Выдержанный и любезный в обычное время, Ванситарт казался в этот раз олицетворением гнева и возмущения. Даже жесты, которыми он сопровождал свои слова, носили крайне воинственный характер. Однако внутренняя интуиция мне говорила, что все это, по крайней мере на три четверти, актерская игра. Ванситарту свыше было дано задание (о котором Болдуин упомянул в своем выступлении накануне) хорошенько «напугать» Советское правительство, и вот теперь он изображал передо мной разъяренного тигра.

Я заявил, что СССР — суверенное государство, которое не допустит никакого вмешательства в свои внутренние дела; что Советское правительство имеет достаточно серьезные основания для ареста служащих «Метро-Виккерс» в Москве; что попытки британского правительства создать для своих подданных, проживающих в Советской стране, какой-то особый, чуть ли не «капитуляционный», режим обречены на неудачу и что язык, употребленный Ванситартом в его сегодняшнем демарше может только обострить возникший конфликт к невыгоде самой Англии. Мы не боимся угроз и умеем противостоять политическим бурям. Если британская сторона, как на то намекает Ванситарт, вздумает приостановить торговые переговоры, еще неизвестно, кто от этого больше пострадает. Мне кажется, что всем тем, кто заявляют о своем желания содействовать улучшению советско-английских отношений, следует бросить язык шантажа и запугиваний и хладнокровно ожидать рассмотрения дела служащих «Метро-Виккерс» компетентными советскими инстанциями.

Ванситарт стал заверять меня, будто бы он меньше всего думал о каких-либо угрозах по адресу СССР и будто бы единственной целью его было ознакомить меня и через меня мое правительство с реакцией английского общественного мнения на происшедшие события. Тем не менее Ванситарт еще раз повторил — правда, уже не в тоне требования, а в порядке просьбы, — что наилучшим выходом из положения было бы «срочное освобождение этих несчастных людей».

Казалось бы, обо названные беседы — Овия с Литвиновым и Ванситарта со мной — должны были убедить британское правительство в бесплодности методов «большой дубины» («big stick»). Однако гипноз той концепции, которую в течение предшествовавших шести месяцев Овий вбивал в головы английских министров, был столь велик, что Саймон и К° забыли о всякой осторожности. Они твердо верили, что СССР находится накануне катастрофы и что стоит лишь крепче ударить кулаком по столу, как вся советская система рассыплется подобно карточному домику. Поэтому буря, свирепствовавшая в Англии, после 16 марта не только не стала стихать, но, наоборот, раздуваемая самим правительством, начала принимать характер урагана.

20 марта Иден сделал в парламенте заявление о том, что ввиду московских арестов британское правительство приняло решение приостановить переговоры о заключении нового торгового соглашении. Это вызвало известную оппозицию со стороны лейбористов и либералов. В частности, «Ньюc кроникл» 21 марта писала, что данный шаг неблагоприятно отразится на английской промышленности и что он «должен вызвать острый антагонизм между обеими странами, могущий иметь самые тяжелые последствия». Однако подавляющее большинство газет и политических деятелей приветствовало приостановку переговоров, как демонстрацию чувств британской общественности и как меру давления на Советское правительство.

23 марта в нашем посольстве состоялся большой прием. Приглашения на него, как это принято в Англии, были разосланы за месяц до срока, т. е. еще задолго до возникновения конфликта из-за дела «Метро-Виккерс». В числе приглашенных были члены британского правительства, члены дипломатического корпуса и большое число чиновников министерства иностранных дел и министерства торговли. Теперь совершенно неожиданно прием должен был происходить в разгар бешеной антисоветской кампании, инспирированной британским кабинетом. Это резко отразилось на составе наших гостей. Ни один из членов британского правительства не явился. Всем чиновникам министерств было приказано воздержаться от посещения советского посольства. Демонстративный бойкот приема со стороны английского официального мира был полный. Больше того, благодаря проискам министерства иностранных дел некоторые иностранные послы не сочли возможным прийти на прием, послав вместо себя советников или секретарей.

Как сейчас помню, мы показали на этом приеме только что вышедший тогда фильм «Встречный», касающийся, как известно, проблем индустриализации в период первой пятилетки. Между фильмом и поводом для англо-советского конфликта была внутренняя связь. Это произошло случайно: просто в тот момент в торгпредстве не было никакого другого советского фильма. Однако многим из присутствовавших на приеме иностранцам показалось, что в выборе фильма имеется нечто гораздо большее. Один из дипломатов даже выразил удивление, как это,мы в столь короткий срок сумели создать картину, которая так прекрасно-подходит к переживаемому моменту. В политической жизни нередко бывает, что копеечные Макиавелли усматривают глубокий дипломатический смысл там, где нет ничего, кроме обычной случайности.

Скоро антисоветская кампания вылилась в практические действия. Директор нашей фирмы «Русские нефтяные продукты» жаловался на то, что во многих городах Англии начинается бойкот советского бензина. Директор нашей лесной организации в Лондоне передавал, что среди английских лесоимпортеров поднят вопрос об отказе от заключенного ими три месяца назад контракта. По всем линиям против советских учреждений в Лондоне шла дикая травля, и многие англичане, раньше поддерживавшие с нами добрые отношения, теперь поворачивались к нам спиной. Дело дошло до того, что один из лидеров либеральной партии Арчибальд Синклер, которого незадолго до начала конфликта я пригласил на завтрак в посольство, теперь прислал мне письмо с отказом от участия в завтраке ввиду московских арестов. Некоторые лейбористы тоже предпочитали в эти дни под благовидными предлогами избегать стен советского посольства. Между тем события в Москве развивались своим чередом. 10 марта Овий вторично посетил М. М. Литвинова и вновь настаивал на немедленном освобождении арестованных, угрожая в противном случае различными неприятными последствиями для советско-английских отношений. Английский посол все еще не потерял надежды, что мы «испугаемся» и капитулируем перед британским правительством. Он даже обещал со своей стороны облегчить нам «спуск на тормозах». М. М. Литвинов рассеял иллюзии посла, категорически заявив ему:

Это, однако, не произвело должного впечатления ни на Овия, ни на британское правительство. Они твердо стояли на позиции: все или ничего.

Так, когда 23 марта советское посольство в Лондоне довело до сведения директора «Метро-Виккерс» Феликса Пола, что прокуратура, которой передано дело арестованных инженеров, готова выпустить под залог Торнтона (25 тыс. рублей), Грегори и Кушни (по 15 тыс. рублей за каждого), то разыгралась следующая история: сначала Феликс Пол отнесся к сообщению посольства очень положительно и выразил готовность немедленно внести требуемые суммы, но затем, сутки спустя, он резко изменил свою позицию и 24 марта телеграфировал своему представителю в Москве Монкхаузу, что «Метро-Виккерс» не может принять предложение прокурора, так как «оно касается лишь трех англичан и оставляет в тюрьме Макдональда и арестованных русских, в полной невиновности которых фирма полностью убеждена». В чем было дело? Все дело было в том, что министерство иностранных дел вмешалось в вопрос об освобождении на поруки, и в результате Феликс Пол послал только что цитированную телеграмму. Трое англичан в конце концов вышли 4 апреля на поруки, но это уже произошло в несколько ином порядке.

28 марта Овий в третий раз явился к М. М. Литвинову. Английский посол, который все еще хотел продолжать политику «большой дубины», заявил советскому наркому, что он уполномочен сообщить ему содержание законопроекта, который британское правительство намерено внести в парламент, но нарком заявил, что, по мнению прокурора, процесс будет иметь место и что этот процесс ни в коем случае не будет приостановлен, что бы ни заявлял английский посол.