«Просыпаясь между двух тел…» просыпаясь между двух тел – теперь уже вне гравитации плавая и растекаясь над расколотым мрамором собственного изваяния просыпаясь между двух тел – не в силах пить гнилую воду в стеклянной поллитровой банке и даже не нуждаясь в ней и ни в чем – кроме пламени и полета просыпаясь между двух тел – ты еще не понимаешь что создал Новый Запрет из невинности девичьего бунта и что он готов вырасти в Ветхий Завет «Здравствуй, то, что за закрытой дверью…» Здравствуй, то, что за закрытой дверью, то, что встретит в сумерках прихожей, спрятавшись в пальто не первой молодости, уцепившись за рукава бесформенные. Сладкая тревога в гардеробе. Платья смущены его присутствием. То один карман, то другой оттопырится, колыхнутся деревянные плечики. Здравствуй, то, что под диваном выцветшим. То, что под разбитой пепельницей. То, что испугавшись выключателя, скроется и больше мне не встретится. Не бойся. Не визжи. На стол не прыгай. Это просто карликовый тигр воспоминаний, жвала навостривший, паутину в туалете свивший. Бесполезно плакать в коридоре – встань к окну, и ты увидишь море, огненное и бесформенное. Первый день Содома, первый день Гоморры. «Это еще не ненависть: так, лишь вспыхнула спичка…» это еще не ненависть: так, лишь вспыхнула спичка, выхватив из темной комнаты два безликих лица плачущие, звериные, не знающие, какого черта ради они глядят и дышат одно в другое это еще не ненависть: легкий зуд на шкуре огромного черного животного, лижущего лоно той, которой мы страшно боимся, будучи ее сторожами и кормилицами это еще не ненависть: случайная пощечина в ресторане, после которой, как это ни странно, все остается по-старому, и те же босые желания, спрятавшиеся под диванами – босиком по грязному полу это еще не ненависть: только легкое брюзжание перед иконой, смысл которой еще не осознан это скитания в темных лесах подсознания, нечто неосязаемое это еще не ненависть: только лишь вид бурления некой вязкой жидкости, вечное промедление это – словно где-то на помойке среди банок консервных зачинают дитя и на этой помойке пробуждается жерло вулкана Поминки по упоению
босоногое упоение отыскивает осколки стекла кровяные прожилки стопу в лепесток превращают расцветает нога и испугано вьется поломанным стеблем (черный траурный бархат на листьях молчащей в тени неизвестной травы) мы его пригласили на праздник вчерашний, но прогнали, как только дождались зари серая завязь утра расступились, дорогу ему уступая, и пошли мы печальной дорогой, где лезвия стеблей скрежещущих безустально точит тростник мы не знаем причины, но, верно, оно забежало случайною гостьей и потребность в себе не прочло в наших бесплодных глазах …и рыдай, и стенай, и страдай! но не смей страстно клясть. Что в проклятьях на голову синюю Неба, если мы не сумели (и вряд ли сумеем) любить? если мы в грязь втоптали путеводную нить только лишь потому, что она не была золотая? Ад воров Сухая пыль поддерживает свод. Палящий зной заносит молот на воду хрупкую в оправе тростников. Пути воров приводят в этот ад: здесь нечего украсть и не к кому взывать. Звенит в отчаянье качнувшееся лето на скользкой кромке исполинских вод, и отражаются в воде кометы, пророчащие предпоследний год. Возьми за воды свой народ! Но было время водам расступаться, когда тяжелый караван мог проскользнуть. Теперь преследователь совместился с жертвой. И некуда бежать. И от кого бежать? Забудь… У края вод собрались воры. Чужую боль, любовь чужую опустошая как карман, надеждам пели аллилуйю… И все осело в легких памяти, как пыль: и тонкие и хрупкие богини, дожди, прижавшие своим расстрелом к стенке, спокойный сон на пламенной росе. Вся пыль на полке памяти осела. Весь прах отдать?! Карманы вывернуть и этим искупленье и облегченье приобрести?! И легкими как луч преодолеть бескрайнее пространство?! Но черви с неотступным постоянством желают неотступно руки грызть. Не утешайся тем, что это – месть. Месть – преходяща. Ад пребудет вечно С тобой – когда в тебе уже он есть. Когда в себе его взрастил беспечно. |
