— Я совсем не в этом смысле…

Но Раиса продолжала:

— Понимают они разве, что если встречаются двое интеллигентных людей, есть им чем заняться, кроме секса?! Так зачем вам лишние сплетни, когда жена вернется?

Иван Иваныч растерянно помялся.

— Ну… вы не подумайте…

— А вот мы с вами посидим, чайку выпьем, коллекцию посмотрим, заговоримся допоздна. На улице слякоть, да и провожать меня — сами понимаете! Непременно ведь останусь ночевать.

— Да ради бога…

— В сенях на топчане положите?

— Раечка, вы разве мои хоромы не разглядели? Хватит места…

— Вы в одной комнате, я в другой. Дождь шелестит, лес шумит, собаки вдалеке воют. И уютно, и тревожно чуть-чуть, и тепла так хочется! А мы лежим и притворяемся, что спим.

Иван Иваныч коротко глянул на нее и отвел глаза.

— Я… могу не притворяться.

— И я могу. Придете вы ко мне на диванчик, а я не прогоню. Затемно только по вашим колдобинам обратно добираться трудно.

Раиса вдруг захохотала.

— Зато никто ничего не узнает!

Иван Иваныч наконец понял ее кураж.

— Зря вы так. Я все-таки не мальчик.

Раиса с наслаждением выпустила дым.

— Кстати, о возрасте… Знаете, я заметила, чем старше мужья, тем охотнее их жены ездят в командировки. За своей супругой не замечали? Это ведь у мужчин с годами проблемы, не то, что у нас, женщин.

Иван Иваныч поджал губы.

— Хоть вы птица и областная, но хамить… Ну, спасибо! А я ведь как друг…

— Да хватает у меня друзей, куда бы от них деться?! — В голосе Раисы пискнули истерические нотки. — Шли бы вы, Иван Иванович… чай с травами пить! Или все-таки не тот еще возраст?!

Замред, утратив степенность, рысью покинул комнату, на прощание убойно шарахнув дверью.

«Козел блудливый!» — про себя напутствовала его Раиса.

Козел-то козел, но распускаться зачем? Не сдержавшись, она расплакалась.

Как остофигело все! Забралась ведь к черту на кулички, а и тут каждый маразматик норовит тебя подстелить. Вернешься — дома пусто, одни кактусы в горшках торчат.

И ничего им не делается, хоть вообще не поливай! Бугай этот физкультурный, хоть бы иногда денег подкинул, видит же, что бывшая супруга еле концы с концами сводит. Журналистка голозадая! Пять лет уж, как разбежались, но нет, шары зальет, припрется, когда не ждали, всякую околесицу городит, куражится, воображает, видимо, что извелись по нему! Дубасит в железную дверь — всех соседей на ноги поднимет! Пустишь — лезет в кровать. Животное! Случалось, и уступала… После пойдет, помочится, пожрет на кухне, будто для него приготовлено.

«Пока-пока!..» И женат ведь уже в третий раз. У тех дур тоже, поди, радости полный подол. Убила бы, честное слово.

Утром придешь на работу, там тоже козел такой же, наподобие Ивана Ивановича.

«Что же вы, Раечка, с материалом в сроки не укладываетесь? Безобразие! Разве так можно? Кстати, вечером состоится важная встреча. Со спонсором. Сами же знаете, как у нас с финансами. Хочу вас позвать. Вы бы с ним поласковей, перед такой женщиной кто устоит?!»

Ясно: разведенная — значит блядь!

Согласилась раз. Чего уж там шеф этому толстомордому наобещал, не известно.

Только толстомордый шары залил и прямо в женский туалет следом вперся! Потом, как индюк, болботал, когда рожу его жирную расцарапала. Шеф чуть на дерьмо не изошел! Но нервы коньячком успокоил, и у него самого взыграло. Шефу с досады да спьяну не отказала. Хоть пользу какую-то потом поиметь можно! Тьфу!

Что за везение такое?! Не уродка, не дура, не фригидная. Но кого хочется, тот или занят, или так только, на ночку заглянуть. Или вообще не понятно, почему не складывается. Вечно в бегах, язык высунув, за материалом для передачи! Колготки каждый день рвутся, да и вообще, в одном свитере не находишься.

Попробовала с одним коммерсантом. Поил умопомрачительными ликерами, тряпки и побрякушки дарил, на «джипе» возил. Вместе с собачкой. Собачку тоже паштетами выкармливал и большой разницы между обеими не видел. Бизнес да кабаки — вся его жизнь. Ушла, так он еще приезжал и облаивал, как хотел, вместе со своим пекинесом.

Да уж, разбуди ее среди ночи и потребуй рассказать про жизнь, вспомнятся одни кактусы, рваные колготки, и чужие потные лапы Можно в работу уйти, книжку, что ли, какую-нибудь написать. Да про что писать-то и кто издаст? И какая, к черту, из нее писательница! Журналистка и то, так себе.

Вечно одни бемсы!

Теперь умудрилась вот связаться с непутевым следователем. Ничего лучше не придумала! Брошеный, замусоренный какой-то, несчастный весь и полупьяный без конца… Надо с ним что-то делать… Ишь, заботливая нашлась! Никто ведь он ей и зовут его никак. Спьяну замуж зовет. Ну, самый, что ни на есть, завидный жених.

«Если на свежую голову не передумает — соглашусь» — с истинно женской последовательностью решила Раиса.

Всего-то и дел, вытрезвить, да позволить выговориться, чтоб вытряхнул из себя скверну, которая накопилась сверх всякой меры. Домашний уют ему создать, чтоб было куда с войны своей возвращаться. А там и вовсе — в запас его, в запас!

Возникало, правда, сомнение, а получится ли у нее после стольких-то лет кукушечьей жизни? Представить даже трудно — Репина Раиса Петровна, жена! Но не хотелось об этом думать, а хотелось помечтать, как вечером, на кухне мирно усядутся они ужинать, попьют чаю, (только чаю, и ничего другого), посудачат о том, о сем, эдак, по-житейски, как заведено во всякой добропорядочной семье. И пусть он хоть до одури сидит себе потом перед телевизором, или на диване валяется с газетой. Что в этом плохого?

А она… а что она? Найдутся для женщины занятия. Леня Пешков мещан шибко не любил, но не всем соколами парить…

И заставить его почитать хоть что-то, ибо дремуч вельми, хоть и не дураком родился! А не пожелает, так и ладно, обойдемся.

А потом… Трудновато, конечно, придется на его зарплату за вычетом алиментов, да на ее декретные. И захочет ли такой якорь бросать? Захочет, не захочет, можно ведь и не спрашивать. Можно подумать, они контрацепцией интересуются!

Давным-давно пора, пока все не усохло.

Ей почему-то казалось, что Сергей непременно должен любить детей.

Раиса тряхнула головой, усмехнулась. Вот ведь дурища, размечталась! Не зря бабий ум в пословицу вошел. Достала из сумочки косметичку, глянула в зеркальце.

Кр-расавица зареванная.

За помутневшим окном качалась в такт ветру полуоблетевшая ветка, взмахивала крылышками нечастых листьев. Желто-оранжевая бабочка дернулась на надломившемся черенке, испуганно взмыла, навсегда покидая привычный насест, и вдруг прилипла к стеклу короткопалой пятерней, словно призрачный зверь ступил сюда невидимой лапой, оставляя зримый след. Но уже через секунду новый порыв подхватил блуждающий лист, крутанул его в воздухе и умчал в никуда.

Сергей зашел в кафе перед самым закрытием. В пустом зале шаги одинокого посетителя отдались гулким эхом. Позевывающая раздатчица шлепнула на тарелку лепешку холодных, слипшихся рожек, долго гремела инструментом по дну кастрюли, выуживая оттуда остатки гуляша. Частное кафе в этой дыре мало, чем отличалось от былой общепитовской столовки.

Раздатчица посмотрела вслед запоздалому посетителю, двигавшемуся к кассе зыбкой походкой. Уронит еще поднос. А на вид, вроде, приличный. Однако все обошлось.

Усевшись у окна, Сергей положил локти на потертый пластик, ткнул вилкой в неаппетитный харч. Есть не хотелось. Вяз во рту жир, размазывался по нёбу. Глядя в чуть затуманенное оконное стекло, Сергей наблюдал за собственным отражением, всматривался в движение губ полупрозрачного двойника. Постепенно с двойником этим начало твориться что-то странное. То ли сырая муть была тому причиной, то ли обманчивая игра света в темном стекле.

Сергей, незаметно погружаясь в усталую полудрему, заметил, что в мутном озерце окна его отражение совершенно самостоятельно повернуло голову. …Масленые, жующие губы, припухлые, как у ребенка или человека, всю ночь напролет занимавшегося любовью. На верхней, тронутой пушком, скопились крохотные капельки влаги, В углу рта — прилипшая хлебная крошка. Оттопыренная щека, за которой молодые крепкие зубы перемалывают лакомую, приготовленную матерью снедь, похрустывающую аппетитными хрящиками. …Хруст живой человеческой плоти, раздираемой железом…