Труппа Шекспира имела давние связи с Эссексом, начиная с того времени, когда ей покровительствовал его отец граф Лейстер[207]. Возвышение Эссекса совпало с расцветом шекспировского гения. С падением Эссекса начинается период, в который были созданы самые, мрачные пьесы великого драматурга. Исследователи выдвинули немало различных объяснений этого бросающегося в глаза совпадения. Ни одно из них не является вполне доказательным. Столь же спорны попытки найти отражение характера и судьбы Эссекса в образах Гамлета и Отелло, в трагедиях «Юлий Цезарь» и «Король Лир».

В 1603 г. Елизавету сменил на троне сын Марии Стюарт Яков I, бывший до этого королем Шотландии. Роберт Сесил, считавший его не без основания союзником Эссекса, после казни своего соперника стал поддерживать кандидатуру Якова и оказал ему всяческое содействие в занятии английского престола[208]. Громкие политические процессы стали характерной чертой и нового царствования.

Современники (видимо, не без причины) различали в цепи конспираций, организованных в первый год правления Якова I, два заговора: «главный», направленный на возведение на престол с помощью испанского золота родственницы Якова Арабеллы Стюарт, которую считали более благожелательной к католикам, и «побочный», ставивший целью захватить короля и принудить его действовать по указке некоего патера Уотсона и его сообщников. Разоблачение происков Уотсона привело к раскрытию «главного» заговора, но об этом ниже.

Участие в этих заговорах приписали Ралею. Благодаря стараниям своих недругов он, оказавшийся в полной немилости при дворе, несомненно, знал о существовании заговоров, хотя в них не участвовал и не пользовался доверием конспираторов. После ареста заговорщиков Роберт Сесил убедил одного из них, Кобгема (своего близкого родственника), в том, что именно Ралей предал его, и побудил сделать признания, продиктованные коварным искусителем[209]. Но Кобгем неоднократно менял свои показания. В результате свидетельства его потеряли всякую ценность.

Отлично сознавая шаткость улик против Ралея, Тайный совет строго подошел к отбору судей, большинство которых были заклятыми врагами обвиняемого. Можно было положиться, конечно, также на проверенное бесстыдство Эдварда Кока, вдобавок, кажется, действительно уверовавшего в виновность подсудимого. Нельзя было усомниться и в усердии лорда главного судьи Джона Попема, который, по упорным слухам, начал свой жизненный путь разбойником на большой дороге, а потом, избрав юридическую карьеру, обогнал всех своих коллег по размеру полученных взяток.

Процесс начался в Винчестере 17 ноября 1603 г. Ралей, который в припадке отчаяния еще до суда пытался покончить жизнь самоубийством в Тауэре, теперь снова приобрел свое обычное самообладание[210]. Кок неистовствовал, угрожая подсудимому пытками, именовал его «гадюкой», «гнусным и отвратительным предателем», «исчадием преисподней», «чудовищем с английским лицом, но испанским сердцем»[211]. Запуганные присяжные сразу же вынесли вердикт «виновен». Полем произнес традиционную формулу присуждения к мучительной казни.

Явное изменение настроения публики в пользу подсудимого заставило трусливого Якова, не отменяя смертного приговора, обречь Ралея на долголетнее заключение в Тауэре[212]. Там он написал свою многотомную «Всемирную историю». Уже на эшафоте были помилованы Кобгем и еще два участника заговора. В 1616 г. Ралея освободили и послали в Гвиану разыскивать золотые залежи. Экспедиция Ралея столкнулась с испанцами, ревниво охранявшими свою колониальную монополию в западном полушарии. А такое столкновение как раз категорически было запрещено Ралею, поскольку Яков в это время тяготел к союзу с Мадридом. После возвращения на родину Ралей был немедленно арестован по настоянию влиятельного испанского посла Гондомара. На этот раз его обвинили в пиратстве, хотя, как подтвердили последующие расследования, он действовал в тех областях Южной Америки, где не было испанских поселений.

22 октября 1618 г. Суд королевской скамьи подтвердил прежний приговор, вынесенный Ралею. Отрицая свою вину, Ралей заявил судьям, что он скоро будет там, где «не надо страшиться ни одного из королей на земле»[213]. Приглашая одного из друзей на собственную казнь, Ралей порекомендовал ему заранее запастись удобным местом, так как на площади будет очень многолюдно. «Что касается меня, — добавил осужденный, — то я себе место уже обеспечил». На эшафоте он вел себя с обычным бесстрашием и равнодушием к смерти. Отказавшись надеть повязку на глаза, сказал: «Зачем же страшиться тени топора тому, кто не боится самого топора?»[214]

Так окончилась жизнь одного из прославленной когорты елизаветинцев — человека, с поистине возрожденческой щедростью наделенного храбростью солдата и пытливым умом ученого, сына бурного времени, которое является потомству в образе шекспировской Англии.

Судебный процесс, проходивший в Лондоне в начале 1606 г., поразил воображение страны и на века остался в народной памяти. И поныне ежегодно 5 ноября в Англии в воздух взлетают фейерверки и публично сжигают чучело одного из заговорщиков. Гая Фокса, которого захватили в этот день на месте готовившегося преступления. А традиция требует, чтобы началу парламентской сессии предшествовала символическая сцена: пристав палаты лордов — «носитель черного жезла» — в сопровождении стражи из Тауэра, одетой в красочные средневековые мундиры, должен обойти подвалы Вестминстера, проверяя, не подложены ли в них бочонки с порохом. Конечно, после изобретения электричества исчезли свечи в фонарях, которые несла охрана, и процессия не замедляла шагов, чтобы внимательно осмотреть помещения, никак не рассчитывая обнаружить следы преступления.

Куда более странно, что, как выяснили исследователи, подобное же отсутствие любопытства проявили лорд-камергер и его спутники в том далеком 1605 году, когда злоумышленники собирались взорвать короля Якова при открытии заседаний парламента… если только действительно существовало такое намерение. Однако, чтобы разобраться, кто прав — сторонники традиционной версии или же скептики, число которых заметно умножилось за последнее время, надо обратиться к истории знаменитого «порохового заговора». От той или иной интерпретации его зависит и место, которое следует отвести этому заговору в истории английской разведки и английской юстиции.

…В начале XVII в., к которому относятся описываемые события, Энфилд-Чез был далеким пригородом Лондона. Более 10 миль отделяли его от Вестминстера, центра столицы, и шум многолюдных улиц не достигал этого тихого уголка, где уютные загородные дома были окружены парками и рощами, а высокие заборы надежно укрывали обитателей от нескромного взора прохожих. Среди этих домов ничем не выделялся Уайт-Уэбс (в Англии принято давать имена домам, как присваивают названия селениям, улицам или кораблям). Однако эта приземистая, наполовину каменная, наполовину деревянная постройка лишь внешне напоминала соседние здания. Уайт-Уэбс изобиловал замаскированными дверями, тайниками, раздвигавшимися стенами и полами, скрытыми от постороннего взора подвалами, из которых подземным ходом можно было выйти к небольшой речушке. Впрочем, чему удивляться — дом этот, как и весь район Энфилд-Чез, принадлежал короне, и после знакомства с бурной политической историей Англии предшествующих полутора веков легко представить, сколь часто возникала нужда в подобных укрытиях.

Еще в 70-х годах XVI в. Елизавета подарила Энфилд-Чез придворному врачу Роберту Гевику, а через некоторое время дом у него снял в аренду Роланд Уотсон, королевский клерк. Незадолго до раскрытия заговора Эссекса, в котором участвовало немало католических дворян, Роберт Гевик сдал Уайт-Уэбс новому лицу — некоему мистеру Мизу из Беркшира. Тот действовал по поручению своей сестры миссис Перкинс, которая хотела жить в достаточно уединенном месте и вместе с тем неподалеку от Лондона, чтобы ее могли навещать столичные друзья и знакомые. Условия, предложенные Мизом, оказались достаточно выгодными, и Уайт-Уэбс перешел в распоряжение миссис Перкинс. Она, правда, далеко не сразу прибыла в снятый для нее дом. Сначала ее дворецкий занялся основательным переоборудованием Уайт-Уэбса, учитывая вкусы своей хозяйки, а потом дом оставался необитаемым, если не считать поселившегося там в качестве сторожа Джеймса Джонсона, нанятого дворецким.