— Сами, я не буду подавать документы, — сказал я. — Это унизительно. Никакого заявления я писать не буду. Я никому не должен ничего заявлять.

— Хо-ро-шо! — ответил он.

Через два дня мы встретились с доктором Г. Он все же хотел меня повидать. Встреча была в каком-то ресторане. Наверное, он просто хотел убедиться, что я не сошел с ума. Все прошло великолепно. С ума я не сошел. Но был порядочно пьяным — в двенадцать часов дня. Не от страха, черт побери. Я был пьяным не от страха или стыда, как много лет подряд, а от великого чувства, которое охватывало меня при виде моей новой жизни. Жизни вольного пройдохи и лентяя.

С доктором Г. мы выпили еще, приятно посидели. И день истек. Это был теплый день. Дурманящий и тревожный. Великолепный день.

В конце концов мы расстались, похлопывая друг друга по плечу. Доктор Г. смотрел на меня со странным благорасположением. Может, ему нравилась моя смелость. И мне нравилась моя смелость. Да.

— Аккуратнее там, доктор Терзийски, и удачи! Удачи во всех делах! — уже издали прокричал мне доктор Г. и мило улыбнулся. Он правда улыбнулся мило. Да и как бы вы улыбнулись человеку, который прыгает на ходу с мчащегося поезда — прямо во тьму.

— Спасибо! — прокричал я в ответ и отправился к моему новому дому, в котором с этого двадцатого мая я должен был начать новую жизнь. Такую, какую мне самому удалось замесить. Из живой и скользкой глины. Из страшной глины. Эту жизнь…

Вот так. Было утро, и я был свободен. Свободен от Больницы, от работы, от своей семьи, от большей части обязанностей и связей с внешним миром.

Я лежал.

Солнце мягким светом нежно освещало оранжево-коричневатую, теплую комнату в моем новом доме. В доме Ив. Освещало нашу любовь и мою новую жизнь.

Мне было страшно. Но и очень приятно, уютно. Безграничное чувство свободы подхватывало и несло меня куда-то, как фантик в потоке бурного и теплого майского ветра. Мне было так страшно, что я поджал ноги к животу, как ребенок, который хочет свернуться в клубочек, чтобы пугающий его внешний мир казался меньше. Страх явно хватает нас сначала за пятки. Поэтому я их и поджал. Беззаботность таит в себе тонны страха — пронеслось у меня в голове. Под пленкой беззаботности скрыта боязнь окунуться в пустоту и тревога за будущее. Страх опасно ворочается под тонким, подтаявшим льдом, как огромный кит. Да, да, страх.

Мое прошлое было у меня за спиной, и я чувствовал: в будущем огромная часть моих усилий уйдет на то, чтобы его забыть. Безумие осталось в прошлом. Я так и не смог его понять.

Хотя…

Мне все еще хочется в нем разобраться…

Хотя бы немного.

Я придумал форму романа: безумие воплотится в новых, реальных, образах тех лет, которые я провел в Курило.

Не имеет значения, на каком социальном уровне ты находишься — путь ко дну одинаково длинен; да и что считать уровнем? Что считать дном?

Недолгие 45 лет социализма сформировали у людей безумное представление, что человек обязан создать дом, двух детей и семью, иначе его не сочтут Нормальным. В иные времена, чтобы жизнь состоялась, довольно было и несчастной любви.

Я живу в мире с собой, но справедлив ли этот мир?

Да! Да! Начинаем!

Я спросил Будду: отчего ты такой грустный? — Оттого, что я очень счастлив и знаю, что это не продлится вечно.

Странная картина: я в общественном туалете в Варне, и там работает телевизор. На экране вижу Ивана Звездева[31]. Он готовит мясной рулет «Стефани»… А я просто брожу — наблюдаю.

Даже когда человек абсолютно счастлив, он не должен перестать жить.

Иногда случается, что единственно честный поступок, который может совершить человек — это покончить с собой.

В молодости я интересовался философией: я был всецело поглощен чувством, которое испытывал от факта, что интересуюсь философией.

Прекрасного не достичь, если не поставлена цель, но цель по своей сути — не материальна. Вопреки этому реально СУЩЕСТВУЕТ столько прекрасных вещей! Странно.

Понимаете, как любовь — награда, которая дается молодостью, так доброта — награда старости.

Зрелость приходит к тебе тогда, когда хочу и надо сливаются воедино.

Единственным чувством у человека остается удивление. Удивление от того, что делает с миром этот чуждый человеческой природе зверь — человечество.

Если человек повзрослел, но остался беззаботным, он в любом возрасте останется ребенком.