Натужась и отворачиваясь от жара, нес он ковш к своей разъемной опоке, откуда только что вынул модель, забитую со всех сторон просеянной им землей, и установил в продавлинах по краям хорошо просушенную «шишку» — фигурный стержень из спекшейся песчаной массы.

Из поднесенного ковша, Званцев залил жидкий металл в оставленное в опоке отверстие. Сердце готово было вырваться у него из груди, пока он сидел на корточках возле остывающей опоки с таившимся в ней чудом — первой его отливкой. Вынутая из опоки, она была еще горяча и дымилась. Запахло, как обычно в литейной, горелой землей, более приятно для Саши, чем ароматом былых маминых французских духов «Коти». Он удалил с отливки жесткой щеткой песчаные остатки стержня-«шишки» и осталась на его месте требуемая по чертежу пустота. И через брезентовые рукавицы ощущая приятную теплоту вынутого изделия, любовался им как Венерой Мелосской.

Он старательно и нежно обрабатывал его, тер железной щеткой и абразивным диском, и снова заслужил похвалу мастера, зорко следившего за ним.

И вот теперь Надеждинский завод…

Саша Званцев ощутил себя Гулливером в стране великанов. По сравнению с цехами Омских железнодорожных мастерских и с мастерскими Технологического института, все здесь казалось непомерно огромным, начиная со сталеплавильного цеха и кончая механическим, где ему предстояло работать.

Он вошел в просторное здание и посмотрел вверх. Там через застекленный двускатный фонарь крыши просвечивали плывущие облака. Чуть ниже, но все также высоко, двигался мостовой кран, перенося тяжелые изделия к крупным станкам, вроде карусельного. На его вращающемся столе разместился бы парный экипаж или, подогнув ноги, разлегся бы свифтовский великан.

Конторка начальника отделялась от шумного цеха стеклянной перегородкой и казалась его частью. При виде студента из-за стола, как от станка, поднялся невысокий бородатый человек в очках с тонкой металлической оправой.

— Практикант? Вот хорошо, — радушно встретил он. — Пойдем. Ты нам и нужен. Будешь у нас конструктором цеха.

— Михал Дмитрич! Мне бы к станку…

— Я пятьдесят лет Михал Дмитрич. Из них тридцать пять на заводе. Инженеров толковых Колчак увел. А к нам станки новые пришли по дюймовой системе, для запасных деталей потребно нарезать на станке резьбы разные: когда дюймовые, а когда миллиметровые. Может, вас в институте этому учили?

— Там учат не запоминать, а понимать.

— Понимание — оно, конешно, перво дело. Так. Где ж мне такое без образования?

— При станках набор шестерен приложен?

— А как же без «перебору». Только в наборе шестеренок сам черт не разберется.

— Попробую, Михал Дмитрич, вам черта заменить.

— Фу ты! Безбожная твоя накипь! Пошто нечистую силу поминаешь! Накликаешь беды.

Они подошли к новенькому токарному станку. Рабочие возились с последними креплениями.

— А! Михал Дмитрич! Здоровеньки булы. До тебе топать дюже треба, — встретил этими словами подошедших здоровяк с висячими усами.

— Тут с хохлацкими мозгами с зубчатками станочными не управиться. А наладчик из Полтавы не прибыл.

— Так это ж для перебору.

— То ж нам ясно, товарищ начальник. Ты укажи, какую с какой сцеплять?

— А на то вместо инженера нам студента прислали.

— И вам, здоровеньки булы! Батьку как кликали?

— Петром Званцевым. А меня — Сашей.

— По нашему Олесь. Ласково. Но Саша, так Саша. Давай, побачимо. Посмотри: номера, яки выбиты.

— Это не номера, товарищи, а число зубцов в зубчатке.

— Ишь, как раскумекал. А зачем? — спросил молодой напарник наладчика. — С дюймов на миллиметры как?

Саша этого не знал, но, взяв в руки самую большую зубчатку, увидал на ней выбитое число сто двадцать семь и, сообразив, что в одном дюйме 2,54 мм — кратно числу зубцов, не задумываясь, сказал:

— Когда миллиметровую резьбу надо нарезать — в зацепление эту зубчатку вставляйте.

— Магическое число, — уверенно заявил начальник цеха. — Я ж говорил: без нечистой силы не обойтись.

— Почему? — удивился Саша.

Старый уралец умел считать быстро:

— Число сто двадцать семь, сложи все цифры, десять получишь. Еще раз сложи, единица останется. Магический знак.

— Что ж, в математике целый раздел есть — магические квадраты. Прелюбопытно.

— Нет уж, Саша, уволь. Ты думаешь, почему враги наши за дюймы держатся? Под адовой единицей ходят.

— Магические квадраты — чудеса впору чернокнижья, а математически безупречны.

— Квадраты говоришь? Вот мы на них твою магию и испытаем. К станку просился? Дам сверлильный. Заказ крупный, срочный. Литые, отопительные батареи. С двух сторон площадки обработанные. Квадратные как раз! Сам разметишь на каждой. По четыре отверстия. Просверлишь, перевернешь, снова сверти. Л дыры, чтоб совпадали во всех пяти тысячах штук.

И он подвел практиканта к штабелям, сложенным из ребристых батареи.

— Придется ишачить, — сказал и, хитровато посмотрев на Сашу, добавил: — Посмотрим, какие у тебя магические квадраты?

Приспособление для одновременного сверления четырех отверстий Званцев сконструировал просто. Оно имело четыре шпинделя для четырех сверл. На каждом своя шестеренка с центральной зубчаткой и хвостовиком, заменившем сверло станка. При вращении в обратную сторону за одно опускание он просверливал с предельной точностью четыре отверстия. Потом батарея переворачивалась, точно встав на четыре штырька, вставленных в просверленные тем же четырехсверлым приспособлением.

Народ сбежался смотреть на выдумку студента. Разметка не нужна, и производительность труда возросла в семь раз!

А через несколько лет появятся Алексей Стаханов и сестры Виноградовы. И рекорды зазвучат не только со стадионов, а из шахт, с заводов, сельских полей. Новое отношение к труду уже зарождалось на Урале.

Возвращался Саша Званцев в Томск признанным и премированным изобретателем. «Будет повод спеть «Крам-бам-були»! — размышлял он. — Нет. Лучше перед ребятами не хвастать…»

Как приятно идти со станции Томск — I до города без тачки! На душе радостно! Но как рассказать ребятам о пяти тысячах просверленных батарей?

Званцев с походной сумкой через плечо вошел в неприглядную мазанку бабы Груни. Та удивленно уставилась на него, не сразу ответив на приветствие.

— Или не узнали, баба Груня? — рассмеялся Саша.

— Да что ты, голубчик мой, Сашенька! Или обратно ко мне возвращаешься?

— Как обратно? — изумился Саша.

— Так ведь вещички твои девонька твоя все забрала, все до единенькой.

— А готовальня на столе осталась?

— Нет, Сашенька. Эта моя. Приготовила на продажу. Купи.

— Куда мне две! Пойду выяснять, на каком я свете. Прощайте, баба Груня. Спасибо за все.

И он, поправив сумку на плече, бодро зашагал к Черепичной улице.

В доме номер двадцать пять поднялся в большую проходную комнату, откуда вела дверь и к сестрам Давидович.

Навстречу вышла обрадованная Катя, а за ней чуть смущенный Юрочка Дубакин.

— А мы так тебя ждали. Никак расселиться не могли, — начала Катя.

— А почему меня от бабы Груни забрали?

— Ты сначала поздравь нас с Юрочкой, а потом обращайся и здоровайся по-новому.

— Ничего не пойму!

— Ну вот! — разочарованно протянула Катя. — А мы думали, что ты все можешь придумать. Я же поздравляю тебя с восемнадцатилетием.

— А тебя?

— Не только меня, но и Юрочку. Теперь мы оба супруги Дубакины.

— Поженились! Вот черти в крапинку! Ну, поздравляю! Желаю счастья!

— И отдельной комнаты не забудь, — поспешила добавить Катя.

— Пожелать-то я могу…

— Не только пожелать. В комнате напротив нашей, она большая, жили выпускники, вчетвером. Мы ее захватили, и там пока поселились Таня с Ниной. Но им слишком дорого. Васю Иванова помнишь?

— Паровозник! Один во всем институте паровоз для курсового проекта хочет в натуральную величину вычертить.

— Ему здесь есть где развернуться, — и Катя повела рукой вокруг себя. — Вот тебя и ждали.