— Послушайте сюда, молодой человек, нужно срочно запретить все внебрачные связи, виновных строго наказывать, супружескую неверность карать, сочинителей новых танцевальных па преследовать, пропагандировать только строгие классические танцы, а лучше всего оставить один…

Я слушал старого едина сначала с недоумением, потом со страхом, а затем понял его и облегченно вздохнул:

— Дедушка Рэммерих, — я осмелился перебить патриарха, — Вы никогда не танцевали, да?

Патриарх замер на полуслове с открытым ртом.

— Ха, вы только послушайте! Я и не танцевал! — опомнился он, — Что такое там ваша “Плошка моя”? Видели бы вы “Семь сорок”! Это две большие разницы. Я так лихо отплясывал в молодости, что меня даже прозвали “Танцующий Един”. Э, молодой человек, — пожурил он меня, — как Вам такое в голову могло прийти?

— Но тогда почему?! — только и смог спросить я у реформатора.

— Потому, что я уже слишком стар и не могу танцевать. Только теперь, не будучи способным к танцу, я смог объективно оценить все его тлетворное влияние на людей. Послушайте старого мудрого едина и он Вам скажет, на что способен пытливый человеческий ум, не отвлекаемый зовом плоти. Ого-го, на что! К тому же, пигалицы, скажу я Вам, стали уже не те, что во времена моей молодости. Раньше они пахли так, что у меня только от их аромата начинала кружиться голова и ноги сами пускались в пляс, а ныне… — он грустно поник головой и замолчал.

Я хотел было потребовать у патриарха обещанное мне за разговор звание эксперта, но тут в Зал вошел Старик, и я поспешил к нему навстречу.

Итак, я пролежал в отключке целый день и целую ночь. За это время никто из нашей Семьи не рискнул сунуться к крысятнику и посмотреть, как там и что. В Семье был объявлен двухдневный траур по погибшим героям, а меня целые сутки подозревали в измене и шпионаже. Но когда я высказал всё, что думаю о погибших героях, о тех, кто их выбирал, о своей незаменимости и об Одноглазом, то все, кто были в Зале, облегчённо заулыбались, а Старик сказал: “Это Скок”.

— Так, так, так, — задумчиво проговорил дедушка Рэммерих, — так Вы говорите, молодой человек, что Вас не до конца распутали с этой крысиной королевой. Что-то осталось-таки от неё?

— Я не чувствую ничего, — ответил я.

— А ты и не пробовал, тебя вечно надо всё заставлять, — встрял Одноглазый и медленно осмотрел Зал Совета слева направо. Он это проделывал постоянно и уже все успели оценить яркий блеск его нового глаза, но ему было мало.

— То, что предлагал в прошлый раз Скок, не получилось, — заговорил Старик, — Мы сейчас не будем выяснять, по чьей вине это произошло. Слишком сильный враг противостоит нам, чтобы искать виноватых.

При этих словах члены Совета перестали ёрзать и показывать на меня пальцами. Надо же, нашли виноватого!

Я лежал на зеленой мягкой шелковистой травке под ярким небом. На расстоянии вытянутой клешни от меня покоилось нечто по имени Одноглазый. Я это точно знал, хотя запомнил своего учителя совсем другим. Монстроподобный Одноглазый был опутан и привязан прямо к земле толстой, светящейся голубым, бечевкой, завязанной у него на груди красивым бантиком. Моя бечевка была полностью распутана и валялась рядом со мной на траве, уныло светясь бледно-голубым. Но мне от этого было не легче. Мое смертоносное непобедимое тело кто-то грубо пришил к земле прочными красными нитями.

Одноглазый, тихо рыча, пытался вырваться из пут, но у него получалось только шевелить своей зубастой головой. Пыхтя и шипя, он изредка старался дотянуться бронированными губами до бантика на своей шипованой груди, но каждый раз — безрезультатно. Тогда он снова начинал рычать и рваться из голубых пут.

Я же решил не повторять ошибок Одноглазого и стал выпускать из себя весь имеющийся в наличии воздух, и таким образом слегка ужался в размерах. Это позволило мне с большим трудом вытащить из пут боевую клешню. Хватка нитей ослабла, но ни о какой свободе не могло идти и речи. На высвободившейся лапе я включил плазменный резак и попытался пережечь удерживающие меня нити. Не тут то было. Пламя свободно проходило сквозь них, не причиняя им вреда.

— Эй, Одноглазый, угомонись, — страшным рокочущим басом обратился я к своему учителю, — постарайся придвинуться ко мне, — попросил я его и зачем-то добавил, — Прием.

— Вас понял, — пробурчал Одноглазый и страшно пыхтя, стал прижиматься ко мне.

Я изо всех сил жужжа сервомоторами и сбрасывая прямо под себя излишки топлива потянул клешню к бантику на груди учителя и с первой же попытки развязал его. Вы ждали, наверное, что я вам тут напряжение буду нагнетать. Мол, тянулся-тянулся, не дотянулся, тянулся-тянулся, не дотянулся, тянулся — тянулся, дотянулся. Но тут тросик порвался, клешня рухнула и Одноглазого от меня отодвинула. Мы заплакали, зарыдали, а тут птичка прилетела и бечевку с червячком перепутала. Хвать его клювом, и развязала узелок. Что она, птичка, дура, что ли, веревками питаться? Мы, крутые, все всегда с первой попытки делаем.

— Узелок завяжется, узелок развяжется, — заскрипел Одноглазый и начал освобождаться от бечевки.

Окончательно распутавшись, учитель поднялся во весь рост, тихо жужжа взлетел на небольшую высоту, повращал башней и наконец соизволил спуститься ко мне. Только о себе и думает все время. Грубо подвигав меня из стороны в сторону, он нашел свободный конец красной нити и аккуратно начал высвобождать меня. Через некоторое время я, не помня себя от радости, взлетел на небольшую высоту, повращал башней, прослушал эфир, засек пару целей, от души отследил их и тут только обратил внимание на угрюмого Одноглазого внизу.

— Мне тоже очень хотелось прослушать эфир, — грустно произнес Одноглазый, — но я решил сначала помочь тебе.

— Так слушай, кто ж тебе мешает, — щедро предложил я.

— И что же мне там слушать, если ты его уже весь прослушал? — ядовито поинтересовался Одноглазый.

Мне вдруг стало очень стыдно. Как же это я так, взял и весь эфир в одиночку прослушал, даже другу учителю ничего не оставил.

— Вот, интересно, Одноглазый, — решил я отвлечь его, — ведь я сейчас ни на какого таракана не похож, правда? А почему же меня крысиная королева постоянно тараканом называла?

Одноглазый угрюмо пожужжал сервомоторами и проскрипел:

— Это потому, что у тебя сущность такая тараканская, Скок.

— А у тебя какая, а? — моментально обиделся я, — Ну-ка, давай, посмотрим, посмотрим, — я облетел вокруг учителя, внимательно изучая его, потом повращал башней, пытаясь получше разглядеть себя и спросил:

— Посмотри-ка, нет ли у меня там на спине и чуть ниже ее таких особых защелок и гнезд? Есть? Очень хорошо!

Я облетел еще раз вокруг Одноглазого, все проверил и торжественно объявил:

— Одноглазый, мы с тобой знаешь кто? Кто? Может быть ты это и есть, а я точно нет. Мы с тобой являемся частями раскладушки Спасителя Долины. Ты рука, а я голова! К сожалению, нам не хватает еще двух ног и одной руки. Может, поищем? — предложил я.

— Зачем? — удивился Одноглазый.

— Как зачем? — в свою очередь удивился я, — мы бы тогда смогли гордо прокричать: “Руки, Ноги, Голова! Раскладушка — Спаситель Долины!”, соединиться всем вместе и кинуться на поиски приключений.

— Правда? — тупо спросил учитель и начал придирчиво осматривать себя.

Через некоторое время он довольно объявил:

— Все правильно, Скок, все правильно. Вот только я не рука, а нога, вот так.

Я задохнулся от нехороших предчувствий и, еще более внимательно осмотрев себя и Одноглазого, разочарованно поник.

— Ничего, Скок, не расстраивайся, — учитель постучал меня клешней по броне. — не всем же быть Головой, кому то и… это самое надо. Без таких частей тоже нельзя, Скок.

— Мы, наверное, не будем искать остальные части раскладушки, так ведь? — неуверенно спросил я.

— Конечно, — великодушно согласился Одноглазый, — у нас и других дел хватает. Ну, где твои боги? Веди!