В конце речи, говоря о мерах пресечения действия заговорщиков, Робеспьер заявил, что они имеют «сообщников в Комитете общественной безопасности и во всех бюро этого комитета, где они господствуют, что враги Республики противопоставили этот комитет Комитету общественного спасения и таким образом установили два правительства; что в этот заговор входят члены Комитета общественного спасения; что созданная таким образом коалиция стремится погубить патриотов и родину. Как исцелить это зло? Наказать изменников, обновить все бюро Комитета общественной безопасности, очистить этот комитет и подчинить его Комитету общественного спасения, очистить и самый Комитет общественного спасения…»[628].
При аресте Шабо, Базира и других участников «дела Ост-Индской компании» комитеты приложили усилия, чтобы лишить арестованных депутатов возможности выступить в Конвенте (Конвент должен был лишь задним числом санкционировать их арест). При аресте эбертистов речь шла о лицах, не являвшихся членами высшего законодательного учреждения страны. Лидеры дантонистов были депутатами, но Конвенту опять не позволили выслушать их оправдания, а высказывание, даже вполголоса, такого пожелания Комитеты объявили доказательством соучастия в заговоре. Напротив, приказ об аресте Робеспьера и нескольких его ближайших соратников был издан Конвентом, где они оказались полностью изолированными. В юридическом смысле 9 термидора никак нельзя было считать государственным переворотом, хотя он был по своим последствиям именно таковым.
События развивались с молниеносной быстротой. Когда Анрио промчался по Антуанскому предместью с криком: «Робеспьер арестован, мошенники и негодяи торжествуют!», это «могло вызвать лишь недоумение и беспокойство, потому что никто ничего в тот момент не понял…»[629] Считают, что это не дало возможности мобилизовать сторонников Робеспьера. Но то же самое относится и к сторонникам Конвента. В такой обстановке огромную роль играют непредсказуемые случайности. Однако случайность, которая сломила сопротивление робеспьеристов, оказалась напрямую связанной с их социальной политикой и — с «иностранным заговором».
О более глубоких социальных причинах, приведших к победе термидорианского Конвента над робеспьеристской Коммуной, о колебаниях Неподкупного и его сторонника — начальника парижской национальной гвардии Анрио. которые помешали им использовать благоприятную возможность — примерно в 9 часов вечера 9 термидора захватить Конвент и арестовать главарей заговора[630], а те, напротив, действовали решительно, — в исторической литературе говорилось неоднократно. Особенно важная роль выпала на долю депутата Конвента Леонара Бурдона. Робеспьер писал о нем в сделанных им заметках: «Леонар Бурдон интриган, презираемый во все времена, один из главных сообщников Эбера, неразлучный друг Клоотса… Он однажды пришел просить вместе с Клоотсом об освобождении голландских банкиров Вандениверов»[631]. (Банкир Ванденивер, в 1794 г. отправленный на гильотину, был, как упоминалось выше, связан с Батцем, который имел на счету в его банке 216 тыс. ливров[632].) Бурдон сумел убедить военный отряд секции Гравилье (значительная часть руководства этой секции, на территории которой проживал бедный люд, высказалась за Коммуну), что Робеспьер собирается уничтожить Республику и жениться на дочери казненного короля. «Доказательства» этого, разумеется, никогда не были представлены. Но характерно, что эта, по выражению Матьеза, «смешная басня»[633] могла оказать влияние на отряд национальной гвардии секции Гравилье.
По дороге к зданию ратуши колонна, возглавляемая Бурдоном, повстречала отряд жандармов, принадлежавший к охране Тампля, который примкнул к колонне секции Гравилье. Этот отряд ворвался в ратушу в результате предательства адъютанта командующего парижской национальной гвардией Иоганна Вильгельма Улрика, выдавшего им пароль. В своих показаниях, данных 10 термидора в секции Гравилье, он рассказывал, что в начале 9 термидора исполнял распоряжение Анрио во время занятия его отрядами здания Комитета общественной безопасности, но потом, разобравшись, в чем дело, покинул свой пост. Однако Улрик предпочел умолчать о своих дальнейших действиях, о которых мы знаем из других источников[634]. Небезынтересно отметить, что Улрик был вместе с Эбером частым гостем у банкира Кока. Допустимо усомниться в подлинности фамилии этого иностранца и задать вопрос, почему он руководил жандармами из охраны Тампля. Проникнув в ратушу, авангард жандармов, чтобы скрыть свои намерения, восклицал: «Да здравствует Робеспьер!»[635]
Историки спорят, было ли ранение Робеспьера в челюсть результатом попытки самоубийства или выстрела, произведенного жандармом Меда, а может, еще кем-то из отряда, ворвавшегося в ратушу. Если была попытка самоубийства, Робеспьер направил бы взятое в рот дуло не горизонтально, а вертикально. Существует маска, как будто бы снятая с Робеспьера. Она демонстрирует, что наряду со следом пули, выпущенной в подбородок, о которой говорил Меда, видно и повреждение слева от нижней челюсти — результат выстрела, произведенного сзади. Это ранение не подтверждает подозрения, высказанного еще современниками, причем принадлежащими к разным политическим лагерям, включая бабувиста Буонарротти и роялиста англо-австрийского шпиона Малле дю Пана. Последний писал по свежим следам событий 9 термидора и утверждал, что был заговор заставить Робеспьера молчать вплоть до момента его казни[636]. Робеспьера и его сторонников, объявленных Конвентом вне закона, гильотинировали 10 термидора без всякого судебного процесса. В последующие дни проходили новые казни робеспьеристов. Одна политическая полиция сфабриковала заговоры весны 1794 г., а также «заговор» робеспьеристов, якобы предотвращенный 9 термидора. А другая политическая полиция фактически проглядела и размах, и конкретные очертания вполне реального заговора, приведшего к термидорианскому перевороту.
«Меж двух начальств колеблется усердье»
Если имеется образ, который в сознании и современников, и потомства олицетворял злоупотребление террором, то это были не Фуше и Колло д’Эрбуа, устраивавшие кровавые побоища в Лионе; даже не Каррье с его «утоплениями» в Нанте, где осужденных погружали на баржу, у которой после этого выбивали днище; не председатели Революционного трибунала Герман или Дюма. Это прежде всего общественный обвинитель Фукье-Тенвиль. Кем же был этот человек, ставший воплощением «национального мщения», как было принято говорить в 1793 и 1794 гг., неумолимое орудие закона, как любил представлять себя Фукье-Тенвиль, «людоед», «чудовище», «тигр», «кровопиец», как стали именовать общественного обвинителя после 9 термидора?
Антуан-Кентин Фукье родился в 1745 г. неподалеку от города Сен-Калтен в Пикардии, в селении Эруэль. Он был вторым ребенком в многодетной, довольно богатой дворянской семье. Фукье-Тенвилем он стал называться по названию унаследованных земельных угодий. Фукье избрал карьеру юриста, и после завершения долгих лет работы в качестве писца, что считалось необходимой подготовкой, в 1774 г. мать (отец к этому времени умер) и дядя купили ему за 34 тыс. ливров должность прокурора в Париже. Она давала право выступать в роли частного поверенного в делах. Современники оставили немало свидетельств, рисующих Фукье не только моральным, но и физическим уродом. Его физиономия напоминала морду «дикого осла», уверял один из современников, другой писал, что он был рябым, а его поведение — «притворством желчного хама»[637]. Большинство современных рисунков представляет его в столь же отталкивающем виде. Исключением являются одна или две гравюры, не напоминающие злобные карикатуры. Впрочем, и на этих гравюрах Фукье-Тенвиль предстает в не слишком симпатичном виде.
