В тот момент, когда господин Губерт наклонился над источником, чтобы наполнить сосуд водой, из соседнего куста раздался ружейный выстрел. Секретарь консульства покачнулся и упал. Дамы так испугались, что громко закричали и в смертельном испуге упали в обморок. Встревоженные выстрелом, тем более, что ружье господина Губерта оставалось на месте, охотники поспешили к источнику. Там, обливаясь кровью, лежал их недавний друг. Он был сражен пулей в спину, но сама по себе эта рана не была смертельной, на груди у него зияла другая, глубокая рана, нанесенная ножом прямо в сердце. Убийца, или вернее убийцы, так как их было двое, убежали в сторону леса. Началось преследование, и один из них был убит. Он оказался пожилым малайцем, невысокого роста, с одним глазом. Другому удалось скрыться, но органы местной полиции напали уже на его след. У убитого бандита за поясом был найден окровавленный короткий малайский нож, которым он, видимо, и нанес удар секретарю консульства. Кроме того, убийца был вооружен револьвером системы „Кольт“. Ружье же, из которого был дан выстрел, на месте преступления обнаружено не было. Оно, вероятнее всего, осталось у скрывшегося убийцы. Обращает на себя внимание то обстоятельство, что убитый бандит имел при себе чрезвычайно крупную сумму денег, происхождение которых не установлено.

По отзывам властей, есть основание предполагать, что убийство совершено одной из террористических банд сосланного в Макассар бывшего султана Дипо Негары. Этим нападением они, видимо, хотели внести смятение среди населения колонии и нарушить спокойствие острова. Мы убеждены, что наши добрые чувства хорошо известны нашим прусским друзьям и что это гнусное преступление не нарушит дружеских отношений между обеими странами. Мы глубоко скорбим по поводу гибели секретаря консульства и выражаем наше соболезнование как прусскому государству, так и близким покойного. Бандиты и их вдохновители должны быть немедленно уничтожены все до одного.

Приняты меры для предотвращения новых преступлений со стороны бандитов Дипо Негары. Их попытки нарушить порядок и спокойствие на острове будут пресечены кровью и железом! Нельзя проявлять снисхождения к непокорным туземцам! Нас и этому обязывает память наших предков, ценой своих жизней завоевавших остров! Наш долг — собственной кровью защитить их дело!“

Заседание. Хинное дерево может расти и на Яве. Надо найти безумца, готового рискнуть жизнью ради спасения человечества.

Ботанический сад изменял свой облик с каждым днем. Преображаемый заботливыми руками рабочих и под умелым руководством директора, он все более разрастался и хорошел. Ни палящий тропический зной, ни страшные грозовые бури не были в состоянии помешать работе. Сад становился настоящим научным институтом, в котором выращивались всевозможные новые виды растений. Путем скрещивания здесь был выведен крупный сорт винных ягод, сочные дальневосточные финики, ароматизированные бананы. Но назначенный вместо ван Эркенса новый губернатор и научный директор сада Карл Хасскарл считали, что до полного завершения процесса акклиматизации нельзя приступать к массовому культивированию этих растений.

В последние дни в лаборатории велась интересная работа. Директор разработал подробный план пересадки новых сортов апельсиновых деревьев, которые он получил в результате скрещивания местных видов с крупными индийскими. В такие дни он очень волновался. Культивировать новые, привезенные из других стран растения, скрещивать местные породы с породами со всех концов света или с многочисленными видами, распространенными на островах Голландской Индии — было делом увлекательным, и он отдавал ему все свои силы. Но это, конечно, отражалось и на состоянии его нервов. Он был постоянно среди рабочих, давал им указания, проверял их работу и очень близко к сердцу принимал любые неудачи.

— Осторожнее, Каноминджао! Не так! Это тебе не бамбуковые стебли! Разве не видишь, какое это нежное растение? — как-то упрекнул Карл рабочего, занимавшегося пересадкой. Затем нагнулся, захватил рукой маленькое нежное растение и начал бережно пересаживать его из цветочного горшка в разрыхленную землю. Растение только что принялось и выпустило два маленьких листочка, которые при неправильном обращении могли легко обломиться.

— Растение нужно брать снизу, около корней, вместе с землей. Так оно не почувствует, что его переселяют из прежнего жилища, то есть из горшка. А ты все время забываешь об этом! — упрекнул его Хасскарл.

Туземец с виноватым видом подтянул запачканные парусиновые штаны и взялся за корни другого стебелька. Лицо его стало серьезным и сосредоточенным. „Странное дело, — думал он, — как нарочно так получается. Весь день работаешь хорошо, стараешься, а как подойдет директор, руки начинают дрожать и делаешь ошибки. И вчера так было, и сегодня опять… А так нельзя. Он меня спас, а я чем его отблагодарил?“ — Рассуждая так, он с еще большим усердием примялся за любимую работу.

Директор, следя со стороны за его движениями, незаметно усмехнулся и прошел дальше.

— Молодец, Пала! Какой ты стала проворной! — похвалил он девочку, подойдя к ней. — Так, так, продолжай! Растение требует к себе любви. Когда мы его любим, и оно платит нам тем же: принимается и растет. Не так ли? — И, не дожидаясь ответа, он продолжал свой обход.

Дочь Каноминджао, за последние два года вытянувшаяся, как молодой стройный побег, часто приходила в сад. Она украдкой взглянула на отца, потом на директора и продолжала старательно работать, словно и не слышала его похвалы. С каждым днем она работала все лучше и лучше и своей сообразительностью часто удивляла Карла.

Хасскарл обошел грядки, проверил работу каждого, дал нужные указания и, не зная, с кем поделиться своими мыслями, снова вернулся к Каноминджао. Можно было подумать, что он это сделал для того, чтобы извиниться перед ним за сделанное ему замечание, так как яванец был очень самолюбив. В сущности, семья этого человека была Карлу близка и он не упускал случая наставлять Каноминджао в работе. Отец Палы обладал ценным качеством — он молча слушал, вбирая все, как губка, и благодаря разговорам с директором расширял свой кругозор.

— Знаешь ли, Каноминджао, — начал Карл, — жил когда-то такой ученый по имени Линней. Благодаря ему мы теперь определяем наименование всех растений. Но он глубоко ошибался, считая, что со дня сотворения мира и до сих пор ничего не изменилось. Думал, что растений все столько же, сколько их было в самом начале. А разве возможно, чтобы за миллионы лет ничего не изменилось? Чтобы все так и осталось, как создал твой Будда?

Каноминджао приподнял голову, вздохнул и тихо ответил:

— Не знаю, господин. Каноминджао все так же трудно жить, как трудно было жить его отцу и деду, У нас, минхерр, ничего не изменилось…

Директор задумался, поняв, что Каноминджао по-своему прав, и решил, что лучше будет не вдаваться в подробности.

— Изменяется, все изменяется, — сказал он. — Посмотри сам! Из этих апельсиновых семечек вырастут маленькие стебельки, а они превратятся в деревца, на которых будут расти новые, уже более крупные и более сочные апельсины. Разве мы таким образом не изменяем природу? Раньше таких апельсинов не было, а теперь они будут. И будут потому, что ты, Пала, я — все мы здесь, в саду, работали, трудились и сделали много полезного. И твоя жизнь была не напрасной, если ты делал полезную работу.

Карл остановился. Каноминджао продолжал старательно работать. Он ничего не возразил, даже не кивнул головой в знак согласия. Он, по-видимому, понял все, что ему говорил директор, но эти слова его не удовлетворяли. „Да… — подумал Хасскарл, — трудно, очень трудно… Человек живет на этом свете только раз и меряет все годами своей собственной короткой жизни… А то, что все движется, все меняется — что ему до философии древних греков? Живет он в той же дыре, в который умер его отец и умер его дед… Потому-то ему и так же тяжело, как тяжело было его отцу и деду… Да, ты прав, Каноминджао…“