Обратно я возвращался тем же путем, но из Стокгольма я полетел не прямо в Лондон, а по пути заехал, или вернее залетел, в Париж, чтобы лучше ознакомиться с настроениями французского правительства в отношение^{35} пакта. Наш посол во Франции Я. 3. Суриц, человек большой культуры и широкого политического кругозора, охотно посвятил меня во все детали парижской ситуации.

— Даладье при всех своих недостатках (а их у него очень много), — заключил Суриц, — все-таки легче, чем Чемберлен, пошел бы навстречу нашим контрпредложениям… К тому же Франция уже имеет пакт взаимопомощи с СССР… По крайней мере на бумаге… Вот сейчас, например, французское правительство настаивает перед британским, чтобы оно приняло за основу наши предложения о тройственном пакте взаимопомощи, сделанные 17 апреля… Леже (генеральный секретарь французского министерства иностранных дел) даже составил контрпроект тройственного пакта для предъявления Советскому правительству… Он более узок, чем наш, но построен на той же базе… Однако Лондон не хочет его принять и продолжает поддерживать свое предложение об односторонней гарантии СССР Польше и Румынии, которое он сделал 14 апреля… Не знаю, чем закончится англо-французский спор, однако настроен я пессимистически.

Суриц безнадежно махнул рукой и затем продолжал:

— Воя беда в том, что Франция в наши дни не имеет самостоятельной внешней политики, все зависит от Лондона. Франция наших дней — это великая держава второго ранга, считающаяся великой державой больше по традиции… И — странно! — французы с этим как-то примирились… Плетутся за Англией… В англо-французском блоке они рассматривают себя как державу № 2 и не возмущаются…

— Ну, а как ведут себя здесь американцы? — спросил я.

— Американцы? — ответил Суриц. — Об этом ясно говорит имя их здешнего посла: Уильям Буллит.

У меня невольно пронеслось в голове: Буллит — уполномоченный президента Вильсона, который в марте 1919 г. приезжал в Москву с предложением мира; активный участник советско-американских переговоров 1933 года в Вашингтоне о взаимном дипломатическом признании; потом первый американский посол в Москве, прославившийся здесь устройствам экстравагантных дипломатических приемов[235] и (что гораздо важнее) пытавшийся под личиной внешней дружественности командовать Советским правительством; превратившийся из «друга» в недруга после получения отпора от Советского правительства… И вот теперь этот самый Буллит представляет США во Франции!

А Суриц между тем продолжал:

— Буллит очень интересуется ходом переговоров, дает советы, иногда поучает, ссылается на свое знание СССР и его правительства… Конечно, его мнение значит очень много для Даладье и Бонне… Ведь Буллит энергично поддержал их в дни Мюнхена, он даже встретил Даладье с букетом цветов, когда тот вернулся домой после мюнхенского предательства.

В дальнейшем, когда переговоры развернулись, Буллит не раз старался их тормозить своими «советами» Бонне и Даладье. Это, конечно, только усиливало саботаж, духом которого и без того были пронизаны действия английского и французского правительств.

На следующий день после возвращения из Москвы, 29 апреля, и посетил Галифакса. Находясь под московскими впечатлениями, я долго и горячо доказывал министру иностранных дел важность скорейшего заключения тройственного пакта взаимопомощи и настойчиво заверял его в самом искреннем желании Советского правительства сотрудничать с Англией и Францией в деле борьбы с агрессией. Галифакс слушал меня со скептической улыбкой на устах и, когда я опросил, принимает ли британское правительство наши контрпредложения, весьма неопределенно ответил, что оно еще не закончило своих консультаций с Францией. Это подействовало на меня, как холодный душ. Потом мы говорили с Галифаксом о других текущих делах — о переговорах Англии с Румынией, о наметках англо-турецкого соглашения и т. д. Ушел я от министра иностранных дел раздраженный упрямой слепотой «кливденской клики». За время моей поездки^{36} в Москву произошли два события, которые ясно свидетельствовали, что агрессоры, закусив удила, несутся к своей преступной цели: 28 апреля Гитлер одновременно разорвал пакт о ненападении с Польшей и англо-германское соглашение 1935 года об ограничении морских вооружений. Но «кливденцы» не видели, не хотели видеть этих грозных знамений времени и упрямо продолжали свой роковой бег к пропасти. Как характерен в самом деле был, например, такой факт, происшедший во время моего отъезда из Лондона: сразу после захвата Чехословакии английское правительство отозвало своего посла в Берлине Гендерсона домой «для консультации» — это был символический жест для выражения его неудовольствия; теперь, 24 апреля, английское правительство разрешило Гендерсону вернуться в Берлин. Это был тоже символический жест, но как раз обратного значения.

3 мая М. М. Литвинов был освобожден от обязанностей народного комиссара иностранных дел, и на его место назначен В. М. Молотов. Это вызвало тогда в Европе большую сенсацию и истолковывалось как смена внешнеполитического курса СССР.

Три дня спустя, 6 мая, Галифакс пригласил меня к себе и, сообщив, что Англия еще не закончила своих консультаций с другими столицами по советскому предложению о пакте взаимопомощи, в упор поставил мне вопрос, что означают персональные перемены, только что происшедшие в Москве.

— В Советском Союзе, — ответил я, — в противоположность тому, что часто наблюдается на Западе, отдельные министры не ведут своей собственной политики. Каждый министр проводит общую политику правительства в целом. Поэтому, хотя народный комиссар иностранных дел М. М. Литвинов ушел в отставку, внешнеполитический курс Советского Союза остается прежним. Стало быть, сделанные нами 17 апреля предложения сохраняют свою силу.

8 мая, после трехнедельных консультаций и размышлений, британское правительство, наконец, вручило нам свой ответ (он был также и ответом Франции) на предложения о заключении тройственного пакта взаимопомощи. Но что это был за ответ? Британское правительство в слегка видоизмененной форме опять повторяло свое прежнее предложение от 14 апреля, т. е. добивалось, как и раньше, предоставления Советским Союзом односторонней гарантии Польше и Румынии. Очевидно, сопротивление Франции не помогло, и пессимистические ожидания Сурица оправдались.

Было ясно, что «кливденцы», и особенно Чемберлен, продолжают делать ставку на столкновение между Германией и СССР, а потому не желают ссориться с Гитлером. Было ясно также, что все переговоры о сотрудничестве Англии и СССР для борьбы с агрессорами — это только лицемерный маневр, предпринятый правительством для обмана английского народа, дымовая завеса для выигрыша времени в интересах проведения все той же генеральной линии премьера. Не удивительно, что Советское правительство реагировало на английский ответ твердо и решительно. 15 мая Сиидсу в Москве было вручено письменное заявление, в котором черным по белому было сказано, что предоставление односторонней гарантии Польше и Румынии для Советского правительства неприемлемо и что единственной реальной и действительно эффективной формой борьбы с агрессией является только тройственный пакт взаимопомощи на базе тех условий, которые были изложены в советском предложении от 17 апрели. Весь тон нашего ответа был таков, что англичане (и французы) были поставлены перед выбором: или пакт взаимопомощи, или крах переговоров.

Создался тупик, тем более странный, что как раз в это время Англия и Франция заключили договор о взаимопомощи с Турцией. В печати и в политических кругах Лондона поднялось волнение. Тучи на международном горизонте все более сгущались. Поощряемый поведением Чемберлена и Даладье, Гитлер вел себя все более разнузданно. Теперь он открыл бешеную кампанию по поводу Данцига и требовал от Польши возвращения его Германии, а также свободы транзита для Германии через Польский коридор. Польское правительство отвергло эти притязания. Атмосфера в польско-германских отношениях накалялась и со дня на день можно было ждать взрыва. И вот, несмотря на все это, Чемберлен ни за что но хотел принять советское предложение о тройственном пакте взаимопомощи. Не удивительно, что все более разумные люди среди английских политиков (не говоря уже о широких народных массах) были крайне встревожены и искали путей для оказания давления на правительство.