Когда, въ первое время послѣ окончанія университетскаго курса, Аникѣевъ предался изученію музыки, онъ, живя то въ Россіи, то за границей, работалъ страстно и, въ концѣ-концовъ, получилъ прекрасное музыкальное образованіе. Онъ не только чудесно развилъ свой голосъ, не только достигъ совершенства какъ музыкантъ-исполнитель, но и сталъ большимъ знатокомъ исторіи музыки, серьезнымъ музыкальнымъ критикомъ.
Нѣсколько его статей, затерявшихся въ повременныхъ изданіяхъ, но высоко цѣнимыхъ немногими безпристрастными знатоками, доказали его познанія, самостоятельность и оригинальность. Къ тому же, онъ оказался вовсе не увлеченнымъ модными вѣяніями, и «музыка будущаго» не вызывала въ немъ преувеличенныхъ восторговъ. Онъ даже прямо заявлялъ, что подобные восторги страстныхъ поклонниковъ Вагнера и его школы часто происходятъ или отъ сознательной неискренности,-- боязно имѣть и высказывать свое собственное мнѣніе, или, просто, отъ непониманія.
Статьи его, при своемъ появленіи, вызвали полемику, и онъ тотчасъ же раскаялся, что ихъ напечаталъ. Онъ не любилъ спорить, а печатный споръ, особенно при нашихъ журнальныхъ пріемахъ, былъ ему просто противенъ. Онъ продолжалъ время отъ времени писать о музыкѣ, только ужъ ничего не печаталъ.
Его увлекали также естественныя науки. Нѣсколько лѣтъ, съ присущимъ ему жаромъ, онъ занимался антропологіей и біологіей. Когда ему приходилось, случайно, и въ Россіи, и въ западной Европѣ, разговаривать съ настоящими учеными -- они непремѣнно изумлялись его большимъ и разнообразнымъ познаніямъ. Эти познанія особенно поражали ихъ въ свѣтскомъ человѣкѣ, не имѣющемъ ровно никакихъ претензій...
Такимъ образомъ, оказывалось, что онъ вовсе не былъ лѣнтяемъ, только онъ работалъ не на показъ, а для одного себя, даже никогда и не подумавъ о томъ, что его всѣ считаютъ, и непремѣнно должны считать, тунеядцемъ.
Чувствуя свою жизнь неудавшейся, будучи, опять-таки вопреки общему мнѣнію, очень несчастнымъ и много страдавшимъ человѣкомъ, Аникѣевъ пуще всего дорожилъ своимъ единственнымъ благомъ -- независимостью, свободой передвиженій, отсутствіемъ привязи къ одному и тому же мѣсту, къ одному и тому же обязательному занятію.
Нѣсколько лѣтъ тому назадъ, обезсиленный пиленіями своей жены, отъ которыхъ некуда было дѣваться, онъ чуть было не связалъ себя службой. Но все же, въ послѣднюю минуту, понялъ, что такая жертва чрезмѣрна, и отстоялъ свою свободу.
Теперь же вотъ пришло черное, безнадежное время, и братъ, воплощающій въ себѣ всѣхъ, снова поднимаетъ ужасный вопросъ. До сихъ поръ можно было отдѣлываться отъ этого вопроса, возражать. Теперь нѣтъ никакихъ возраженій, приходится соглашаться со всѣми, потому что они правы.
И онъ весь застылъ и внутренно съежился, какъ человѣкъ, ожидающій неотвратимаго удара, смирившійся подъ его неизбѣжностью.
-- Если-бы ты пришелъ и предложилъ мнѣ какое-нибудь дѣло,-- медленно выговорилъ онъ:-- все равно какое, лишь бы оно порядочно оплачивалось, я взялъ бы его съ благодарностью.
Николай Александровичъ поднялся съ кресла и прошелся по комнатѣ.
Глаза его загорѣлись и забѣгали. Вся зависть, которую онъ съ дѣтства чувствовалъ къ талантливому брату, любимцу матери, баловню женщинъ, къ этому «сладкопѣвцу» и «Сарданапалу» (онъ такъ издавна называлъ его) -- теперь была успокоена окончательно.
-- Наконецъ-то!-- весело воскликнулъ онъ:-- мнѣ только этого отъ тебя и надо! Я обдумаю и, при первой же возможности, постараюсь добыть для тебя подходящее мѣстечко. Только сразу, конечно, прядется удовольствоваться не-Богъ знаетъ чѣмъ... Ты ужъ будь благоразуменъ... въ нѣсколько лѣтъ, съ моей помощью, добьешься чего-нибудь и хорошаго... а теперь главное -- лишь бы прицѣпиться...
Михаилъ Аникѣевъ глядѣлъ на него внимательно и печально.
Самое худшее было въ томъ, что онъ очень ясно понималъ и чувствовалъ причину братней радости, его добродушія и внезапно проявившагося родственнаго чувства.
«Благодѣтелемъ моимъ хочетъ быть!-- мелькнуло у него въ головѣ:-- ну и пусть будетъ! Чѣмъ хуже, тѣмъ лучше!»
Николай Александровичъ продолжалъ.
-- Теперь, покончивъ съ первымъ моимъ пунктомъ, перехожу ко второму. Во сколько цѣнишь ты Снѣжково?
-- Почемъ я знаю!-- устало отвѣтилъ Аникѣевъ.
-- Ну вотъ! ай-да хозяинъ! Впрочемъ, настоящую сумму опредѣлить не трудно, сообразуясь съ оцѣнкой банка и мѣстными цѣнами на землю. Я думаю, если ты продашь, тебѣ все же прядется дополучить, за вычетомъ долга, тысячъ пятьдесятъ, шестьдесятъ...
Аникѣевъ соображалъ.
-- Такъ, вѣдь, это земля,-- сказалъ онъ, наконецъ,-- а домъ, вся усадьба... ты знаешь, что одну обстановку комнатъ, картины, библіотеку, по самой малой оцѣнкѣ, нельзя считать меньше какъ въ пятьдесятъ тысячъ...
Николаи Александровичъ усмѣхнулся.
-- Не увлекайся, мои другъ,-- сказалъ онъ:-- все это намъ съ тобой можетъ быть очень дорого по воспоминаніямъ, все это въ свое время стоило хорошихъ денегъ; но теперь -- старьё. Да и вообще, при продажѣ, усадьба и обстановка не играютъ роли, не идутъ въ счетъ, за это лишнихъ денегъ никто не дастъ.
-- Да я ни за какія деньги не отдамъ усадьбы я дома, гдѣ жили дѣды и прадѣды, гдѣ родилась и выросла мама!-- въ волненіи крикнулъ Аникѣевъ.
-- А если черезъ годъ съ аукціона продадутъ имѣніе, что ты сдѣлаешь?
Противъ этого возразить было нечего,-- все клонилось именно къ неизбѣжному аукціону, такъ какъ расплачиваться съ банкомъ у Аникѣева ужъ не было возможности.
-- Я вотъ что тебѣ скажу,-- продолжалъ Николай Алексанфовичъ:-- буде ты найдешь возможность распутаться и удержать Снѣжково, конечно, держи его крѣпко. Но если катастрофа неминуема, необходимо избѣгнуть аукціона и не выпустить Снѣжкова изъ нашего рода. Согласенъ ты съ этимъ?
-- Да, конечно!-- растерянно прошепталъ Аникѣевъ.
-- Въ такомъ случаѣ я его куплю у тебя... то есть, не я, у меня такихъ денегъ не водится... а тесть купитъ, то есть моя жена... Понимаешь... все равно, оно, въ концѣ-концовъ, достанется моему сыну... Аникѣеву...
-- Понимаю,-- такъ же растерянно выговорилъ Михаилъ Александровичъ.
-- Согласенъ?
-- Согласенъ.
У него голова закружилась и сердце стучало съ невыносимой болью. Но въ то же время онъ сознавалъ, что комбинація брата -- еще лучшее изъ того, что можетъ случиться. И со стороны Николая это естественно и ничуть не предосудительно...
Но, Боже мой, отчего же такъ противно и мучительно думать обо всемъ этомъ?!
А думать необходимо... Вотъ онъ -- исходъ! вотъ нежданный и спасительный deus 'ex machina. Онъ долженъ былъ явиться, и явился...
Аникѣевъ не слышалъ, что еще говорилъ братъ. Онъ разслышалъ и понялъ только послѣднія слова его:
-- Такъ ты, пожалуйста, собери къ завтрему всѣ документы, счеты и банковскія квитанціи... Ну, до свиданія, голубчикъ... Теперь ужъ мнѣ пора... Выйдемъ вмѣстѣ... я довезу тебя, если хочешь...
-- Нѣтъ, я пойду пѣшкомъ: у меня голова болитъ,-- сказала Аникѣевъ.
-- Въ такомъ случаѣ, разумѣется, пройдись.
Когда они спускались съ лѣстницы, Николай Александровичъ тихо говорилъ:
-- А знаешь ли, Миша, въ заключеніе я позволю себѣ дать тебѣ благой совѣтъ: помирись съ женою. Покуралесилъ...и полно! Года ужъ не тѣ, дочь выростаетъ... Мало ли съ чѣмъ приходится мириться... и вовсе не слѣдуетъ, въ особенности теперь, когда ты долженъ начать новую жизнь, давать пищу разнымъ пересудамъ и скандаламъ... Я, говоря откровенно, Лидію не очень обожаю; но во всякомъ случаѣ, вѣдь, она приличная и честная женщина... и всѣ знаютъ, что она тебя всегда безумно любила... да и теперь еще любитъ... Не будь же безсердеченъ и жестокъ съ нею... Наконецъ, женщина, оскорбленная въ своемъ чувствѣ, на все способна... она можетъ надѣлать тебѣ самыхъ серьезныхъ непріятностей... Право, помирись... подумай о дочери...
Аникѣевъ ничего не отвѣтилъ...
XXXVII.
Когда князю Вово доложили, что пришелъ «человѣкъ отъ господина Аникѣева», онъ почувствовалъ нѣкоторое угрызеніе совѣсти. Несмотря на всю свою любовь въ «Мишѣ» и на участіе къ его судьбѣ, онъ совсѣмъ было позабылъ о немъ и не вспомнилъ цѣлую недѣлю.
