В этот день Рыжий впервые поймал тетерева. Белогрудый уже ловил тетеревов, да и других птиц он ловил чаще. Он осторожнее брата подползал к будущей добыче и стремительно нападал. Рыжему охота на птиц давалась труднее. И только сегодня поймал он эту, такую желанную, крупную птицу. Тяжелый косач с черным, отливающим синим перламутром оперением и изящной лирой широкого хвоста — большая награда рысенку за долгое, почти непосильное для него терпение, которое он проявил, когда, прилипая к земле, полз так медленно, что сам едва замечал свое передвижение. И почти не дышал, пока полз.

Птица лежала на желтой траве осени. Рисса и рысята рвали ее на части. За едой рысята уже не ссорились. Мать не позволяла.

Увядающий осенний лес притих. Он стал спокоен и задумчив. И чуден не только своими ослепительными красками… Облетая, лес обновлял свою жизнь, готовился обрести новую молодость с приходом весны. Опадающие листья позже, растворяясь в земле, дадут пищу корням, корни крепче обнимут родную землю за ее доброту, за ее мудрость, которая не щадит листья ради всего дерева, ради жизни.

Всегда горько видеть погибшую птицу, но в лесу ничего не происходит зря. И, погибая, птица тоже дает жизнь. Так же как и листья, дающие жизнь корням после своей смерти, она погибает ради жизни другого зверя или птицы, которые тоже являются частью леса, его необходимой живой частью, его листьями.

Ночь была светлой. Самой луны не было видно, но ее свет струился через тонкую пелену облаков, и лес казался пронизанным насквозь этим мягким бледным светом. Давно уже был подо льдом и снегом ручей Риссы. Высокие снега отражали свет невидимой луны, и ночь казалась еще светлей.

Рысята играли на пологом снежном холме. Было очень тихо. Рыжий прятался, а Белогрудый нападал, искал его и снова нападал. Рыжий зарывался в снег с головой и, когда братец находил его, с восторгом прыгал на Белогрудого, они катались в снегу, взбивая снежную пыль, однако все время молча, потому что мать запрещала шуметь, особенно ночью, и они уже привыкли играть молча.

А Рисса, напряженно вслушиваясь в светлую ночь, лежала сбоку от заячьей тропы, проходившей в низине у холма, на противоположной стороне которого играли рысята. Лежала, ожидая и надеясь на добычу. На этот раз ей не пришлось выжидать слишком долго. Длинноногий заяц появился из-за елки, едва рысь залегла в засаду. Он делал несколько прыжков, замирал, присев на задние лапы, прислушивался, снова прыгал. Рысь схватила его, когда он остановился в двух прыжках от нее.

Рисса побежала с добычей в зубах к рысятам, она миновала низину, ступила на снежный склон и вдруг замерла. Чуть выше ее по склону, совсем рядом, стоял незнакомый зверь: небольшого роста, темный, мохнатый, кряжистый. Он явно готовился напасть на Риссу и отобрать ее добычу, угрожающе показывал свои неровные, уродливые, острые и, видимо, очень крепкие зубы. И хотя зверь был меньше Риссы, вид его, такой суровый и уверенный, встревожил ее. Широко расставив мохнатые лапы, он закрывал ей путь на холм, к ее рысятам. Но Рисса была не из тех, кто легко отдает свою добычу врагу. Злобно зашипев, она уронила зайца на снег и сделала шаг вперед. Отсюда до зверя оставался прыжок. Рысь рванулась, но зверь проворно отступил в сторону, и она промахнулась. Они сцепились в жестокой схватке. Рисса хотела ухватить его зубами за холку, но он, жилистый и крепкий, увернулся, и у нее в зубах осталась его вонючая шерсть. Острый запах незнакомого зверя, запах выделений его мускусных желез буквально забил рыси глотку. К ее злобе прибавилось бешенство. Зверь пытался вцепиться Риссе зубами в горло, но она тоже выскользнула. Он дважды поранил ей спину острыми когтями. Рисса, взбешенная, вонзила зубы ему в бок, забыв про удушливый запах, и, обняв зверя, стала торопливо рвать ему другой бок когтями, левой передней лапой все время защищаясь от его зубов. Зверь неожиданно перевернулся на спину, пытаясь притянуть рысь к себе. Но она вовремя поняла опасность, увидев приготовленные к удару острые когти мощных задних ног зверя.

Рисса отпрыгнула и, схватив зайца, о котором все время помнила, побежала вверх по склону. Зверь тоже дернулся в сторону зайца, но, конечно, не успел. Негромко и злобно рычал он вслед уходящей рыси.

Рисса никогда раньше не встречала редкую в этих местах росомаху — злобного, коварного, осторожного и смелого зверя.

Когда она поднялась на вершину холма, рысята все еще играли. Один отыскивал другого по следу, петляющему в снегу. Второй лежал, зарывшись в сугроб по уши, не шелохнувшись, наблюдая за братом. Будто ничего нет на свете, кроме этого веселого и увлекательного занятия. Минутная эта радость прекрасна. Увлеченные игрой, они забыли обо всем на свете: о страхах ночного леса, об опасностях, о матери. Забыли, потому что мать рядом, потому что она-то о них не забудет. Это чувство беззаботности, присущее детству, у них сразу же исчезнет, как только они станут жить отдельно от матери.

Следующей ночью Рисса почувствовала беспокойство. Она вообще плохо спала в этот день и вечер, наверное, из-за особенно жгучего воздуха, который сейчас, ночью, буквально обжигал горло. Днем не было так холодно, но Рисса, словно предчувствуя беду, устроилась дневать с рысятами под вывороченным корнем старой, сваленной ураганом сосны. Глубокая узкая яма под вздыбленными корнями дерева позволила семье рысей надежно укрыться. Рисса не помнила таких холодов за всю свою жизнь. На усах мгновенно нарастали льдинки, нельзя было облизать не только лапу, но даже облизнуться. Язык прихватывало, он прилипал к шерстинкам. Не зря накануне она так упорно искала надежное убежище, не стала ложиться на отдых прямо в снегу, как это часто случалось. Это и спасло рысят от беды. Прижавшись друг к другу, они грелись в узкой яме. Высунув морду наружу, пытаясь облизнуть обледенелые усы, Рисса вдруг поняла, что нельзя вылезать из этой спасительной норы. Страшный мороз не только не принесет удачи на охоте — ведь никто не выйдет на тропу в такую ночь, — можно замерзнуть самим. И рыси не вышли из убежища. Согревая друг друга, они дремали, пережидая суровую ночь. Голодные, но согретые, звери делили общее тепло, и им было хорошо.

К полудню пошел крупный снег, и лютый мороз отступил. Стало теплее, и гонимые голодом рыси вышли на охоту, едва на землю спустились сумерки.

Прошли морозные дни и ночи, когда снег скрипел и взвизгивал даже под мягкими рысьими лапами, когда было тихо и по ночам над лесом висела луна и большие мерзлые звезды.

Наступило вьюжное время зимы. Ночи стали темными, луна почти не появлялась над деревьями, и днем было пасмурно. Снег то мягко кружил — нежный и пушистый, как шерсть рыси, — то, гонимый сильным ветром, свивался в поземку и хлестал по глазам — жесткий и колючий, как черные голые ветки осин или щетинистые кусты можжевельника.

Потеплело. Сугробы стали пушистыми и глубокими. Не надо было тщательно заботиться о местах лежки. На любом месте в снегу можно было хорошо отдохнуть, без боязни встретиться с волками или замерзнуть.

Пришло время расставания в рысьей семье. Белогрудый и Рыжий были уже не рысята. Они так и не дотянулись до матери — слишком крупной была Рисса. Но уже выросли, окрепли, научились охотиться, скрадывать жертву, прятаться от врагов — всему, чему их могла научить мать. Они уже чувствовали, что пора жить самостоятельно. И во время последней охоты не очень слушались Риссу. Последняя совместная добыча — крупный тетерев — была разорвана, съедена, и они разошлись.

Рисса долго еще стояла, глядя вслед то одному, то другому. Потом и она пошла обычным своим мягким шагом. Крупные снежинки садились на ее усы, касались темно-коричневого носа и таяли. Хлопья снега опускались в следы Риссы, и скоро место, откуда разошлась по лесным неведомым дорогам семья рысей, покрылось ровной снежной пеленой.