Я стряхнул пепел своей сигареты в маленький синий кувшинчик, который когда-то, если верить маленькой золотой этикетке на нем, содержал фунт апельсинового меда.

— Избавиться от машины — было бы для него большой проблемой, — сказал я. — Куда бы он ни отвел ее, ему нужно было вернуться, а он не больно-то хотел, чтобы его увидели на обратном пути. А если б он просто оставил ее на улице, скажем, в Сан-Бернардино, ее бы нашли и живо идентифицировали. Это ему тоже ни к чему. Самым милым делом было бы сбыть ее торговцу крадеными автомобилями, но он, скорее всего, не имел с этой публикой дела. Итак, скорее всего он спрятал машину в лесу, в пределах доступной для него дистанции пешего хода. А у него эта дистанция невелика.

— Так ты, говоришь, не интересуешься этим делом? Для человека незаинтересованного ты больно уж дотошно разбираешь его по косточкам, — сухо заметил Пэттон. — Значит, припрятал он машину в лесу. Что дальше?

— Ему нужно учесть возможность того, что машину найдут. Леса здесь пустынные, но лесничие и лесорубы сюда наведываются. Если машину найдут, лучше, чтобы в ней нашлись вещи Мьюриэл. Это дало бы ему какую-то возможность выкрутиться — пусть не из самых лучших, но все же. Например: ее убил какой-то неизвестный нам тип и подстроил дело так, чтобы подозрение пало на Билла, если убийство выйдет наружу. Или: Мьюриэл действительно покончила с собой, но подстроила дело так, чтобы его обвинили в убийстве. Самоубийство ради мести.

Пэттон размышлял спокойно и обстоятельно. Он подошел к двери, дал очередной залп табачным соком, опять уселся, взъерошил волосы и посмотрел на меня со здоровым скептицизмом.

— Первая версия, с неизвестным, возможна, — признал он. — Но не более того. И мне в голову не приходит, кто бы мог это сделать. А еще ведь остается такой пустячок, как записка.

Я покачал головой.

— Допустим, записка осталась у Билла с прошлого раза. Допустим, она теперь ушла (это он так думал), не оставив записки. Проходит месяц, от нее ни слова. Он тревожится, чувствует себя неуверенно — и показывает мне старую записку, надеясь, что она хоть как-то прикроет его, если с Мьюэриэл что-то случилось. Ничего такого он не говорил, но это могло быть у него на уме.

Пэттон покачал головой. Ему это не нравилось. Мне тоже.

— А что до второй твоей придумки, так это просто бред, — медленно сказал он. — Убить себя и подстроить дело так, чтобы кого-то другого обвинили в убийстве, — ну никак это не согласуется с моими нехитрыми представлениями о человеческой натуре.

— Тогда ваши представления о человеческой натуре слишком уж нехитрые, — сказал я. — Потому что такое уже бывало, и если бывало, то почти всегда было делом женских рук.

— Ну нет, — сказал он, — мне пятьдесят семь лет, и я повидал чокнутых, но за эту теорию я и гроша ломаного не дам. Мне больше видится, что она собиралась уйти и написала эту записку, но он застал ее до того, как она успела уйти, разъярился и прикончил. Вот тогда ему пришлось бы придумывать все эти хитрости, о которых мы говорим.

— Я ее никогда не видел, — сказал я. — Поэтому мне трудно представить себе, как бы она скорее всего стала действовать. Билл сказал, что повстречал ее в каком-то заведении в Риверсайде больше года тому назад. Возможно, за спиной у нее было долгое и бурное прошлое. Что она собой представляла?

— Очень славненькая блондиночка, а уж когда принарядится, тогда вообще красотка. Она, можно сказать, снизошла до Билла. Спокойная, сдержанная, по лицу никогда не угадаешь, что у нее на душе. Билл говорит, она была с норовом, но я этого никогда не замечал. А вот он уж точно был с норовом, да еще с дурным.

— И как вы считаете, была она похожа на фотографию женщины по имени Милдред Хэвиленд?

Его челюсти перестали работать, рот вытянулся в почти прямую черту. Очень медленно он опять принялся за свою жвачку.

— Ах, чтоб тебя, — сказал он. — Придется мне сегодня заглянуть под кровать, раньше чем я в нее улягусь. Чтобы убедиться, что тебя там нет. А эта информация у тебя откуда?

— От славной маленькой девушки, которую зовут Берди Кеппел. Она интервьюировала меня в порядке своей сверхурочной журналистской работы. И упомянула, что лос-анджелесский полицейский по имени Де Сото совал людям под нос эту фотографию.

Пэттон шлепнул себя по толстой коленке и ссутулил плечи.

— Я был неправ тогда, — трезво сказал он, — дал маху. Этот бугай показывал фотографию чуть ли не всему городу, и только потом заглянул ко мне. Вот это меня и завело. На Мьюриэл похоже, но не настолько, чтобы быть уверенным на все сто. Я его спрашиваю, за что она в розыске. Он говорит: это дело полиции. Я говорю: хоть и на темный деревенский лад, но я тоже имею отношение к этому занятию. Он говорит, ему даны указания выяснить координаты этой дамочки, а больше ему ничего не известно. Наверное, он был неправ, что вот так отбрил меня. И я, видно, был неправ, когда сказал ему, что не знаю никого, похожего на эту его картинку.

Большой спокойный человек неопределенно усмехнулся, глядя куда-то в угол потолка, перевел взгляд вниз и твердо посмотрел на меня.

— Надеюсь, мистер Марлоу, то, что я говорю вам, останется между нами. Кстати, ваши соображения имеют под собой почву. Вы когда-нибудь бывали на Енотовом озере?

— Никогда не слыхал о таком.

— Примерно в одной миле отсюда, — и он показал большим пальцем через плечо, — проходит узкая лесная дорога и сворачивает на запад. По ней только-только можно проехать, не задевая деревьев. Всю следующую милю она поднимается футов на пятьсот и выходит к Енотовому озеру. Славное местечко. Люди, бывает, поднимаются туда на пикник, но не часто, шинам там здорово достается. Есть там два-три маленьких лесных озера, заросших камышом. В тенистых местах там и сейчас лежит снег. Есть там несколько старых бревенчатых коттеджей, срубленных еще вручную; сколько я их помню, они вот-вот готовы были рухнуть; и еще там есть большое, полуразрушенное каркасное здание, еще лет десять назад Монтклэрский университет использовал его под летний студенческий лагерь. Они им уже давненько не пользовались. Это здание стоит за озером, посреди старого строевого леса. За ним находится прачечная со старым ржавым бойлером, а рядом с ней — большой дровяной сарай с раздвижной дверью, подвешенной на роликах. Он был построен как гараж, но они в нем держали дрова и запирали его, когда заканчивался сезон. Дрова — одна из немногих вещей, которые здесь не считается зазорным украсть, но одно дело стащить их из штабеля, и совсем другое — сломать замок, чтобы добраться до них. Ты, наверное, догадываешься, что я нашел в этом дровяном сарае.

— А я думал, вы спустились в Сан-Бернардино.

— Я передумал. Решил, что нехорошо везти туда Билла в одной машине с телом его жены. Поэтому я отправил тело в санитарном автомобиле доктора, а Билла отвез Энди. Я подумал, что мне бы следовало осмотреться вокруг, прежде чем передавать дело шерифу и коронеру.

— Машина Мьюриэл была в дровяном сарае?

— Ага. И два незапертых чемодана, набитых тряпьем — набитых в спешке, так мне показалось. Женские вещи. Вся штука в том, сынок, что чужак не может знать об этом месте.

Я согласился с ним. Он сунул руку в боковой карман своей куртки и достал комочек тонкой оберточной бумаги. Развернул его на ладони и протянул руку ко мне.

— Взгляни-ка вот на это.

Я подошел и взглянул. На бумаге лежала золотая цепочка с крошечным замком, чуть крупнее звеньев цепочки. Кто-то разрезал ее, но так, что замок остался неповрежденным. Она была длиной примерно в семь дюймов. И цепочка, и бумага были в белом порошке.

— Как ты думаешь, где я ее нашел? — спросил Пэттон.

Я взял цепочку в руки и попытался соединить перерезанные края. Они не совпадали. Я никак это не комментировал, но послюнил палец, тронул порошок и попробовал его.

— В жестянке или коробке с сахарной пудрой, — сказал я. — Эта цепочка — ножной браслет. Некоторые женщины никогда их не снимают, как обручальные кольца. У того, кто снимал этот браслет, не было ключа.