Аникѣевъ еще не понималъ, но уже все сильнѣе и сильнѣе чувствовалъ это. Разнозвучія начинались...

Она разсказывала ему какую то скверную «свѣтскую» исторію. Весело, зло и остроумно, нѣсколькими фразами, она уничтожала очень извѣстную женщину, уже немолодую, жену и мать. Вдругъ Аникѣевъ перебилъ ее.

-- Я уже слышалъ все это!-- съ раздраженіемъ сказалъ онъ.-- Я очень мало ее знаю, но увѣренъ, что все это ложь...

-- Помилуй, какъ же ложь? Это всѣ знаютъ, спроси у кого хочешь!-- воскликнула, даже обидясь, Алина.

-- А если бъ и правда, такъ тебѣ-то какое дѣло?-- еще больше раздражаясь, продолжалъ Аникѣевъ.-- Что она, твой лютый врагъ что ли? Мстишь ты ей за какое-нибудь несмываемое оскорбленіе?

-- Ничуть, я съ нею въ самыхъ лучшихъ отношеніяхъ, но ты понимаешь... всѣ это знаютъ.

-- Зачѣмъ же ты думаешь и говоришь о такихъ ужасахъ, на которые нѣтъ и не можетъ даже быть доказательствъ, говоришь съ радостью, со злобой? Зачѣмъ чужая бѣда, чужой грѣхъ, чужой развратъ доставляютъ тебѣ наслажденіе? Вѣдь, радоваться всему этому, кричать, указывать пальцами, раздувать могутъ только люди, желающіе прикрывать чужой чернотой свою собственную черноту. Такъ всегда и бываетъ. Чистый человѣкъ не станетъ носиться съ чужой чернотою, но станешь о ней думать, если она не грозитъ серьезнымъ интересамъ общества. А чѣмъ же это чужое, личное дѣло, къ тому-же еще, я увѣренъ, выдуманное завистниками и клеветниками, грозитъ обществу? Чѣмъ оно грозитъ тебѣ и мнѣ, что мы говоримъ о немъ, что ты такъ радуешься и злобствуешь?

Алина поблѣднѣла.

Она разслышала въ тонѣ Аникѣева настоящее негодованіе и признала въ словахъ его правду. Она поспѣшила сдаться..

-- Да, ты правъ,-- сказала она:-- свѣтъ очень золъ, только не всѣ злословятъ съ какой-нибудь цѣлью... просто такъ, по привычкѣ... Вотъ и у меня явилась эта дурная привычка... Помнишь, я тогда, въ Снѣжковѣ, вдругъ стала горбиться... ты сразу отучилъ меня. Это то же самое. Отучи меня и отъ этой дурной привычки. Брани меня, наказывай... Не буду больше... Миша, милый мой, не буду, не буду!..

Она прижалась къ нему и заглядывала ему въ глаза влюбленными, нѣжными и кроткими глазами.

Онъ сталъ цѣловать эти глаза, и впивалъ въ себя тонкій милый запахъ ея волосъ, и снова пьянѣлъ.

Но разнозвучіе ужъ оскорбило его душу.

Николай Александровичъ, какъ было условлено между братьями въ «Европейской гостиницѣ», пріѣхалъ ознакомиться со всѣми документами относительно Снѣжкова.

Онъ все подробно выспросилъ, и ему легко было убѣдиться, что братъ находится въ послѣдней крайности. Денегъ доставать больше неоткуда, не онъ же, въ самомъ дѣлѣ, будетъ давать ихъ ему! Расходы большіе, особенно при барскихъ замашкахъ и совсѣмъ дѣтской непрактичности Михаила Александровича. Доходы съ запущеннаго и совсѣмъ погибающаго въ неумѣлыхъ рукахъ имѣнія незначительны, и, наконецъ, срокъ крупнаго платежа въ банкъ давно ужъ пропущенъ.

-- Что-жъ, продавай,-- сказалъ онъ брату:-- я къ тебѣ являюсь въ самое время. Сегодня же напишу тестю, и этакъ черезъ недѣлю дѣло будетъ кончено. Я думаю, онъ не станетъ спорить и торговаться, дастъ шестьдесятъ тысячъ.

-- Шестьдесятъ тысячъ! Николай, побойся Бога... за Снѣжково шестьдесятъ тысячъ!-- почти въ ужасѣ воскликнулъ Аникѣевъ.

-- Да развѣ есть какая-нибудь возможность дать больше?-- грустнымъ голосомъ отвѣтилъ Николай Александровичъ.-- На имѣніи такой долгъ. Ты ухитрился обезцѣнить его до невозможности. Соглашайся съ закрытыми глазами. Что я, надувать тебя что ли стану! Вѣдь, посредствомъ дворянскаго банка такое имѣніе, съ такимъ долгомъ и настолько разоренное всегда можно купить и за тридцать тысячъ -- спроси кого хочешь...

-- Можетъ быть, можетъ, быть, развѣ я тебѣ не вѣрю -- растерянно шепталъ Аникѣевъ.-- А домъ? собраніе рѣдкостей?.. всѣ коллекціи maman... картины?..

Николай Александровичъ даже ничего не отвѣтилъ и только передернулъ плечомъ, скрывая за этимъ жестомъ свое раздраженіе.

-- Въ такомъ случаѣ, рѣшимъ такъ,-- наконецъ, сказалъ онъ:-- я напишу тестю, заручусь его согласіемъ и буду съ своей стороны готовъ приступить къ купчей, когда тебѣ угодно. А ты подумай, поговори съ кѣмъ знаешь... Можетъ быть, ты найдешь болѣе выгоднаго покупателя. Я вовсе не хочу пользоваться твоимъ затруднительнымъ положеніемъ, я только знаю, что больше шестидесяти тысячъ дать нельзя, и тесть мои больше не дастъ. А можетъ быть, ты какъ-нибудь и выпутаешься, можетъ быть, и обойдешься безъ продажи! Это бы, конечно, для тебя всего лучше. Еслибъ у меня были теперь свободныя деньги, я бы, разумѣется, началъ съ того, что предложилъ тебѣ четыре тысячи. Вѣдь, тебѣ теперь для всѣхъ этихъ выплатъ надо не меньше четырехъ тысячъ. Но, ей Богу, голубчикъ, у меня лишнихъ денегъ нѣтъ, а расходы теперь, самъ понимаешь, страшные. Вѣдь, это не то, что въ провинціи, да и тамъ дорого, а Петербургъ совсѣмъ-таки кусается. Я квартиру отдѣлываю, деньги такъ и текутъ. Вотъ пятьсотъ рублей хочешь? Это я могу, возьми пожалуйста...

Аникѣевъ поблѣднѣлъ.

-- Нѣтъ, благодарю тебя, Николай, мнѣ и въ мысль не приходило занимать у тебя.

Николай Александровичъ, уже приготовившійся было вынуть бумажникъ, тотчасъ же застегнулъ сюртукъ на всѣ пуговицы и поспѣншлъ покончить съ этимъ дѣломъ.

-- Ну, не хочешь, какъ знаешь! Если можно обойтись безъ долга, даже родному брату, тѣмъ лучше... А затѣмъ, прощай... дѣлъ у меня сегодня!

Онъ приложилъ губы къ щекѣ Аникѣева и направился въ переднюю.

-- Платонъ,-- крикнулъ Аникѣевъ.

Платона Пирожкова звать было нечего, онъ уже снималъ съ и вѣшалки пальто Николая Александровича.

Платонъ Пирожковъ заперъ дверь, а потомъ прямо и смѣло пошелъ къ Аникѣеву.

-- Что-же это, сударь,-- глухимъ голосомъ сказалъ онъ:-- ну, какъ Николай Александровичъ покупать хотятъ Снѣжково?

-- А ты подслушивалъ?

-- А вы нѣшто шептались?! Уши-то, вѣдь, есть, такъ и слышишь... и не хочешь иной разъ слушать, да невольно слышишь. Ну и что-жъ, сударь, вы такъ-таки имъ Снѣжково и продадите... за шестьдесятъ тысячъ, то есть, такъ надо сказать, задаромъ?.. Имъ-то оно лестно! Ну, а мы что станемъ дѣлать? Эти самыя шестьдесятъ тысячъ уплывутъ у насъ, а потомъ? Я-то этого ничего не увижу, я еще до продажи уйду, у меня вотъ ужъ и мѣсто найдено, настоящее, княжеское... А вы какъ же сударь?

Аникѣевъ хотѣлъ было разсердиться на «дятла», хотѣлъ было крикнуть ему, чтобъ онъ не мѣшался не въ свое дѣло, но никакъ не могъ этого. Тотчасъ же явилось другое желаніе, желаніе кинуться на шею этому самому «дятлу», вызывающе на него глядѣвшему, глупо отставившему ногу и грозно поднявшему носъ. Рыданія подступили къ горлу. Не то что было жаль разставаться со Снѣжковымъ,-- о Снѣжковѣ совсѣмъ въ эту минуту и не думалось. Просто Аникѣевъ чувствовалъ себя совсѣмъ раздавленнымъ: въ немъ стонала и ныла его гордость, невыносимая гордость, которую онъ никогда не понималъ въ себѣ. Вмѣстѣ съ этимъ, онъ всѣмъ своимъ существомъ сознавалъ себя жалкимъ, ничтожнымъ и былъ самъ себѣ противенъ.

Онъ молча, широко раскрытыми, потемнѣвшими, померкнувшими глазами глядѣлъ на Платона Пирожкова.

-- Такъ какъ же, сударь, неужто и вправду продадите?-- совсѣмъ упавшимъ голосомъ проговорилъ «дятелъ».

-- Что-жъ мнѣ дѣлать?!-- наконецъ, сказалъ Аникѣевъ.-- Вѣдь, вотъ!..

Онъ выдвинулъ ящикъ стола и показалъ Платону Пирожкову нѣсколько мелкихъ, оставшихся кредитныхъ бумажекъ.

-- Знаю-съ!-- еще глуше и мрачнѣе заговорилъ «дятелъ».-- И для барыни, небось, забыли, чрезъ недѣлю надобно, а онѣ аккуратны, сроку не пропустятъ. Только съ этимъ-то мы еще вывернемся. На мѣсяцъ жизни хватить, я ужъ знаю, какъ сдѣлать. Это будьте спокойны... А вы, сударь, все-жъ таки, теперь что-нибудь придумайте... нельзя же такъ... посовѣтуйтесь съ добрыми людьми, авось кто и добрый совѣтъ подастъ и поможетъ въ дѣлѣ...

-- Кто же это? Гдѣ эти добрые люди?!-- самъ не сознавая, что выговорилъ громко эти слова, произнесъ Аникѣевъ.