Что-то жгучее и жуткое пробѣжало по клавишамъ рояля -- и застонало, а потомъ засмѣялось злымъ, мучительнымъ смѣхомъ. Голосъ Аникѣева замеръ послѣднимъ вздохомъ на самой высокой, незамѣтно ушедшей въ безпредѣльность поткѣ,-- потомъ быстро упалъ до своихъ крайнихъ низкихъ нотъ и, дѣйствительно, будто изъ глубины бездны, началъ жутко-циничный призывъ къ наслажденію.

«Боже мой! Что-жъ это онъ такое поетъ!-- вся насторожившись и въ неподдѣльномъ ужасѣ соображала Наталья Порфирьевна.-- Вѣдь, это ужасти! Это безнравственно... и у меня!.. молодежь тутъ... Lise... маленькая княжна Ninette... другія... слушаютъ! во всѣ уши слушаютъ... и теперь Великій постъ, наконецъ! Да онъ просто съ ума сошелъ... Богъ мой, какъ я обманулась»...

Она ужъ давно не видала такой неблагодарности. Она такъ обласкала его, «все поняла -- и простила», взялась его реабилитировать,-- а онъ вотъ чѣмъ отплачиваетъ! «Но, вѣдь, это хоть безнравственно, а дивно хорошо то, что онъ поетъ, съ какою душой, съ какою страстью! Хоть бы слова-то не такъ ясно выговаривалъ...»

Она повела однимъ глазомъ въ самыя опасныя мѣста -- и увидѣла, что всѣ какъ бы парализованы, всѣ подъ обаяніемъ этихъ необычныхъ, чудныхъ звуковъ...

«Enfin c'est un vrai artiste!» -- рѣшила она, забыла свою тревогу -- и слушала.

Исходящій изъ глубины бездны голосъ сверкающими мрачнымътогнемъ звуками убѣждалъ:

Послѣдній звукъ, замеръ, слившись съ оглушительнымъ, торжествующимъ аккордомъ... Аникѣевъ поднялся будто выросшій, съ блѣднымъ, какъ слоновая кость, лицомъ и сверкавшими, лучистыми глазами. Нѣсколько мгновеній въ огромной гостиной стояло полное молчаніе. Никто еще не пришелъ въ себя, не шевельнулся.

-- Вотъ такъ пѣніе! Вотъ музыка!-- первый произнесъ сановный меломанъ, совершенно вышедшій изъ своей полудремоты.-- Давно ужъ я не испытывалъ такого художественнаго удовольствія!-- прибавилъ онъ тише, обращаясь къ «la bête», оказавшемуся его сосѣдомъ.

Потомъ онъ невольно, прежнимъ привычнымъ движеніемъ, поднялъ руки и громко ими хлопнулъ. Въ нѣсколькихъ мѣстахъ гостиной раздались и тутъ же прилично смолкли рукоплесканія.

Наталья Порфирьевна окинула всѣхъ взглядомъ, приподнялась и подошла къ Аникѣеву съ протянутой рукою.

-- Спасибо вамъ, Михаилъ Александровичъ,-- громко сказала она, пожимая ему руку:-- вы, кажется, никогда еще такъ дивно не пѣли!

Она подвела его къ только что покинутой ею дамѣ, дотронулась до кресла, приглашая его сѣсть, и затѣмъ сдѣлала общій обходъ гостиной.

-- Оuі, c'est bean!-- говорила она то тамъ, то здѣсь.-- Это необыкновенно хорошо... Онъ истинный артистъ, un grand artiste... И онъ имѣетъ право кой о чемъ забыть и слушаться только своего вдохновенія...

Эти слова, а главное, ихъ тонъ, объявляли всѣмъ, что ничего компрометантнаго не случилось, и что позволительно только восхищаться.

-- Я подумала о томъ, какое бы удовольствіе доставлялъ такой вашъ талантъ Софьѣ Михайловнѣ,-- сказала дама, опуская свое рукодѣлье и останавливая на Аникѣевѣ ласковый взглядъ большихъ, спокойныхъ глазъ.

-- Да, ваше--ство, моя мать очень заботилась о томъ, чтобы я сдѣлалъ изъ моихъ музыкальныхъ способностей все, что можно... вѣдь, это ея наслѣдство,-- отвѣтилъ Аникѣевъ.

Онъ уже очнулся отъ припадка вдохновенія и владѣлъ собою. Весь его внутренній міръ, еще за минуту кипѣвшій и наплывавшій: на него со всѣхъ сторонъ, внезапно заснулъ, исчезъ, будто его никогда и не бывало. Только легкое и довольно пріятное утомленіе чувствовалось въ тѣлѣ.

Вспомнилось далекое время, когда мать давала первые уроки музыки, когда онъ такъ любилъ тихими вечерами слушать ея пѣніе. Матери давно нѣтъ, она забыта, а ужъ особенно въ этомъ «большомъ свѣтѣ», гдѣ такъ скоро все забывается. И вотъ ее вспомнили!

Его собесѣдница прочла и почувствовала въ его глазахъ благодарность.

-- Софья Михайловна чудесно пѣла,-- отозвалась она на эту благодарность.-- Я какъ теперь помню... она часто бывала у насъ до своего замужества, когда мы были еще дѣтьми, да и потомъ, пріѣзжая въ Петербургъ... Мы съ сестрой ее очень, очень любили!.. И нельзя было не любить ее... Мы были такъ поражены ея слишкомъ ранней кончиной... Вѣдь, вы не одни? Elle nous parlait de ses enfants...

-- У меня есть и братья, и сестры, ваше--ство.

-- Гдѣ же они?

-- Всѣхъ насъ вырвали изъ родного гнѣзда и разметали по свѣту злью вихри.

-- Злые вихри!-- тихо повторила она,-- Васъ они, должно быть, далеко теперь носили! Нѣсколько лѣтъ не слыхали мы вашего пѣнія...

Аникѣевъ сказалъ сколько, было надо о своихъ далекихъ путешествіяхъ, о своей деревенской жизни. Его слушали съ живымъ интересомъ, глядѣли на него съ очевидной добротой и симпатіей. Наталья Порфирьевна долго не прерывала этой бесѣды и была ею довольна.

Наконецъ, она рѣшила, что ея «артистъ», по крайней мѣрѣ, на сей вечеръ, достаточно реабилитированъ, а потому подошла именно въ то мгновеніе, когда порвалась нить разговора. Аникѣевъ почтительно уступилъ ей свое кресло и, сдѣлавъ нѣсколько шаговъ, оказался рядомъ съ княземъ Вово, который шепнулъ, ему, крѣпко сжавъ его руку.

-- Ну, Мишенька, удружилъ! je sms dans les nues! Ужъ какъ ты тамъ себѣ хочешь, а заберусь я къ тебѣ завтра же на весь вечеръ -- и пой! Знаешь, что мнѣ сейчасъ одна дама сказала? Отъ такого пѣнія, говоритъ, и святая можетъ стать великой грѣшницей... Угадай кто?

-- Это все равно,-- улыбаясь, отвѣтилъ Аникѣевъ:-- вотъ если бъ она сказала, что великая грѣшница можетъ стать святою -- тогда стоило бы еще потрудиться...

-- Князь, представь меня, пожалуйста!-- любезно произнесъ, проходя, молодой человѣкъ, въ началѣ вечера увѣрявшій Вово, что Аникѣевъ -- un homme qu'ou ne connait pas.

Хорошенькій князь повелъ на него своими великолѣпными черными глазами, закусилъ губу и оффиціальнымъ тономъ произнесъ:

-- Графъ Ильинскій, о добродѣтеляхъ котораго ты, конечно, много наслышанъ.

Важный молодой человѣкъ чуть-чуть сморщилъ брови, но тутъ же сталъ еще важнѣе.

-- Къ несчастію, я о добродѣтеляхъ вспоминаю только Великимъ постомъ, да и то къ вечеру, весь день провозившись съ благотворительницами,-- сказалъ онъ, пожимая руку Аникѣева.-- Я, увы, всѣмъ въ мірѣ добродѣтелямъ предпочитаю вотъ хоть бы такое удовольствіе, какимъ вы насъ, сегодня подарили, monsieur Аникѣевъ. И особенно великолѣпенъ этотъ призывъ къ наслажденью... все иное -- обманъ! oui, c'est èa! но и смѣлы же вы... пропѣть такую вещь въ этой гостиной и, вдобавокъ, постомъ! Если бы вы видѣли, какъ вытянулись нѣкоторыя лица... on а voulu crier au scandale, да Наталья Порфирьевна стала всѣмъ объяснять, что для артистовъ (онъ подчеркнулъ это слово) -- законъ не писанъ. Да, жестоко вы съ ней поступили...

Все это графъ Ильинскій проговорилъ съ видомъ полнѣйшаго добродушія и даже наивности.

«Экая дрянь!» подумалъ про него князь Вово.

Аникѣевъ ничего о немъ не подумалъ; но только теперь сталъ вспоминать и соображать, что, вѣдь, дѣйствительно, онъ пѣлъ нѣчто совсѣмъ не подходящее къ мѣсту и времени и что, конечно, поставилъ въ неловкое положеніе любезную и добрую хозяйку. Вѣдь, онъ зналъ, отправляясь сюда, что долженъ будетъ пѣть и даже рѣшилъ спѣть два романса, выборъ которыхъ Наталья Порфирьевна непремѣнно бы одобрила.