Не появятся ли они и сегодня?
Большая яркая луна залила голубовато-оранжевым светом утопавший в сугробах лес. И тогда над снежными и холодными оврагами, опушками, рощами и перелесками заскользили, покатились переливы волчьего воя. Злые и жалостливые, жесткие и певучие, они, казалось, проникали всюду: в каждую ямку, под каждое дерево, под еловую лапу или куст…
И сразу дремота покинула быка, ему стало зябко и неуютно, колючий знобящий холодок страха пополз по позвоночнику, к затылку, судорожно сжимая крутые мышцы спины, пронизывая кожу и поднимая шерсть на загривке.
Один из волков начинал, второй подтягивал, и все остальные, откликаясь, тянули, выводили свою звучную грозную мелодию.
Большой Уг понимал значение этого воя, его смысл: волки шли на охоту. По голосам он определил направление их пути. Враги были близко.
Нелегко было бы ему отбиваться от волчьей семьи в одиночку, да еще ночью. Но серые проходили с наветренной стороны, они были ниже Уга — он отдыхал на склоне, почти на вершине холма, и можно было надеяться, что они не заметят его, пройдут мимо…
Волки шли и выли — то поочередно, по одному, то по двое, по трое… Эхо возвращало в тишине их голоса, словно лес отвергал, не хотел принимать вызов, который волки бросали ночному миру; голоса волков множились, и в какие-то мгновения Большому Угу казалось, что волки воют с разных сторон.
Лось знал, что сейчас нельзя издать ни звука, ни шороха, ни вздоха. Он уже уловил запах врагов. Слабый, далекий, но пугающий… Невдалеке, на соседней опушке, он услышал их шаги. В чуткой морозной тишине далеко разносились даже самые тихие звуки. Некоторое время волки шли молча. Но вот снова подал голос вожак. Сильный — от низких и до самых высоких звуков, — звонкий и самоуверенный голос волка-вожака заставил лося съежиться, оцепенеть. Вожак этот был незнаком Угу. Он никогда не слышал его голоса. Видимо, волки были пришлыми. Но от этого не было легче. Внутри быка все трепетало, но, опытный и выдержанный, он не шелохнулся. И волки прошли мимо. Еще довольно долго отдаленное эхо их певучих голодных голосов заставляло поеживаться Большого Уга.
Так уж устроена его жизнь, такова природа дикого лесного зверя — ему лучше, чтобы прошли мимо, чтобы не заметили его ни враги-люди, ни враги-звери.
Волчья стая ушла, угасли, умерли в темных ночных сугробах отголоски голодного воя, а лось все еще не мог успокоиться. Словно тени зверей, чужих, враждебных и сильных, чернели лапы елей, волчьими глазами горели крупные низкие звезды. Но настороженные его уши говорили: вокруг — никого. Чутье, острое и точное, более надежное, чем зрение, подтверждало: опасности нет…
Постепенно нервная дрожь в теле прошла, вязкая и теплая пелена дремоты укутала Уга.
Ночь была тихой — ни один звук больше не потревожил быка, и утром он встал свежим и отдохнувшим. Побродил среди ивовых кустов, пожевал молодые побеги и вышел на лосиную тропу, пролегавшую по краю леса.
С тех пор как он потерял свою лосиху, чувство неприкаянности, беспокойство не покидало его. Может быть, его тянуло к собратьям-лосям? Однако он не искал встречи с ними, не ловил ноздрями запах своего племени. В его памяти всплывал только один облик и силуэт, только одни глаза и голос снова и снова являлись ему, особенно во время дремоты, в тишине — его подруги, которой уже не было у него. И ноги целыми днями носили лося по тропам и сугробам, он не знал, куда идет, куда ему надо идти, но шел. Едва отдохнув, снова вставал, отправлялся в путь, звонко похрустывая снегом.
К концу декабря обильные снегопады засугробили лес, опушки, поляны. Ходить стало трудно — Большой Уг, передвигаясь по лесу, почти касался животом снега. Даже на звериных своих тропах он глубоко увязал. Такая ходьба очень утомляла, трудно стало добывать пищу, да и опасность — суровая и неотвратимая — таилась в этих глубоких и вязких снегах. Хотя волки были ему сейчас не очень страшны — они утопали в снегу еще глубже, чем он, однако от охотников, уверенно скользивших по сугробам на лыжах, Уг не смог бы уйти…
И еще особое звериное предчувствие подсказывало ему, что сугробы будут выше, глубже, что снег совсем заметет лесные дороги и тропы. Значит, надо освободиться от этого вязкого снежного плена, надо уходить в другие, менее заснеженные места, где можно при необходимости быстро бежать, где легче кормиться. Такие переходы люди называют сезонными миграциями лосей.
Большой Уг хорошо знал те леса, где бывало мало снега, — в прошлые снежные зимы он уже не раз откочевывал туда, влекомый безошибочным и древним великим знанием, упрятанным в самых тайных глубинах его звериного существа.
Накануне мимо Большого Уга прошла семья лосей. Впереди, пробивая дорогу в снегу, шагал бык, за ним — лосиха. Завершали шествие два молодых бычка. Лоси видели Уга, но не остановились. Наверное, они очень торопились вырваться из власти снегов.
Обычно лоси уходили перед самыми снегопадами, когда идти было еще легко. На этот раз ранние метели опередили зверей, и они выходили из этой снежной глубокой сыпучести, упорно и трудно протаптывая дорогу. Густой пар клубами окутывал утомленных путешественников, но они, пренебрегая отдыхом, продолжали свой нелегкий путь. Только белая с синими тенями глубокая борозда в снегу оставалась там, где только что была семья лосей.
Уга тянуло за ними вслед, но он почему-то не пошел ни сразу, ни позже в тот день, как будто что-то удержало его.
Только на рассвете следующего дня Большой Уг направился к месту своего нового, временного кочевья. Дорогу он выбрал не трудную — уже протоптанную сородичами — и до самого полудня ровно шел, слегка скользя копытами по чуть подмерзшему следу лосиной семьи. Уг мерно и глубоко дышал, шаг его был тверд и бодр, холодное солнце северной зимы чуть пригревало спину, и ему было приятно и спокойно.
Но вот тропа, по которой он шел, плавно повернула, и лось заметил, что слабый ветерок, все время дувший сбоку, теперь стал попутным. Большой Уг остановился. Осторожный и опытный бык никогда не ходил по ветру, это было опасно.
Он стоял на опушке, снег ярко сиял, слепил глаза, но все вокруг просматривалось отчетливо. Перед ним лежала широкая лощина, и непонятно было, почему вдруг вчерашние лоси свернули сюда и пошли по опасному пути, — ведь все засады хищники устраивают с подветренной стороны, чтобы ветер дул от жертвы к нападающему.
Большой Уг с опаской двинулся дальше по свернувшей в лощину тропе. Подняв морду, он внимательно нюхал воздух, надеясь, несмотря на легкий попутный ветерок, все же уловить хоть слабые запахи того, что впереди. Он чутко слушал тишину, насторожив широкие большие уши и медленно и бесшумно переступая сильными своими ногами. Какая-то неведомая сила тянула его туда, куда идти было нельзя.
Замер он, когда уловил грозный волчий дух. Если бы не попутный ветер, он никогда не подошел бы так близко к этому месту — месту страшному, но теперь уже не опасному для него…
В полутора десятках шагов от лося снег был утоптан, сугробы разворочены. Здесь была борьба. Ожесточенная. Не на жизнь, а на смерть… На этом месте лоси отбивались от волков. И снег, и утоптанная площадка пропитались не только удушливым волчьим духом, но и пугающим запахом крови…
Лосям удалось отбиться от врагов. Они ушли, но не все… Один из молодых бычков остался здесь. Он оказался менее проворным, менее сильным и сообразительным, чем его сородичи. И он остался как выкуп за жизнь семьи, как дань дикому беспощадному лесу. Теперь только обломки обглоданных костей, обрывки шкуры оставались от молодого лося. И кровь на снегу алела ярко и тревожно, напоминая лесу о недавнем волчьем злодействе…
Большой Уг попятился, длинная жесткая шерсть на его высоком загривке вздыбилась, он рванулся назад, в сторону от этой роковой тропы, побежал, по грудь утопая в сугробах… Но тотчас остановился, мгновение постоял, затем осторожно двинулся строго навстречу слабому полуденному лесному ветру, чтобы наверняка знать, что ждет его впереди, чтобы вовремя учуять врагов. Останавливаясь, отдыхая и прислушиваясь и снова разваливая сильными ногами пушистую снежную толщу, бык шел до самой темноты. Опасности не было. Скорее всего, волки, сытые, отяжелевшие и довольные, отдыхали… Можно было устраиваться на ночлег и Угу.
