Нужны им были специальные знания? Или им достаточно было обладать ненаправленной ментальной энергией, расходящейся, как лучи в пространство? Конечно, как лучи в пространство нельзя было: нужны были очень специфичные знания. Поэтому-то такие люди были величайшей редкостью.

Рассказы об их существовании приравнивались к мифам. Что-то вроде такого: мой друг знал парня, который видел парня, брат которого был таким парнем. На самом деле почти никто этих парней не видел, точнее, почти никто не мог знать точно, является ли человек "ментальщиком" за исключением посвящённых: у обществ было множество степеней защиты.

...

Система – так или иначе – порождает своего антипода.

Система – всегда – представляет его воплощением зла.

Иногда – так и бывает, если только можно представить зло больше, чем сама Система.

Но бывает и по-другому: случается так, что пресловутый антипод – единственная весточка добра от ещё живых людей – миру.

Солдаты системы – всегда мертвы.

Солдаты антипода – всегда живы.

Это принципиально.

Окин ни в чём не обвиняли. Система до сих пор боялась признаться самой себе, что один из её антиподов, с которым она думала, что уже справилась, возродился. Система понимала, что противник пока слаб, и хотела уничтожить его во младенчестве.

Окин была виновата в том, что её подозревали в связях с другими подозреваемыми.

Система ничего не могла доказать. Признать, что её собственные методы стары и не применимы для борьбы с новорожденным (или восставшим из пепла) антиподом, означало убить самою себя. Так как солдаты системы мертвы, то они не могут придумать ничего нового – всё, что они знали о живом мире, откуда изначально происходили все, они узнали давно, когда были живы.

Система не может измениться качественно, поэтому она предпочитает думать, что не хочет меняться.

Система всегда убеждена в своей правоте.

Общества постоянно менялись и не могли иначе. Это был принцип их существования. По большей части они были неуловимы для системы.

Чтобы выйти из тюрьмы нужно проявить конформность – протянуть руку одному из слуг системы, например, адвокату.

Окин не хотела проявлять конформность. Система и так бы её вскоре выплюнула (Окин бы у неё в горле застряла). Окин собиралась ждать.

На её счастье, в обществе были те, у которых были деньги, и которые могли это сделать, не гнушались этого: протянуть руку чёрту.

«Сильные мира моего» – так Окин называла таких людей. Они были руками, она – маленьким разделом мозга.

Окин была благодарна системе за то, что узнала Грэма.

Грэм Питерс был астронавтом.

Окин поняла, что его просто подставили.

Грэм не хотел в это верить.

Окин знала это до того, как заговорила с ним впервые.

Оставшись наедине в своей камере, она закрывала глаза, снимала электронные наручники и выключала камеру. Редко – начинала бродить по другим камерам. Так она встретила Грэма.

Когда она встретила его второй раз – сняла ему наручники. Он удивился, её это позабавило. Она увидела, как он потёр запястья и посмотрел на камеру.

...

Одевать наручники на расстоянии она не умела, поэтому утром Система увидела, что у Грэма свободны руки. Такая мелочь, казалось бы, но Система была настороже. Беднягу затаскали по кабинетам, проверяя его умственные способности, допрашивая. У Грэма не было умения отключать электронику, это можно было сразу понять, взглянув на его простое, открытое лицо, но система спустила свору и долго гнала его по своим коридорам.

Окин стало очень стыдно, она ругала себя за проявление слабости.

Системе было проще списать всё на сбой электроники и заменить Грэму наручники.

На этот раз Система оставила Грэма в покое.

А он, выходит, узнал кое-что новое. И это знание далось ему почти даром. По крайней мере, Окин в это верила. Её баловство было всего лишь предтечей к знакомству. Он был классным и понравился ей. А Окин привыкла думать, что может почти всё: она не могла ничего, когда приходила к пониманию, что может не всё. Поэтому мысль о собственном почтивсемогуществе вошла в привычку – эта ложь самой себе была вынужденной мерой.

...

– Привет, это я сняла тебе наручники, – сказала тихо Окин, когда через несколько дней вклинилась своим подносом между Грэмом и ещё кем-то при раздаче завтрака.

Грэм на несколько секунд потерял дар речи, только смотрел на неё во все глаза.

– Правда? А зачем? – всё, что он нашёлся спросить.

– Извини, не смогла удержаться. Я думала, ты поймёшь, что утром их хорошо бы защёлкнуть.

– Как ты это сделала?

– Я всё могу.

– Тогда почему ты здесь?

– Именно поэтому.

– Почему не уйдёшь отсюда?

– Я забыла сказать, что почти всё могу. Почти – это не всё. И скорей всего, скоро меня выпустят. Адвокат, знаешь ли. Сделка с системой.

Грэм промолчал. Опустив голову, он смотрел на свои руки.

– Но я не уйду без тебя. Это будет моим условием.

Грэм удивлённо и испуганно посмотрел на неё:

– Кто ты?

– Неважно. Я – Окин. Меня так зовут. Ясно? И больше я – никто.

Подошла раздача – робот шлёпнул Грэму лепёшку серой, горячей каши – нужно было обязательно протягивать руки – держать при этом тарелку. Система не уставала учить тех, кто не являлся ею. Дальше – с конвейера Грэм взял запакованный бутерброд и запакованное яблоко, стакан с чаем.

Грэм кивнул Окин на свободные места, он хотел продолжить разговор.

– Ты не виноват. Знаешь об этом? – спросила его Окин, перекладывая еду на стол. – Тебя подставили. Но возможно, тебе придётся признать вину – сделаешь, как скажет адвокат.

– А какой адвокат?

– Мой адвокат. Я уже сказала, чтобы сначала он занялся твоим делом.

– Я знаю, что я вообще-то не виноват, но я всё равно должен был следовать Уставу, я солдат.

– Ты оказался бы здесь в любом случае. Не понимаешь? Сыграли на твоём чувстве справедливости. – Пауза. – А куда ты потом?

Грэм ошарашенно взглянул на неё:

– Потом?!

Окин посмотрела на него.

– Ну да, потом, когда выйдешь отсюда. Ты разве не думал об этом?

– Сначала надо выйти.

– Ты не думаешь о будущем? Мы, может быть, больше с тобой и не увидимся, если не скажешь, где тебя найти.

Грэм улыбнулся:

– А ты хотела бы со мной увидеться?

– Конечно. Разве это ещё не ясно?

– Было бы мне так всё ясно, как тебе... Потом, наверное, мне придётся снова искать работу.

– А ты...

– Астронавт. А ты про это не знала?

– Нет. Я всего не знаю. Ну и долго астронавты ищут работу обычно?

– Боюсь, что тюрьма – не лучший пункт в биографии.

– Убрать?

– Чего – убрать?

– Ладно, забей. Скольким людям нужно всего "убрать", чтобы казаться лучше перед лицом системы? Не нужно ничего убирать. Лунная тюрьма – это заслуга, а не пункт, как ты выразился. Это надо нести с честью, хоть это и трудно.

...

Грэм и Окин и правда встретились после колонии, на Земле, на берегу Средиземного моря. Оба были свободны несколько дней – они пытались стать счастливее.

– Когда ты понял?

– Когда ты сказала, что сняла мне наручники. А когда ты?

– Сейчас. Я ведь до нашей встречи тут, на Земле, не знала, что ты свободен.

– По-моему, это не имеет никакого значения, любовь – или есть, или её нет.

– Имеет. Просто можно не давать воли чувству.

Грэм сокрушённо покачал головой.

– Спросила бы. Я не смог бы не давать воли чувству. Оно сильнее меня.

– Мне очень часто приходится управлять своими чувствами. Например, я знаю, что могу не так уж много, но верить мне нужно в своё всемогущество...

– Ты так и не сказала, кто ты.

– Тебе можно довериться. Я состою в обществе, которое противостоит системе. Это тайное общество. Смотри, если проболтаешься, тебе никто не поверит, – улыбнулась Окин.

– Я слышал о таком обществе. Поэтому ты смогла снять наручники?

– Да.