Взгляды юристов и законодательство, касающееся колдовства, шли в ногу с развитием «теории» и «практики» процессов над ведьмами. Законы перестали делать различие между «добрыми» и «злыми» колдуньями и колдунами. Были снова (примерно с 60-х годов XVI в.) восстановлены такие эксперименты, как опускание руки подсудимого в кипяток, чтобы в зависимости от размера ожога определить его виновность. Далее, подсудимого могли, как в старину, бросать связанным в воду. Если испытуемый всплывал, это считалось доказательством вины, если нет — это признавалось доводом в пользу оправдания, хотя при эксперименте жертва могла захлебнуться и утонуть. И это несмотря на то, что даже «эксперты» из Лейденского университета считали, что человеческое тело способно всплыть и в силу естественных причин: ведь его связывали так, что оно могло держаться на воде как лодка.
Преследование фантастического «шабаша ведьм» превращалось в самый доподлинный судебный шабаш.
Основными методами допроса были: презумпция виновности; достаточность любого слуха для начала дела; сокрытие от арестованной имен свидетелей; принятие во внимание только показаний, неблагоприятных для обвиняемых, включая даже показания детей, а также заведомых преступников; запрещение, как правило, иметь адвоката; дозволенность любых уловок при допросе и, конечно, пытка, продолжавшаяся до тех пор, пока не делались признания и не назывались имена «сообщников». При таком подходе высказываемые ведьмами сомнения в компетенции судей вели к пыткам даже в тех случаях, когда сами судьи сомневались в виновности подсудимых[319].
Ведовство, считавшееся преступлением исключительным, требовало и применения исключительной процедуры при его расследовании и наказании. Если при «простом» ведовстве еще можно было полагаться на «свидетельства» соседей, то в отношении пакта с дьяволом требовались «признания» подсудимых. Поскольку во всех случаях речь шла о невиновных людях, то обвинительный приговор мог быть основан только на сфабрикованных доказательствах — на вырванных пыткой признаниях, некритическом восприятии самооговоров, ложных показаниях мнимых свидетелей. Поэтому в качестве таковых допускались лица, которые не считались бы заслуживающими доверия при рассмотрении любых других дел, — дети, заклятые враги подсудимых, люди, могущие извлечь пользу из их осуждения, и даже уголовные преступники, отбывающие наказания и рассчитывающие путем лжесвидетельства, угодного властям, добиться смягчения своей участи. Фактически ведовские процессы шли против правовых идей, которые постепенно получали распространение в юридической практике передовых стран — отказ от «выбивания» силой признаний, запрещение запугивать и подкупать свидетелей, принятие показания лишь тех лиц, которые присутствовали при совершении преступлений[320].
Переплетение естественнонаучных знаний, старых суеверий и «открытий» демонологии порождало, например, в Англии в середине XVII в. и особую судебную практику. Значительную часть обвиняемых оправдывали и объявляли жертвой истерии, галлюцинации и обмана, поскольку находились естественные объяснения приписываемых ведовских действий. Однако других осуждали, поскольку таких рациональных причин обнаружить не удавалось. Против этих злосчастных обвиняемых роковую роль играла даже начавшая применяться более совершенная техника расследования преступлений, заглушавшая голоса скептиков и увеличивавшая уверенность в доказанности вины подсудимых[321]. Но это все относится к передовой стране — Англии. На континенте дело обстояло значительно мрачнее. На решение судов по ведовским делам не могли приноситься жалобы в вышестоящие инстанции. Уже арест сопровождался конфискацией имущества. Эти принципы ведения дел в инквизиционных трибуналах в основном были восприняты и светскими судами.
Пытка была главным звеном в ведовских процессах. Ее применение оправдывали не только «необходимостью»: иначе ведьм, которым помогает дьявол, не принудишь к признанию. Доводы скептиков, что пытками можно вырвать признание у любого невиновного, отвергались еще более неожиданным аргументом. Демонологи вроде Дельрио разъясняли, что Господь по своей неизмеримой благости никогда не допустит, чтобы при искоренении бесовских слуг пострадали невинные. На основе такой логики каждый арестованный превращался в виновного. Это убеждение подкреплялось тем обстоятельством, что во многих местностях никто не выходил из застенков живым. А во время самих пыток любое поведение жертвы считалось признаком вины, тем более что подразумевалось незримое присутствие при допросе сатаны.
Вот что рассказывает современник — противник процессов Фридрих Шпее: «Если обвиняемая вела дурной образ жизни, то, разумеется, это доказательство ее связи с дьяволом; если же она была благочестива и вела себя примерно, то ясно, что она притворялась, дабы своим благочестием отвлечь от себя подозрения в связи с дьяволом и в ночных путешествиях на шабаш. Если на допросе она обнаруживает страх, то ясно, что виновна: совесть ее выдает. Если же она, уверенная в своей невиновности, держит себя спокойно, то нет сомнений, что она виновна, ибо, по мнению судей, ведьмам свойственно лгать с наглым спокойствием. Если она защищается и оправдывается против возводимых на нее обвинений, это тоже свидетельствует о ее виновности; если же в страхе и отчаянии от чудовищности возводимых на нее поклепов она падает духом и молчит, это уже прямое доказательство ее преступности… Если несчастная женщина на пытке от нестерпимых мук дико вращает глазами, для судей это значит, что она ищет глазами своего дьявола; если же она с неподвижными глазами застывает в напряженной позе, это значит, что она видит своего дьявола и смотрит на него. Если она находит в себе силу переносить ужасы пытки, это значит, что дьявол ее поддерживает и ее необходимо терзать еще сильнее. Если она не выдерживает и под пыткой испускает дух, это значит, что дьявол ее умертвил, дабы она не сделала признаний и не открыла тайны».
А активный поборник гонений, светило германской юриспруденции протестант Бенедикт Карпцов, как бы подтверждая выводы Шпее, делает, например, такие заключения: «Поскольку из актов явствует, что дьявол так прихватил Маргариту Шпарвиц, что она, не пробыв и получаса растянутой на лестнице, с отчаянным криком испустила дух и свесила голову, откуда видно было, что дьявол умертвил ее изнутри ее тела, и так как нельзя не заключить, что с ней дело обстояло неладно, ибо она ничего не отвечала во время пытки, то ее мертвое тело, согласно справедливости, должно быть закопано живодерами между виселиц». Карпцов признавал, что пытками часто злоупотребляли, вырывая ложные признания. Тем не менее этот святоша, хваставший, что прочел Библию 53 раза от корки до корки, настаивал на применении пыток при допросе и даже способствовал усовершенствованию их методов. Вдобавок Карпцов разъяснял, что наказания заслуживают и те, кто только воображал, будто побывал на шабаше, поскольку это обличает преступное намерение вступить в связь с дьяволом. Самооговор под пыткой сам по себе становился преступлением.
Можно только поражаться силе духа некоторых подсудимых, подвергавшихся страшным мучениям. В Нордлингене в 1591 г. одну девушку пытали 22 раза. В другом случае протокол зафиксировал, что пытку возобновляли 53 раза!
Сохранились «Наставления по допросу ведьм», которые служили в XVI и XVII вв. инструкцией для судей в германских княжествах и городах. Примером может служить инструкция, которая включена в состав Баденского судебного уложения 1588 г. Первоначально рекомендовалось добиться от подсудимой признания, что она слышала о ведовстве. Далее следует задать ей такие вопросы: «Не делала ли она сама каких-либо таких штучек, хотя бы самых пустячных, не лишала ли, например, коров молока, не напускала ли гусениц или тумана и тому подобное? У кого и при каких обстоятельствах удалось ей этому выучиться? С какого времени и как долго она этим занималась и к каким прибегает средствам? Как обстоит дело насчет союза с нечистым? Было ли тут простое общение, или оно скреплено клятвой? Как эта клятва звучала? Отреклась ли она от бога и в каких словах? В чьем присутствии и с какими церемониями, на каком месте, в какое время и с подписью или без оной? Получил ли от нее нечистый письменное обязательство? Писано оно кровью — чьей кровью — или чернилами? Когда он к ней явился? Пожелал ли он брака или простого распутства? Как он звался? Как он был одет и особенно какие у него были ноги? Не заметила ли она в нем каких-либо особых чертовских примет?» После этого следовал ряд вопросов, призванных выяснить самые малейшие детали «семейной жизни» с дьяволом. Далее шли вопросы о вреде, принесенном подсудимой: «Вредила ли она в силу своей клятвы людям и кому именно? Ядом? Прикосновением, заклятиями, мазями? Сколько она извела до смерти мужчин, женщин, детей? Скольких она лишь испортила? Сколько беременных женщин? Сколько скотины? Сколько напустила туманов и подобных вещей? Как, собственно, она это делала и что для этого пускала в ход?»
