В Национальном архиве сохранилось немало обличений Эбера. Например, в полицейском отчете за 11 жерминаля 2-го года сообщается: «Это скрытый сторонник монархии». Однако этот отчет, как и письмо Демулена, тоже был составлен через неделю после казни Эбера 4 жерминаля (24 марта 1794 г.) и, возможно, передает слухи, порожденные обвинениями, которые были выдвинуты во время процесса «Отца Дюшена» в Революционном трибунале. В архивах сохранилось письмо Венсена, считающегося эбертистом, Фукье-Тенвилю, в котором утверждалось, что «Эбер получил тысячу экю с целью освободить заключенного, содержавшегося в одной из тюрем Парижа». Венсен узнал это от любовницы Делоне д’Анжера. «Эта женщина имеет доказательства сказанного ею», — говорилось в письме.

Интересно отметить, что среди роялистского подполья и иностранной агентуры существовало убеждение в принадлежности к числу коррумпированных политиков ряда лидеров эбертистской группировки и что они являются игрушкой международных банкиров. Английская шпионка герцогиня Флери писала в своих мемуарах: «Мелкая сошка — Барер, Эбер, Мерлен из Тионвиля, Бадье». Главными же шпионскими фигурами она считала Эспаньяка и Гусмана, «являвшегося чьим-то агентом, только неясно чьим», а среди банкиров, чувствовавших себя превосходно во время террора, «помимо австрийского агента Проли, Бойда и Кера также швейцарца — следовательно, серьезного человека — Перрего»[486].

Отношение к обвинениям в адрес вождей эбертистов во многом определяется тем, насколько те или иные историки считали их выразителями настроений трудящихся масс столицы и какую оценку они давали санкюлотской оппозиции против некоторых сторон политики революционного правительства. В случае безусловно положительной оценки вопрос о возможной виновности Эбера и его единомышленников снимался или считался не заслуживающим особого внимания. Напротив, для тех историков, которые были склонны видеть в эбертистах лишь препятствие для деятельности Робеспьера и его сторонников, отвечавшей, по их мнению, коренным интересам революции, возможная виновность Эбера и других руководителей Клуба кордельеров могла служить лишним доказательством, что они представляли помеху на пути поступательного движения революции.

Характеризуя Эбера, один современный французский историк писал: «Безудержный демагог? Безусловно, в большой степени, и напрасно искать какие-либо идейные приниципы в его журнале»[487]. Оливье делал вывод, что, по всей видимости, «эбертистский клан, изображавший себя в качестве крайне левого крыла республиканцев, чрезвычайно преданного интересам простого народа, действовал если не по приказам, то по меньшей мере при соучастии роялистов и иностранных государств»[488]. Проанализировать обвинения против Эбера попытался французский историк Арно де Летапи в книге «Заговор Батца (1793–1794)»[489], изданной в 1969 г. в Париже. Исследователи, по мнению этого французского ученого, трактуют изолированно так называемое «дело Ост-Индской компании», вскрывшееся в ноябре 1793 г., процессы эбертистов и дантонистов весной 1794 г., тогда как эти события находились в самой тесной связи. Он считает, что в любом случае действия властей можно объяснить их уверенностью в виновности Эбера, хотя они из политических соображений пытались скрыть материалы, уличающие его в связях с роялистами. Летапи пишет, что он в своей книге не выносит решения о виновности Эбера, однако считает, что Эбером владел какой-то страх, который мог быть вызван нечистой совестью[490].

Послушаем также мнение А. Собуля, открыто высказанное в предисловии к книге Летапи. Он писал: «Концепция умело построенная, солидно аргументированная. Должен ли я сказать, что она меня не убедила?» «Нет сомнения, что Эбер обвинялся Шабо и его соучастниками в сообщничестве с Батцем. Автор, как кажется, убедительно показал, что комитеты сознательно намеревались избежать компрометации Горы и революционного правительства, открыто выдвигая это обвинение. Но сам-то Эбер — был ли он виновен или невиновен?»[491] Известный английский историк Н. Хеймпсон считал, что Летали пришел к очень интересным выводам, которые, однако, «нельзя признать окончательными»[492]. По мнению новейшего биографа Дантона, «Эбер был, вероятно, виновен, и комитеты знали об этом»[493]. Другой пример. Автор недавно вышедшего трехтомного труда по истории вандейских войн Шьяп писал о «знаменитом Эбере, обращавшем меньше внимания на идеи, чем на деньги»[494]. Этот известный специалист по истории монархического лагеря в годы революции считает «несомненными роялистские связи» Эбера[495]. Таков калейдоскоп различных мнений по вопросу о виновности одного из идеологов левого крыла якобинцев. Нам еще предстоит разобраться в том, насколько обоснованными являются эти мнения.

Говоря о подозрениях, которые вызывают (действительные или мнимые) связи Эбера и ряда влиятельных в левоякобинских кругах лиц с роялистами, надо лишь напомнить, что эти связи относятся к осени 1793 г. Иначе говоря, ко времени, когда лозунги и вся политика левых якобинцев постепенно стали утрачивать исторически прогрессивный смысл, потеряли способность содействовать укреплению революционных завоеваний, когда начал назревать кризис революции. Современникам этот кризис виделся прежде всего как результат действий внешней и внутренней контрреволюции. Но ее атаки на Республику были отбиты уже к концу 1793 г., а кризис не только не прекратился, но и продолжал нарастать, чтобы найти свою кульминацию в перевороте 9 термидора.

Барон де Батц, имя которого постоянно маячило за кулисами событий, происходил из гасконской дворянской фамилии, к которой принадлежал и живший до него за полтора столетия Шарль де Батц — Кастльмор д’Артаньян, которого уже через пол века после французской революции обессмертил Александр Дюма в своем цикле романов о трех мушкетерах. Разумеется, барон де Батц (хотя он, возможно, и слышал о «мемуарах д’Артаньяна», сочиненных и опубликованных в 1700 г. Гасьеном де Куртилем) никак не мог, конечно, предполагать, что его роду предстояло стать знаменитым, и, может быть, мечтал достигнуть славы, осуществив реставрацию свергнутой монархии. Мы говорим «может быть» потому, что все связанное с действиями Батца окутано дымкой неопределенности, позволяющей строить самые, казалось бы, невероятные предположения. История деятельности Батца не получила полного освещения в историографии прежде всего из-за отсутствия документов, которые проливали бы свет на многие секреты барона. Таких документов по понятным причинам либо вовсе не существовало (конспираторы не любят оставлять опасных следов), либо — поскольку речь шла о документах, исходивших от властей, — они сознательно искажали реальную картину событий.

Нельзя не учитывать также, что большая часть ключевых фигур, вовлеченных в эти действия, весной и летом 1794 г. погибла на гильотине. Скорее еще при жизни они были крайне заинтересованы в утаивании многих важных обстоятельств, являвшихся ключом к сложной интриге, затеянной Батцем. Напротив, нагромождая вокруг нее явные вымыслы, сам барон также предпочитал позднее давать различные и почти в равной мере ложные сведения о своих поступках. Один из биографов Батца, известный историк правого направления Ж. Ленотр, писал: «Несомненно, что барон де Батц вел поденную запись своих деяний, тайную историю революции. Его дневник был в префектуре департамента Сены или в архивах полиции еще в 1816 г. и, конечно, оставался там забытым до 1871 г. Однако эти архивные фонды были сожжены Коммуной (во время Парижской коммуны. — Е. Ч.), и дневник барона безвозвратно утерян». В конце XIX в. некоторые историки-республиканцы относили к числу монархических басен сведения о попытке Батца освободить в январе 1793 г. Людовика XVI, а в последующие месяцы — Марию-Антуанетту и ее сына. Это вызвало протесты, поскольку факты достаточно документированы, чтобы сомневаться в них. Кроме того, отрицая действия монархистов, эти историки невольно лили воду на мельницу клерикалов и других реакционеров вроде П. Тэна, доказывавших якобы полную бессмысленность революционного террора.