Тропинка обогнула скальный холм, обомшелый, покрытый большими пятнами бело-серебристого ягельника, похожими на плешины, спустилась в овраг, снова поднялась на склон бугра, потянулась наверх, в густой березняк, перемежающийся сосновой молодью.

Макаров почти бежал, держа ружье в руке. Негромким посвистыванием, которое знали только его собаки, он сдерживал их, заставляя поджидать его. Обе его лайки, крупные и злые, упорно бежали по следу человека, которого преследовал их хозяин.

Тропа проскользнула через березовые заросли, спустилась по крутому склону — обычные приметы Кривого урочища, — овраги, крутые скальные холмы, бугры, изгибы местности…

За поворотом тропы скрылись обе собаки, Макаров только собрался подать им сигнал, набрал в рот воздуха, но не успел… Тяжелый удар в голову сбил его с ног. С треском проламывая кусты, он повалился на мхи. В ту же секунду стоящий у самой тропы человек из-за дерева метнулся к нему… Сделав круг и спрятавшись, чтобы собаки не учуяли его, Васька наблюдал за тропой. Он выбрал место, где небольшая поляна, примыкающая к тропе, открывала ее и позволяла видеть все с тридцати — сорока метров. Он знал, что собаки всегда бегут впереди, и, пропустив их, бросился к тропе, затаился за деревом и сразу увидел бегущего Макарова.

Толстая шапочка тройной вязки из собачьей шерсти смягчила удар, и Макаров не потерял сознание. Все поплыло перед его глазами, но он, падая, повернулся на спину, увидел Ваську и успел своими цепкими пальцами схватить кисть руки с занесенным длинным ножом. Второй рукой вцепился в горло ему. А тот, хваткий и сильный, придавливая Макарова своим телом, пытался ударить его по голове кулаком свободной левой руки. Они катались по траве, лишайникам и мхам, сдирая ягельник и громко пыхтя. Дважды тяжелый кулак обрушился на голову Макарова, и так уже гудящую от удара толстой палкой, но он не выпустил браконьера. Лежа на спине, он все сильней сжимал пальцами кисть руки с ножом, а другой рукой его горло.

Но вот браконьер рванулся и резко, рывком освободил горло от руки Макарова.

— Выследил, гад!.. — хрипло выдавил он, мощно рванул руку с ножом. И в этот самый момент он вдруг заревел гортанно, болезненно, по-звериному и повалился на спину, освобождая Макарова.

Обе лайки пришли на выручку вовремя. Барс с ходу прыгнул на спину Ваське, воткнул клыки в его шею сзади, Тайга вцепилась в локоть руки, вооруженной ножом, не давая шевельнуть ею.

Макаров встал. В голове гудело, мутная розовая пелена стояла перед глазами, но теперь все самое трудное уже было позади.

Васька — озлобленный и жалкий — сидел на земле, упираясь в мох руками. Его нож и ружье валялись в нескольких шагах. Рядом, по обе стороны от него, стояли два настороженных пса. Шерсть у собак поднялась дыбом, и злоба, сдерживаемая хозяином, клокотала в них. Лайки, обычно очень доброжелательные к людям, ненавидели его всей своей собачьей ненавистью, такой же сильной, как собачья преданность, и глаза их светились ярко и пронзительно.

Браконьер, широко раскрыв глаза, не отрываясь смотрел на рычащего Барса, на его крупные белые клыки, и одна только мысль оставалась в мозгу — чтобы этот пес больше не приближался к нему…

А семейство старого Беса в это самое утро спокойно отдыхало в глубине своего подземного городка. В гнездовых пещерках было тепло и уютно. Только слышалось сонное дыхание самого Беса, барсучихи, сопение малышей. Барсуки уже подготовились к долгой зиме, и, хотя ночью еще выходили иногда на кормежку, такие прогулки становились все реже. Все прочнее и крепче охватывал их сон, вязкий, успокаивающий, замедляющий течение жизни. Долгий сон до весны, новой весны с новыми ручьями, новым теплом и новым солнцем — такими важными и нужными в их, хотя и подземной, жизни.

Еще кое-где на деревьях сохранился один-другой дрожащий лист, а снега уже пролегли по остывающей земле. След волчьей стаи четко отпечатывался на белом хрустящем покрове лесных просторов — широкий, разбитый ступающими след в след волками.

На крутом загривке Чернеца появилась седина. Его желтые холодные глаза наполнились глубинным пронзительным свечением. Казалось, он видел все даже сквозь деревья и кусты. Он пронизывал взглядом и зверя-жертву, и волка-собрата, и в тот же миг уже знал про него все.

В стае в этот год осталось семь волков. Совсем недавно их было девять. Но во время последней облавы, устроенной людьми, очень умной и опасной, два переярка погибли. Редкий исход для стаи Чернеца. Его семья всегда благополучно уходила из любых, даже самых хитрых ловушек, придуманных человеком. Вожак будто заранее все знал, предугадывал, предвидел. Но на этот раз два молодых волка, излишне своенравные, поступили по-своему. В присутствии волка-отца никто не смел его ослушаться, но когда стая рассредоточилась, когда каждый остался сам с собой, два волка решили двинуться не туда, куда приказал вожак. Они ушли по тропе, где было легче бежать, и наткнулись на пули…

Уже давно Чернец не приходил в эти края. Проводил зимы там, где среди редкого леса паслись большие стада северных оленей. Волки обитали неподалеку, кочуя вместе с ними, хотя и не приближались к оленьим табунам, чтобы не пугать чутких зверей. И только во время охоты быстро и умело обкладывали стадо и оставались с добычей.

Но этой осенью Чернец привел стаю в свои родные места. Незаметные для человека изменения в природе ему, Чернецу, определенно подсказывали, где лучше и легче пережить очередную зиму. А нынче в краю льдов и скал, в краю редких лесов оленьи стада разделились, рассыпались на мелкие группы и ушли дальше на север, к тундре, где почти не встречались деревья. Туда стая следовать за оленями не могла.

Вернувшись в родные места, Чернец за несколько дней и ночей провел семью по всем прежним угодьям старого Воя, где еще молодым волком кочевал нынешний седой черномордый вожак. Он не встретил следов и «меток» родительской стаи, которую помнил, не учуял присутствия здесь Маги и Воя. Может быть, они откочевали к зиме южнее, — так иногда делал старый Вой. А может, снега времени уже замели след их странствий и нет сейчас на земле этих двух старых волков, так преданных друг другу и памятных их потомку Чернецу?

Охота пока не получалась. За все время стая нашла несколько старых лосиных следов и один кабаний, трехдневной давности. Свежих следов не обнаружили. Волки были голодны и злы…

Наконец, к исходу ночи, перед самым рассветом, Чернец остановил зверей. Настороженно подняв морду, он втягивал воздух. Слабый ветерок принес волнующий лосиный дух. В несколько прыжков вожак пересек отлогий холм, и на другой его стороне, на лесистом заснеженном склоне, волки нашли долгожданные следы. Совсем недавно здесь прошли три лося. Стая тотчас кинулась в погоню…

Макаров умирал. Теперь это уже было ясно ему самому. Сначала его свалила простуда, неожиданно тяжкая, удушливая. Но погибал он не от болезни. Он бы уже давно оправился, если бы неделю назад мог взять ружье и встать на лыжи. Но он этого не мог…

Еще позапрошлым летом вместе с двумя егерями решил он поставить избушку в Кривом урочище на месте сгоревшего лесного домика. Недели три они пилили деревья, вытаскивали стволы, окоряли, отесывали бревна, рубили, вязали венцы, ставили на мох (клали его под бревна, между венцами) и, наконец, построили небольшую, но добротную избу. Печь переложили, побелили, в доме стало тепло и уютно.

И вот снова в Кривом урочище, на том же самом месте, хотя уже и в новом доме, беды подкараулили Макарова.

Все началось с того, что, переходя край замерзшего озера, ученый провалился в воду. Была середина декабря, лед еще не окреп, и, обманутый морозом, Макаров ошибся. Такого с ним прежде не случалось. Внимательный и осторожный, как и полагается таежнику, он всегда замечал полыньи и проруби, даже подмороженные и подснеженные сверху, а тут вот не заметил.