Онъ зналъ это,
-- Но... но, вѣдь, вашимъ поведеніемъ вы можете все испортить, Алина,-- уже совсѣмъ инымъ тономъ, внезапно стихая, протянулъ отъ.
-- Не безпокойтесь, не заботьтесь о моемъ поведеніи... Будьте увѣрены, я ни себя, ни васъ не уроню... Завтра мы получимъ приглашеніе -- вы знаете какое... а къ лѣту у васъ будетъ то, чего вы такъ пламенно желаете...
-- Алина... это вѣрно? Когда ты узнала?-- встрепенувшись, багровѣя и съ заблиставшими глгзами спрашивалъ «la bête».
Она будто не слышала его вопросовъ и продолжала:
-- Если же вы еще разъ позволите себѣ вмѣшиваться въ мои дѣла, я уѣду... возьму и уѣду... въ Петровское... за границу... куда вздумаю... Тогда безъ меня и устраивайтесь какъ знаете.
Проговоривъ это, Алина вернулась на свое прежнее кресло у камина и стала глядѣть въ огонь широко раскрытыми, неподвижными глазами. Въ ней ужъ не было ни отвращенія, ни стыда, ни гнѣва. На нее нашло тяжелое оцѣпенѣніе.
-- Только, Бога ради, будьте осторожны! Подумайте о себѣ, о себѣ подумайте!-- воскликнулъ «la bête» и быстро вышелъ изъ комнаты
XX.
Вотъ она и сидѣла, глядя въ огонь камина, и долго долго о себѣ думала среди невозмутимой, застывшей тишины своей уютной любимой гостиной. Впрочемъ, это были не мысли, а скорѣе ощущенія, смутныя, тревожныя, въ которыхъ то и дѣло сказывалась нежданная и совсѣмъ даже не подозрѣвавшаяся ею, внутренняя, неприкрашенная правда ея жизни.
Замирая отъ страсти, полная жаждой стараго «снѣжковскаго» счастья и оправдывая себя передъ Аникѣевымъ, объясняя ему свои поступки, Алина говорила искренно. Она сама была увѣрена въ томъ, что все это и было именно такъ, что въ словахъ ея заключается самая настоящая правда. Да все было сдѣлано ею ради любви къ нему, объ одномъ она думала -- о немъ, объ его счастьи. Она не задумываясь, готова была бы принять присягу, произнести какую угодно клятву, что все такъ именно и произошло, что таковы именно и были ея мысли и чувства.
А, между тѣмъ, такъ ли оно случилось въ дѣйствительности?
Конечно, Алина полюбила тогда Аникѣева безъ оглядки, пережила безумный припадосъ страсти въ старыхъ аллеяхъ великолѣпнаго, заросшаго парка, среди невозмутимой деревенской тишины.
Дѣтство Алины прошло одиноко, а юность скучно.
Мать у нея была неглупая, очень начитанная женщина, и даже сама напечатала двѣ недурныя повѣсти, о которыхъ въ свое время говорили. Она передала единственной дочери всѣ свои познанія, развала ея вкусы, возбудила въ ней потребности, несовмѣстимыя съ окружавшей ихъ провинціальной средою.
Какъ мать протомилась и проскучала всю жизнь, такъ и дочь, придя въ возрастъ, стала скучать и томиться. Въ губернскомъ обществѣ она скоро прослыла за гордячку, недоступную, холодную. Ее иначе и не называли, какъ «принцесса на горошинкѣ». Такъ оно и было за исключеніемъ однако, холодности. Она чувствовала себя самой настоящей принцессой, ко всѣмъ относилась свысока, даже съ презрѣніемъ, и ждала «настоящаго» принца. Крѣпкая, здоровая, не знавшая, что такое болѣзнь, полная бьющей ключемъ жизненности и хорошѣвшая съ каждымъ годомъ, она сознавала свою красоту и силу и спокойно, терпѣливо ждала счастья.
А счастье не приходило; мало того начались бѣды, настоящее горе. Мать перенесла сильное воспаленіе легкихъ, послѣ котораго ужъ не могла оправиться; у нея медленно развивалась чахотка. Отецъ задумалъ разбогатѣть, отдалъ весь свой небольшой капиталъ въ какое-то предпріятіе и скоро потерялъ все, безъ остатка. Человѣкъ онъ былъ матеріальный, внутри себя поддержки никакой не нашелъ, и такая неудача представилась ему гибелью. А разъ онъ сказалъ себѣ, что это гибель -- онъ, конечно, и погибъ. Его хватилъ параличъ, онъ просуществовалъ больше года въ состояніи безсмысленнаго, нѣмого и недвижимаго звѣря и, наконецъ, умеръ.
Пришлось собрать послѣднія крохи и переселиться въ деревню, въ старый мелкопомѣстный домикъ.
Здѣсь Алина, глядя на мать, совсѣмъ придавленную горемъ и быстро таявшую, собиралась съ мыслями, рѣшала и не могла рѣшить вопроса: что же теперь будетъ и откуда теперь можетъ придти судьба ея?
А судьба была очень близко и надвигалась съ двухъ сторонъ. Верстахъ въ двадцати съ одной стороны находилось Петровское, огромное старинное помѣстье богатаго рода Каташовыхъ, а въ пяти верстахъ съ другой стороны было Снѣжково, перешедшее послѣ матери въ собственность Михаила Аникѣева.
Старикъ Каташовъ, дряхлый нелюдимъ, умеръ безъ завѣщанія, и Петровское, вмѣстѣ съ большимъ, прикопленнымъ долгими годами богатствомъ, перешло по закону къ его единственному внуку сыну дочери.
Исторія этого внука была старой исторіей. Дѣдъ его давно проклялъ, и никто не смѣлъ произносить передъ нимъ его имени. Почему, за что проклялъ? Говорили, что еще юношей этотъ внукъ надѣлалъ самыхъ невозможныхъ гадостей и даже, кажется, обокралъ дѣда. Потомъ носились слухи, что онъ совсѣмъ спился, впалъ съ крайній, отвратительный развратъ. Наконецъ, не мало лѣтъ о немъ совсѣмъ ничего не было слышно.
Но вотъ онъ нежданно получилъ дѣдовское наслѣдство и появился сначала въ городѣ, а потомъ и въ Петровскомъ. Нѣсколько мѣсяцевъ только и разговору было что о князѣ. Въ виду такого крупнаго богатства, о прошломъ, конечно, можно было забыть, и отъ самаго князя зависѣло теперь достигнуть въ губерніи чего угодно.
Только въ томъ-то и дѣло, что князь оказался «невозможнымъ». Онъ представлялъ рѣдкое соединеніе физическаго уродства съ глупостью, грубостью и безтактностью. Онъ сначала вооружилъ противъ себя всѣхъ, а потомъ потребовалъ себѣ перваго мѣста, пожелалъ быть избраннымъ въ губернскіе предводители дворянства. Надъ нимъ смѣялись въ глаза и забаллотировали единогласно.
Онъ выходилъ изъ себя, полетѣлъ въ Петербургъ; но тамъ потерпѣлъ окончательное пораженіе. Онъ имѣлъ даже нѣсколько непріятностей благодаря тому, что весьма глупо и грубо предлагалъ взятки въ неподходящихъ мѣстахъ и неподходящимъ лицамъ
Между тѣмъ, послѣ долгихъ лѣтъ глубокаго паденія и всяческихъ униженій, въ немъ теперь клокотало честолюбіе -- единственная страсть, ему оставшаяся. Къ женщинамъ онъ не только была равнодушенъ, но и терпѣть ихъ не могъ. Отъ пьянства, едва не унесшаго его въ могилу, онъ отсталъ ради любви къ жизни и здоровью, которое теперь берегъ всѣми мѣрами.
Онъ рѣшилъ во что бы ни стало наверстать потерянное, проникнуть въ высшее общество и создать въ немъ себѣ блестящее положеніе. Неудачи, въ провинціи и въ Петербургѣ довели его до бѣшенства и отчаянія.
Онъ поѣхалъ въ свое Петровское и готовъ былъ вызывать чорта себѣ на подмогу. Чортъ не явился въ собственномъ образѣ, но выслалъ вмѣсто себя женщину: князь познакомился съ Алиной.
Еще въ Петербургѣ его повѣренный, человѣкъ понимающій, неоднократно ему доказывалъ, что только женитьбой на очень красивой, умной и ловкой женщинѣ онъ можетъ утвердиться въ обществѣ, устроить «домъ» и достигнуть «положенія». Князь; по своему обычаю, хрюкалъ и гримасничалъ на это. А между тѣмъ мысль запала, и онъ, въ своемъ деревенскомъ уединеніи, перевертывалъ ее во всѣ стороны.
Увидя красавицу Алину, эту «принцессу на горошинкѣ», онъ сказалъ себѣ: «Вотъ была бы княгиня... такихъ въ Петербургѣ не сыщешь!» Это-то онъ могъ сообразить, что она гдѣ угодно будетъ на мѣстѣ, что она умна, ловка и хорошо воспитана. Главное же -- бѣдна, а когда мать умретъ -- куда-жъ ей? Жениховъ нѣтъ, въ гувернантки не пойдетъ...
Князь зачастилъ было въ маленькій домикъ, сталъ подъѣзжать со своими намеками сначала къ матери, а потомъ и къ самой Алинѣ. Но онъ былъ слишкомъ отвратителенъ, а Алина, конечно, не знала, что бракъ съ нимъ можетъ быть только «фиктивнымъ» бракомъ. Она очень ловко отстранила его слишкомъ частыя посѣщенія. Однако, онъ все же появлялся время отъ времени и, упрямый по своей природѣ, не терялъ надежду. Онъ ждалъ смерти матери Алины.
Такъ стояли дѣла, когда, среди зимы, пріѣхалъ въ Снѣжково Аникѣевъ. Онъ тотчасъ посѣтилъ своихъ родственницъ, съ которыми не видался лѣтъ десять. Алина сразу произвела на него потрясающее, именно потрясающее, впечатлѣніе. Мало ли какихъ женщинъ и дѣвушекъ встрѣчалъ онъ, мало ли къ кому изъ нихъ влекло его болѣе или менѣе горячее, мимолетное желаніе. Но это было совсѣмъ не то. Послѣ перваго свиданія съ Алиной онъ возвращался въ Снѣжково опьяненный ею до отчаянія и до экстаза. Въ немъ проснулись два существа: голодный звѣрь и еще болѣе голодный, умирающій съ голоду, истинный художникъ.