере с узким готическим окном. Помнишь, на Гатчинской улице?.. Двор-колодец, восьмой этаж, целая куча звоночных кнопок сбоку от обитой черным дерматином двери… Очень романтическое было время!.. Ну, а теперь ты — другой человек! Голова!.. Пожалуй, еще заставишь по одной половице ходить. А я этого не люблю, разумеется… Итак, Зоя Ефимовна, у меня к вам две просьбы… Пункт первый. Ты Ленку особо против меня не настраивай, ладно? Вот когда зашевелится в ней личность, ты этой личности объясни ситуацию. Мол, существует на свете такой странный человек — дядя Боря Сушкин. И вот он обязательно и в любое время прибежит к Леночке на помощь, если его помощь потребуется. Вроде бы ангел-хранитель, готовый по первому звонку. Ну, а я постараюсь, чтобы о моем местопребывании вы всегда знали. И пожалуйста, не качай головой. Это ведь не для вас, а для меня в первую очередь нужно… Пункт второй. Завтра в семь вечера я отбываю из вашего богоспасаемого города. Смею просить о том, чтобы ты проводила меня. Обещаю, что обойдемся без поцелуев, только очень хочется, чтобы красивая женщина махнула на прощание кружевным платочком… Это каприз, безусловно. Но будьте так великодушны, Зоя Ефимовна! Для твоего кавалера такое — не урон, он даже может быть оставлен в неведении… Ну как, есть у тебя поправки к этой программе?

За все дни пребывания Сушкина в городе Зое так и не удалось заглушить в своем сердце ту потрясающую обиду, которую пережила когда-то в Ленинграде, в «тюремной камере» с узким окном, когда вот так же велеречиво Борис, спустя два месяца после свадьбы, объявил Зое, что жить с ней больше не может, потому что ему с ней тесно и скучно. А Зоя уже решила, что у нее будет ребенок. Развели их быстро, без канители, в том самом районном загсе, где и расписывались.

Теперь же Зоя чувствовала что-то похожее на вину перед Борисом. Вот ехал он сюда, за две тысячи километров, на что-то надеялся… Вот пьет ежедневно — и изо всех сил старается казаться трезвым… Ну почему не сказать этому потрепанному жизнью человеку «да», почему не помочь ему? Не умея объяснить этого самой себе, Зоя все-таки понимала, что снова полюбить Бориса она уже не в силах…

— Ничего нам с Ленкой от тебя не нужно, — сказала Зоя, вздохнув. — А проводить я, конечно, могу, это же после работы.

Еще она могла бы добавить, что «кавалер» возражать не будет, потому что, кажется, струсил «кавалер». Но об этом она промолчала.

Ночью Зое приснился странный сон. Будто сидит она на собрании. В зале ее сверстницы и женщины постарше. В президиуме тоже только женщины. Одна за другой выходили на трибуну выступавшие. Первой была красивая, хорошо одетая брюнетка с ярким маникюром и дорогими перстнями на пальцах.

— Мне двадцать семь лет, но замужем я еще не была, — уверенным и сильным голосом начала она. — Я работаю в завкоме, дел у меня всегда по горло: оформление документов, подготовка собраний в цехах, организация соцсоревнования. А после работы — репетиции в заводском Доме культуры. Я пою в академическом хоре и участвую в спектаклях народного театра. Конечно, я с радостью вышла бы замуж, если бы встретила свободного человека, как и я, увлеченного общественной работой и самодеятельным искусством. Но, к сожалению, найти такого парня пока не удалось. Жить же с каким-нибудь диким типом, который ежедневно будет являться домой пьяным, рожать от него детей-уродов, мучиться в общей квартире, где кухня на три семьи, разрываться после работы между замоченным бельем, кухней и ревущими ребятишками — разве в этом заключается женское счастье? Простите, но мне такого счастья не надо, лучше уж я останусь вековухой, но зато буду путешествовать, испытывать высокую радость творчества и организационно-массовой работы!

Второй вышла черноглазая, грудастая, с живым улыбчивым лицом женщина в рыжем парике.

— Зарабатываю я очень неплохо. Больше двухсот в месяц выходит. Общественной работой не занимаюсь, потому что из комсомольского возраста уже выбыла, а насчет художественной самодеятельности — так у меня талантов нет. Поэтому свободного времени много, хоть скучать не приходится. Ну, например, я каждый новый фильм в кино смотрю. И в театре бываю часто, а уж в филармонии ни одного эстрадного концерта не пропущу. Вот на танцы я не хожу, потому что на танцплощадках у нас, извините, дикость и безнравственность. И вообще там одни сопляки собираются. Мы с подругами иначе обходимся. Раз-другой в месяц занимаем отдельный столик в ресторане при гостинице, пьем потихоньку сухое вино, курим, беседуем. Если подвалит кто из мужичков, не сильно пьяный и приличного вида, я соглашаюсь потанцевать. Танцую я хорошо и все модные танцы умею. А вот солидные мужчины в этом смысле плоховато выступают. Самое большее, на что способны такие — что-нибудь вроде твиста… Иногда мужчина приглашает к себе в номер в гостиницу — если он командированный. Я не отказываюсь. И до сих пор мне везло: те, у кого я оставалась на ночь, оказывались интеллигентными людьми…

Конечно, так продолжаться всю жизнь не может. Мы, женщины, быстро старимся. И все-таки я считаю, что живу лучше тех, которые хоть и выскочили замуж, да перестали следить за своей формой, потому что замотаны на работе и в домашней скукоте!

— А вот у меня есть ребенок! — начала третья, невысокая простоволосая женщина в очках. — И столько с ним забот, что, поверьте, было вовсе не до мужчин, пока я не перетащила к себе мать. Теперь стало полегче, но возраст, возраст!.. Я учительница в старших классах, преподаю химию. Показываться в ресторанах, сами понимаете, не могу. Но все же встретился мне очень хороший человек. Добрый, мягкий, очень вежливый. Но у него жена и ребенок, которых он боится оставить. А моя мама не может понять, зачем он ко мне приходит. Мы с ним любим друг друга, но сколько же муки приходится терпеть из-за этой любви!