Но Головин, охотник от рождения, уже сообразил, на кого похоже это создание.

Казалось, какой-то ненормальный сотворил в натуральную величину жуткую карикатуру медведя, исказив и изуродовав в угоду больной фантазии каждую черту, каждый изгиб его тела, будто вывернув наизнанку самую сущность живого. Но эта безобразная карикатура во плоти жила и двигалась, повинуясь инстинктам. Она нуждалась в пище. Она охотилась.

Алексей словно позабыл о карабине. Он просто стоял и смотрел, парализованный увиденным. Это его безмолвное стояние продолжалось до тех пор, пока сгорбленная туша не начала распрямляться, возносясь уродливой башкой к потолку. Погреб был слишком низок и не позволял твари выпрямиться в полный рост. Переступая на кривых задних лапах, существо стало разворачиваться. Головину-старшему казалось, что оно движется неторопливо, будто медля оторваться от того, на что он все еще не решался направить луч фонаря.

Луч плясал по туловищу зверя, высветив сначала покрытый свалявшимися клочьями шерсти бок с отчетливо проступавшими на нем ребрами, затем почти голую грудь.

Шерсть сохранилась только на дряблом животе. Алексею вдруг пришла в голову мысль, что этот урод болен какой-то смертельной болезнью, которая все медлила скрутить в последний узел его исковерканные члены. Взгляд Алексея скользнул по угловатому лысому черепу; по сочащейся слюной окровавленной пасти, в которой влажно поблескивали растущие вкривь и вкось, местами обломанные зубы. Их редкий, словно расшатанный ударами частокол, напоминающий изгородь перед заброшенным домом, мешал плотно сжиматься челюстям. Один клык, непомерно огромный, угрожающе торчал вперед, другой был обломлен у самого корня. А из покатых плеч этого существа вырастали вовсе не медвежьи лапы, а голые, подвижные конечности, отдаленно смахивающие на руки человека. Удлиненные, когтистые пальцы хищно сжимались и разжимались. Не для ходьбы были предназначены такие конечности, но рвать ими добычу можно было вполне.

Обморочная вялость навалилась на Алексея. Сбрасывая оцепенение, он наконец опустил луч фонаря к полу и увидел, что позади твари, среди хаоса обломков, в черной поблескивающей луже распростерлось на полу то, что осталось от тела брата.

Будь у Алексея даже достаточно времени, вряд ли он стал бы размышлять, что за блевотина извращенного естества предстала перед ним: поруганное ли чрево тайги извергло монстра, или это кара, ниспосланная таинственными силами за то, что превышена мера грехов человеческих? В памяти мелькнуло слово «мутант». Алексей не любил философствовать и пустые умствования презирал. Но сейчас будто какое-то откровение снизошло на него, чуждое и совсем не ко времени. Давно ведь было видно, как мир вокруг корчился и жутко менялся под действием «радиации» распространившегося зла. Мутировало всё: тайга, звери, люди, жизнь.

Спертый воздух подземелья колыхнулся от клокочущего нутряного рычания. С костяным стуком сомкнулись челюсти с кривыми зубами. Яма пасти превратилась в щель.

«Как же он жрет такой пастью?» — подумал Алексей.

В тесноте погреба зверю не было места для прыжка. Тварь с рычанием потянулась к Алексею, круша последние полки и топча ящики. Хищно взметнулись руки-лапы. Но гены буйных и непокорных предков не дремали в Головине. Лопнула опутавшая сознание паутина, застоявшийся в легких воздух, грозя порвать голосовые связки, рванулся из глотки первобытным охотничьим кличем.

Мать, которую выгнала на крыльцо обморочная боязнь за сыновей, едва не повалилась с ног от яростного вопля, взметнувшегося из глубин погреба. Гулко и часто ударили выстрелы, потонувшие на мгновение в неистовом реве зверя, а затем дверной проем озарился изнутри вспыхнувшим пламенем. Мать медленно осела на влажные доски.

Деточки мои! О, Господи, за что кара твоя?!

Она больше не чаяла увидеть сынов живыми. Ад пробивал себе дорогу из-под земли. (Мать не могла видеть, как короткими рывками отдачи дергался полуавтоматический карабин в руках Алексея, и шальные, не попавшие в цель пули пробивали тонкий металл бензобака от лодочного мотора «Вихрь», будто по предначертанию свыше принесенного в погреб младшим сыном.) Сполохи крепчали с каждой секундой, и вот уже бело-желтые, подмаранные дымом жгуты огня выхлестнулись во двор. Цепляясь за перила крыльца и беззвучно шевеля губами, мать смотрела, как набирает силу подземный пожар и огненные чертенята вовсю уже пляшут по деревянным косякам входа. Там, в этом пекле остались ее дети, и не было голоса, чтобы позвать их.

Мать вздрогнула.

Внезапно из превратившегося в гигантскую печь погреба вынырнул человек, заметался по двору, срывая горящую одежду, возле забора повалился в широкую, грязную лужу, червем закрутился в спасительной жиже.

Сбив огонь, Алексей, мокрый, с вытаращенными глазами на опаленном, перепачканном сажей лице, взлетел по ступеням веранды, подхватил на руки старуху и бережно понес ее в дом. Вслед из полыхающего погреба захлопали выстрелы, через мгновение их трескотня сделалась непрерывной. Это от жара рвались патроны. Потом ахнуло основательней.

Алексей в нерешительности остановился. Нет, в дом — это, пожалуй, напрасно.

Понимал ведь, какой ветерок здесь дунет, если настанет очередь треклятого брезентового мешка. Сама-то взрывчатка сгорела бы тихо-мирно и всё, но есть там от чего сдетонировать. Эх, Витька, Витька!..

Опустив бесчувственную старуху на топчан в сенях, Алексей заметался по комнатам, отыскивая документы на усадьбу, паспорта, материну сберкнижку. Где-то были у нее припрятаны и наличные. Черта с два найдешь, когда нужно!

На перетряхивание комодов и сундуков ушло несколько минут, но Головину показалось, что не меньше часа. Шарахнуть же могло в любую секунду. Наконец, рассовав по карманам документы и деньги, подхватив старуху, Алексей выскочил на крыльцо. Опасливо огляделся, но не из-за боязни скорого взрыва. Другой страх оказался сильнее: наповал ли уложил ту гадину? Неровен час, выкарабкалась из огня, пока орудовал в доме, и нагрянет откуда-нибудь из-за угла.

Но вокруг было пусто. Головин перевел дыхание и, стараясь не глядеть на харкающий пламенем зев, рванул через двор.

Погреб братья строили основательно, даже добрую вентиляцию соорудили, чтоб продукт от сырости не гнил. Теперь вентиляция создавала мощную тягу. Нарастающий гул огня перемежался треском дерева и звучными хлопками. Полыхало на славу, да еще хранившийся в погребе самогон добавлял жару, больно хорош да горюч был.

Когда до калитки оставались считанные шаги, за спиной Алексея оглушительно бухнуло, и земля словно выпрыгнула из под ног. В затылок ударило раскаленным молотом. Падая, Головин сделал отчаянную попытку прикрыть собой мать от несущегося вслед раскаленного вихря.

На том месте, где горбился земляной бугор, ослепительно полыхнуло. Непомерно длинные тени потеками испарившейся темноты расплескались во все стороны. Тугой грохот, словно лопнула исполинская шина, сотряс окрестность, прокатился по поселку, ударился об окружавшую его кольцом стену тайги и, дробясь многократным эхом, ушел в сопки.

Испепеляющий смерч закрутился над двором, круша постройки, ломая деревья. В неистовом веселье от обретенной свободы он, будто щелчком великаньего пальца, сшиб с дома крышу, повалил изгородь, топнув гигантской ножищей, взметнул над подворьем комья земли и горящие обломки.

Раскаленный ураган пронесся над распростертыми телами матери и сына, налетел на поселок, отозвавшись по всей округе звоном бьющихся стекол и неистовым лаем всполошенных собак.

Когда схлынул жар, Алексей приподнял голову, на которой трещали и дымились волосы. Огляделся. В беспросветное небо величаво уплывало клубящееся, подсвеченное снизу сполохами облако, из него сыпались на землю щепки от перемолотых взрывом бревен и досок, какие-то пылающие комья и клочья.

Занялся угол покосившегося дома, и в мелькающем свете пожара Алексей разглядел огромную воронку, продавившую двор посередине. Он оглядел мать, которую прикрывал собой, но не понял, жива она или нет. В голове перекатывался гул, саднила обожженная кожа. Но сквозь подступающее беспамятство он еще успел заметить, как за рухнувшим забором, из хаоса заваливших дорогу горящих обломков, из плывущего над землей слоистого дыма поднялась вдруг странная, косматая от обгоревших лохмотьев фигура, вся будто измятая взрывом, и, неуклюже раскачиваясь из стороны в сторону, убрела по улице к в сторону поселкового цетра.