А как средний американец тех лет смотрел на англичан?

Странно сказать, по обычно… снизу вверх. Он страшно злился за это на самого себя, он всячески старался доказать себе, что он не только не ниже, а, наоборот, выше англичанина. В своем процессе психологического самоутверждения американец часто бывал резок и презрителен в своих отзывах об Англии и англичанах. Американец охотно, почти со сладострастием, говорил о том, что англичане старомодны и безнадежно отстали от века, что преклонение пред традициями сковывает их волю к прогрессу, что английская промышленность технически далеко уступает американской, что британская конституция является коллекцией смешных политических раритетов, что англичане слишком осторожны и трусливы во всех своих действиях, что им не хватает американского размаха и инициативы — словом, что его старая родина выродилась и должна перейти на положение европейского аванпоста мира, говорящего по-английски, естественным центром которого являются Соединенные Штаты Америки.

И все-таки, несмотря на все эти шумные, нередко переходящие в бахвальство словеса, средний американец в глубине души, почти подсознательно, считал англичан существами более высокого порядка, чем он сам. Вы это постоянно чувствовали, а иногда замечали даже невооруженным взглядом. Вспоминаю такой любопытный эпизод. 

В 1936 г. в Лондоне происходили переговоры по морским делам между США, Англией и Францией, результатом которых явился договор об известном ограничении морских вооружений. В связи с этой конференцией было много всяких завтраков и обедов с участием представителей дипломатического корпуса. На одном из таких приемов я оказался как-то поблизости от группы американских делегатов на конференции. Колонна скрывала меня от них, и делегаты думали, что их никто не слышит. Они обсуждали между собой перспективы переговоров, которые должны были на другой день открыться. Настроение американцев было неуверенное и тревожное. Один из делегатов — человек в морской форме — в заключение суммировал:

— Помяните мое слово: обведут нас англичане вокруг пальца опять, как в 1922 году[36].

— Почему обведут? — попробовал возразить другой делегат. — Теперь не те времена. Мы сами тоже кое-что понимаем.

— Понимаем! — передразнил первый делегат. — Конечно, понимаем. А вот увидите, что англичане нас перехитрят. Других таких ловкачей в мире поискать.

Никто из американцев больше не откликнулся, но лица у всех были хмуры и унылы.

Вот это полусознание-полуощущение, что англичане опытнее, хитрее, что их культура тоньше, глубже, разнообразнее, что они лучше воспитаны, говорят на правильном английском языке, имеют изысканные манеры, что за ними стоит накопленный многими столетиями политический, экономический, интеллектуальный, бытовой капитал, — вот что лежало в основе того «комплекса неполноценности», который в 30-х годах средний американец испытывал в отношении англичан, хотя и старался всеми силами его перебороть.

Возвращаюсь, однако, к лондонскому дипломатическому корпусу и моему знакомству с ним.

Традиционный дипломатический обычай, кодифицированный Венским конгрессом 1815 г., предусматривает, что после вручения своих верительных грамот, новый посол делает визиты вежливости другим послам, уже ранее аккредитованным при главе данной страны, после чего эти послы наносят ему ответный визит. Напротив, посланники, имеющиеся в данной столице и обычно представлявшие страны второго и третьего ранга, первые делают визит вновь назначенному послу, после чего этот посол уже наносит им ответный визит. Тем самым венский протокол подчеркивал разницу в статусе посла и посланника, которая в наши дни потеряла почти всякую реальность.

Когда я приступил к знакомству с дипломатическим корпусом, я прежде всего поставил себе вопрос: почему я должен считать себя связанным венским протоколом? Почему мне здесь не внести в традиционный ритуал некоторых демократических нововведений, вытекающих из духа нашей эпохи и характера государства, которое я представляю? И я их внес без всяких угрызений совести, заботясь лишь о том, чтобы эти нововведения не создали каких-либо нежелательных осложнений для меня как посла, т. е. в конечном счете для политики Советского Союза.

Я рассуждал так: если в какой либо город приезжает человек, то, желая познакомиться с интересующими его местными жителями, он первый делает им визит, а не ждет, пока они к нему приедут. Это вполне естественно и нормально с точки зрения простых общечеловеческих обычаев. Нет никаких разумных оснований допускать какое-либо исключение для лиц дипломатического звания. Поэтому я посетил сначала всех послов, а затем и всех посланников тех стран, которые поддерживали дипломатические отношения с СССР. Это оказалось очень удачным шагом. Во-первых, я быстро и без задержек познакомился с интересовавшими меня главами миссий, что облегчило установление потребных мне контактов. Во-вторых, я сразу создал около себя атмосферу оживленных толков, притом не враждебного, а скорее благожелательного характера: мое поведение было необычно, но оно многим (особенно посланникам) понравилось. Люди есть люди, посланнику малой державы невольно льстило, когда посол великой державы, да еще такой, как СССР, первый делал ему визит. Реальное соотношение сил между представляемыми нами государствами исключало всякую мысль о возможности чего-либо вроде заискивания с моей стороны; оставалось поэтому лишь единственно возможное объяснение моего поведения, которое тогдашний норвежский посланник в Лондоне Фогт в разговоре с одним журналистом сформулировал так: «Новый большевистский посол не гордец и не делает разницы между представителями великих и малых держав».

Именно такой эффект мне и был нужен. Он облегчал создание трещин в окружавшей посольство стене враждебности и вместе с тем он укреплял престиж СССР как носителя передовых идей человечества во всех делах — больших и малых.

Среди лондонских дипломатов были люди самых разнообразных званий, состояний, возрастов и видов: напыщенные аристократы в расшитых золотом мундирах; капиталистические дельцы с толстыми чековыми книжками в карманах; тщательно вымуштрованные чиновники, усердно потрафлявшие начальству; своенравные интеллигенты, переливающие всеми цветами политического спектра; капризные чудаки, дававшие обильную пищу для сплетен и анекдотов; старики, воспитанные в дипломатических нравах XIX столетия, и молодые, выросшие уже в обстановке, сложившейся после первой мировой войны. Конечно, далеко не все послы и посланники были интересными личностями, и большинство не заслуживает того, чтобы упоминать о них на этих страницах. Однако были некоторые, о которых по тем или иным соображениям стоит сказать несколько слов.

США в то время были представлены в Лондоне известным капиталистическим магнатом Эндрью Меллоном. Он был очень богат, очень важен и очень стар. Когда Меллон стал послом в Англии, ему стукнуло почти 80 лет. Это была чрезвычайно красочная фигура: высокий рост, седая голова, пристальный взгляд, медленные, размеренные движения. Все существо Меллона излучало чувство превосходства и самоуверенности. Он не ходил, а носил свою персону и, видимо, ожидал, что каждый приходящий с ним в соприкосновение будет считать себя счастливым от одного созерцания его личности.

Меллон был типичным представителем американского «большого бизнеса». Он являлся главой крупного Меллоновского национального банка, директором огромного числа промышленных и финансовых корпораций, руководителем Меллоновского института индустриальных исследований. В течение 11 лет (1921-1932) он был министром финансов Соединённых Штатов, и с этого поста в феврале 1932 г. был назначен американским послом в Англии. Меллон принадлежал к республиканской партии и строго придерживался взглядов «здорового американского консерватизма».