На служебном столе Сергея расстелена газета. Белокурый солдатик, несколько поблекший от острожной нужды, берет свежий хлеб, жареную свинину, макает в соль лук, откусывает. Хр-рум. Хр-рясь!.. …Кровь хлещет из развороченного лона…

Двигаются красивые молодые губы, перемешивает пищу упругий язык.

Допрос, на котором подозреваемый дал признательные показания, состоялся вчера.

— Расскажи, как в первый раз изнасиловал потерпевшую.

Голова солдата энергично мотается из стороны в сторону.

— Не, я ее не насиловал. Мы по согласию… Она мне понравилась, я с ней думал встречаться.

— Если понравилась, зачем привел других?

Молчание. …Солдат ест. У Сергея внутри тупо и тяжело пульсирует мертвенная усталость.

Муть время от времени наползает на глаза радужной пленкой, искажает очертания привычных предметов. …Страшная маска вместо лица девушки…

У стены, на составленных в ряд стульях неподвижно застыли две женщины: пожилая, с бордовым распухшим лицом, с тяжелыми каплями в уголках глаз, и молодая, красивая, не отрывающая от пола безучастного взгляда. Мать и жена.

— Как же так, сыночек?

Солдат ниже наклоняется над газетой, трудно глотает. Тишина, только похрустывают на зубах хрящики. Репин делает вид, что изучает какой-то документ. Он не спал почти трое суток. И не его обязанность проводить это свидание, милостиво предоставленное следователем убийце в награду за признание. Изнеможение накатывает щекочущими волнами, глаза уже потеряли способность закрываться, забитые невидимой колючей пылью. Туманится, плывет кабинет, размазываются в бесформенные пятна столы, стулья, громоздкие, похожие на старинные броневики, сейфы.

Арестованный отрывается от еды, поворачивает голову и неожиданно улыбается Сергею хитроватой улыбкой. Припухлые губы становятся заметно толще и извиваются жирными, влажно поблескивающими червями.

Сергей пытается сфокусировать взгляд, но прокуренный воздух дрожит, дым колеблется и слоистыми волнами плывет к потолку. И в этом миражном мареве ухмылка солдата делается шире, уголки рта ползут в стороны, будто кто-то растягивает пальцами прорезь в резиновой маске. Черная трещина пересекает лицо, делается все шире, становятся видны лезущие из десен неровные, отливающие влажной желтизной клыки. Из глубоких, обведенных синевой впадин на Сергея таращатся желтоватые глаза, в которых нет ничего, кроме неутолимого голода и блуждающих бликов. Хищная звериная морда, скалясь, тянется к Сергею. Сочащаяся слюной пасть будто подсмеивается над тем, как не вовремя он задремал.

Но Репин не спит. Он начеку и выжидает. Правая рука уже незаметно пошла под пиджак, подмышку, где притаилась теплая сталь оружия. И когда личина приближается настолько, что становятся видны искры торжества, прыгающие в продолговатых зрачках, он с воплем рвет из кобуры рифленую рукоять.

Вздрогнула мать, поперхнулся арестованный, ойкнула девочка-жена. …Сергей ошеломленно огляделся по сторонам. Он стоял посреди знакомой дороги, вымощенной крошащимися бетонными плитами. В голове тоненький голосок распевал:

«Сидели на нарах два рыла, по воле грустили друзья. Один был по кличке Бацилла, другой был…»

Только спустя несколько мгновений до Сергея дошло, что он, как сомнамбула, притащился к Октябрьскому райотделу милиции и торчит столбом на бетонированной полосе, ведущей от автостоянки к крыльцу.

Сергею вдруг послышался далекий гудок тепловоза. Густой, пронзительный, подкрашенный воющими нотами. Гудок не умолкал, лишь слабел временами и тут же вновь набирал силу. За сотни километров от железной дороги ему не было объяснения. Но Сергей вдруг догадался, что это не локомотив. Сквозь пелену мороси над крышами промокших домов плыл рев неведомого, огромного, лютого зверя.

В кабинете Логинова спиной к двери сидел посетитель.

— Ну, Григорий Олконтович, — услышал Сергей, переступая порог, слова Николая, — с этим ясно…

Логинов глянул на вошедшего. Следовало выметаться и не мешать разговору. Но вместо этого Репин прошел и присел в сторонке. Николай царапнул нахала взглядом, но решил не усложнять, и продолжал:

— Тут вот что еще меня интересует.

Договорить ему не дали. Из коридора в приоткрывшуюся дверь просунулась голова помощника дежурного.

— Николай Данилыч, вас Онуфриев вызывает!

Логинов недовольно поморщился.

— Люди у меня, скажи — попозже зайду.

Помдеж не унимался.

— Там с области звонят. Онуфриев сказал, чтоб немедленно.

Николай пожал плечами, улыбнулся посетителю.

— Извините, придется минуту обождать.

Оставшись один на один с завучем, Репин некоторое время сидел молча. Удивительно все-таки, как складываются обстоятельства. Одно к одному. Вот и завуч тут как тут, легок на помине. Раз так, отчего и не потолковать. Бывает, толкнешь камушек, глядишь — вся осыпь поехала. Вот и толкнем, дальше — глянем, что получится.

Он уже не сомневался, что события развиваются не сами по себе, а раскручивает их какая-то неведомая закономерность.

Сергей не стал пересаживаться за стол, остался на своем месте, надеясь, что с такого расстояния завуч не учует перегара.

— Вы здесь родились?

Григорий Олконтович недоуменно поднял голову.

— Да, я здешний.

— Где учились, в каком вузе?

— В Москве учился. Какое это имеет значение?

— Расслабьтесь, я вас не допрашиваю. Этим делом занимается Логинов. Я в командировке, у меня другие задачи. Просто заглянул и увидел вас. Вы меня не помните?

Григорий Олконтович ответил не очень охотно.

— Отчего же не помнить? Встречались.

— Вот и я запомнил. Вы так интересно рассказывали.

Завуч пожал плечами.

— Краеведением занимаетесь? — Сергей закурил и выпустил в потолок струю дыма. — Я, конечно, по другой части, но признаться, тоже интересуюсь. Хобби, так сказать. Занятные места. Я читал кое-что. Кого тут только ни бывало! А гражданская война! Да и о происхождении коренных жителей, я слышал, ученые спорят. Вы, наверно, всё про всех здесь знаете, всех предков наперечет? Это мы, русские, и деда с бабкой не всегда помним.

— Кое-что мне известно и о предках, и об этих местах. — Григорий Олклнтович не мог взять в толк, что за разговор не по теме затеял приезжий?

Сергей, всем своим видом изображая скучливое пустомельство, продолжал:

— Вы на вечеринке легенду рассказывали, про оборотня. Тут эти происшествия с медведем. Люди связывают их с легендой, всерьез воспринимают. Просто экзотика какая-то! В городе живешь — никогда не подумаешь, что такое может быть.

— Не стоит придавать этому излишнее значение, — сказал завуч, — и представлять местных жителей дикарями.

— Согласен… Геолог, жалко его, но по-свински себя, помнится, повел. Вы, кажется, обиделись. Не думаю, что он всерьез, просто пьяный. Мне кажется, все тут мирно уживаются.

Завуч промолчал. Репин лениво потянулся.

— Насчет легенды… Любопытно, были какие-то предпосылки или просто сказка?

Григорий Олконтович усмехнулся.

— У всякой сказки свои предпосылки. И у этой реальная основа есть.

— Ну, уж и основа, — усомнился Репин. — У кундиги?

— Представьте. Даже имя того охотника известно, с которого все началось, и потомки его здесь живут. Это все знают. В давние времена, если шатун кого-то ломал, пугались. Думали — кундига появился. После войны уже был случай: набросились на одного, потому что за кундигу приняли.

— Ну, дела! — удивился Сергей. — Вы грамотный человек. Что скажете?

Григорий Олконтович опять усмехнулся:

— Про оборотня старики да глупые толкуют и то не всерьез. Вы думаете, промысловики из-за суеверий в тайгу не хотели идти? Ерунда. Кундига, скорее, предлог. Совсем другие есть причины. Недовольство накопилось, надоело так жить.

Вы, наверное, тоже полагаете, что у аборигенов одно пьянство на уме?

— Даю вам честное слово, — заверил Сергей, — нету у меня никаких предрассудков.