— Наши лидеры — и политики, и тред-юнионисты, — сказал он, — находятся под слишком сильным влиянием правительства и не решаются выступить против него… К тому же они смертельно ненавидят коммунистов и не хотят поддерживать никаких их требований.

Оглядываясь теперь назад, я с полным убеждением могу констатировать, что именно на английских лейбористах (примеру которых следовали и французские  социалисты) лежит главная ответственность за то, что сразу же после обстрела Альмерии не рухнуло все здание «невмешательства» и позорный фарс продолжался еще почти два года.

Кроме лейбористов, я пытался тогда установить контакт и с некоторыми влиятельными людьми из правительственных кругов. Здесь прием был более откровенным: отрицательное отношение к нашим предложениям высказывалось вполне открыто, подчас с мотивировками, которые изобличали у руководящих деятелей Англии полипе непонимание существа происходивших исторических процессов. В этом отношении был особенно характерен мой разговор с лордом Плимутом. Он глубоко врезался мне в память.

Увиделись мы на одном из дипломатических приемов. Встреча эта носила случайный характер и, следовательно, была лишена большей части той официальности, которая обычно сопровождала мои сношения с председателем Комитета в стенах министерства иностранных дел. Я воспользовался такой счастливой возможностью, чтобы получше прощупать истинные настроения Плимута, а стало быть, и британского правительства. Начал я с вопроса о том, что слышно нового в сфере «невмешательства». Плимут ответил, что Англия и Франция ведут переговоры с Германией и Италией о возвращении представителей последних в Комитет и что он, Плимут, надеется на благополучный исход.

— Это очень трудное дело, — пожаловался Плимут. — Вы ведь знаете, как упрямы и неуступчивы правительства Германии и Италии… Но я полагаю, что вскоре мы все-таки встретимся с вамп опять за столом Комитета.

— Простите, лорд Плимут, — перебил я. — Мы ведь сейчас беседуем в частном порядке… Так вот, скажу вам прямо: мне не понятно, почему британское правительство так цепляется за этот Комитет? После девятимесячного опыта всем, кажется, стало ясно, что Комитет по невмешательству, вопреки добрым намерениям его инициаторов, на практике оказался совершенно негодным инструментом для ограничения войны в Испании только самими испанцами.

— Однако вы не станете отрицать, возразил Плимут, — что при тех своих недостатках, которые я очень хорошо осознаю, наш Комитет за эти девять месяцев все таки значительно ослабил опасность возникновения европейской войны..

Плимут помахал полами своего смокинга, который висел на нем слишком свободно, и с горечью добавил:

— Вы видите?.. Я потерял за эти месяцы почти две стоны[172]. Но меня утешает мысль, что это — моя жертва на алтарь европейского мира…

—  Мне не хотелось бы огорчать вас, лорд Плимут, — заметил я, — но должен сознаться, что, с моей точки зрения, деятельность Комитета по невмешательству не только не ослабила опасности европейской войны, а, наоборот, усилила ее.

— Как так? — удивился Плимут.

— Очень просто… Комитет по невмешательству на практике превратился в ширму, прикрывающую мощную поддержку Франко фашистскими державами. Эти державы почувствовали, что им нечего бояться серьезного противодействия их агрессивным планам — противодействия не на словах, а на деле — со стороны Англии, Франции, США. Боюсь, как бы подобный опыт не укрепил у Гитлера и Муссолини уверенность в полнейшей безнаказанности за любые, самые чудовищные диверсии на международной арене. А если это так, то, значит, опасность европейской, может быть, даже и второй мировой войны возросла.

Плимут пожал плечами и с улыбкой превосходства бросил:

— Вы слишком большой пессимист.

— Увы, лорд Плимут, — ответил я, — наш, советский пессимизм в отношении намерений и действий фашистских агрессоров до сих пор, к сожалению, всегда оправдывался… И, простите еще раз, я никак не могу понять вашего равнодушия к будущему Пиренейского полуострова… Оставим на момент общие интересы мира и европейского благополучия. Подойдем к вопросу с позиций сугубо реальных, я бы сказал даже, с позиции национально-эгоистических интересов Англии… Допустим, Франко победит и Германия станет твердой ногой в Испании. Что тогда станется с вашими, британскими, капиталовложениями в этой стране? Они ведь довольно значительны… Что станется с вашими морскими коммуникациями на востоке, над которыми повиснет Гитлер?.. Что станется с Францией, которой Германия будет угрожать не только с фронта, но и с тыла?.. Как вы, англичане, можете мириться с такими перспективами? А иных перспектив я не вижу, если Комитет по невмешательству продолжит свою злосчастную деятельность…

Плимут бесстрастно выслушал меня и неторопливо стал излагать свое кредо:

— Еще раз должен повторить: вы слишком большой пессимист… Нашим, британским, интересам не грозит серьезная опасность даже в случае победы Франко… Как бы ни кончилась война, Испания выйдет из нее совершенно разоренной. Для восстановления своего хозяйства ей потребуются деньги… Откуда она их может получить? Во всяком случае, не от Германии и Италии: у них денег нет. Деньги разоренная Испания сможет получить только в Лондоне. Кто бы ни оказался после войны во главе Испании, он должен будет обратиться к Сити… Вот тогда и наступит наш час… Мы сумеем договориться с этим будущим правительством Испании обо всем, что нам нужно: и о финансовых компенсациях, и о политических и военных гарантиях… Нет, наши интересы не пострадают при любом исходе войны!

Я слушал и невольно удивлялся наивности моего собеседника, как бы олицетворявшего собой господствующий класс Великобритании. Плимут находился в плену традиций и взглядов XIX в. Он был не в состоянии понять механику экономических и политических отношений нашей эпохи. Я не стал, однако, разъяснять лорду Плимуту разницу между «тогда» и «теперь», а просто сказал:

— Вы назвали меня большим пессимистом… А я, выслушав вас, склонен думать, что вы слишком самоуверенны… История скоро покажет, кто из нас двоих прав, а кто ошибается.

История это действительно показала, и притом гораздо скорее, чем я ожидал. Франко после победы не пришел поклониться золотому тельцу в Сити. Он остался германской марионеткой до самого конца «третьего Рейха», а потом быстро переметнулся к США. Англия и Франция потеряли свое прежнее влияние в Испании… Так они заплатили за свою политику «невмешательства».

Однако возвращаюсь к 1937 г.

Заблуждения правящих кругов Англии, так хорошо выявившиеся в моем разговоре с Плимутом, еще более усугубились благодаря некоторым политическим событиям европейского масштаба.

28 мая 1937 г. в Англии ушел на покой премьер Болдуин и вместо него главой правительства стал Невиль Чемберлен — лидер так называемой «кливденской клики», объединявшей самые реакционные круги британской буржуазии. Подробнее об этом речь будет ниже. Сейчас достаточно сказать, что 25 июня Чемберлен выступил в парламенте с большой программной речью, в которой обрисовал тогдашнюю международную ситуацию в очень мрачных красках.

— В горах иногда создаются условия, — говорил премьер, — когда одно неосторожное движение или даже громкий крик могут дать толчок для снежного обвала. Именно таково в настоящее время положение на международной арене. Я верю, что, хотя лавина угрожающе нависла, она не придет в движение. Если мы проявим выдержку и терпение, если мы сохраним холодные головы, европейский мир еще может быть спасен.

Выступавший после Чемберлена Ллойд-Джордж не без ехидства заметил, что «каждая рыба имеет холодную голову», но для выхода из международного тупика этого мало; тут нужны «мужественные сердца и острые умы», А вот этого-то как раз правительству Чемберлена и не хватало. И результате с июня 1937 г. Англия открыто покатилась по пути позорно-преступных сделок с фашистскими агрессорами.

Эта общая линия нового английского кабинета сказалась и на отношении к Испании. Она привела к дальнейшей интенсификации политики «невмешательства».