— Ну, все, обсох? — Одноглазый придирчиво осмотрел мое лицо, — пошли к Старику.

Делать было нечего и я поплелся за учителем. Через некоторое время Одноглазый обернулся, посмотрел на меня и спросил:

— А чего это ты так враскоряку идешь? Танцульки рассасываются? — затем обежал вокруг меня и добавил, — смотри-ка, какие маленькие стали.

Я резко остановился и принялся горестно рассматривать свои танцульки. Рядом со мной валялся Одноглазый. Он дрыгал ногами, держался за живот и тихо шипел. Я же изучал поврежденные места и прикидывал, перекинется ли рассасывание дальше, или остановиться на пораженных органах. Эх, судьба-злодейка! Я с горечью посмотрел на конвульсии Одноглазого. Вот так в одночасье Семья у Водопада потеряла двух своих лучших бойцов.

— Прощай, Одноглазый, — я положил руку на умирающего учителя, — но мы скоро встретимся с тобой, я ненадолго задержусь здесь.

Учительское шипение моментально превратилось в бульканье, и я с ужасом понял, что Одноглазый если и собирается умирать, то не от внезапно охватившей его болезни, а от смеха. Быстро оглядевшись вокруг и никого не заметив, я заподозрил, что он смеется надо мной, больным обреченным человеком. Вот зараза. Я отпрянул от своего бывшего учителя, развернулся, и гордо пошел в сторону Зала Совета. Гордо идти было очень тяжело, танцульки жгло и тянуло, они пульсировали и при каждом шаге бухались друг о друга, но я старался не замечать этого. Никто не увидит моих страданий. Я умру вдруг, неожиданно для всех, и они решат, что отказало сердце. Большое, отважное сердце…

— Эй, Скок, подожди, — Одноглазый догнал меня, — ты что, с ума сошел? Я же пошутил.

Я, демонстративно не замечая его, проследовал дальше.

— Когда же ты наконец вырастешь, Скок? Ну откуда же я могу знать, что у тебя там рассасывается, подумай ты своей пустой головой. Мне что, Авоська пришел и доложил? — продолжал убеждать меня Одноглазый.

— Не надо, не разоряйся, — гордо ответил я на его поползновения, но мне почему-то вдруг полегчало, — ты сам сказал, что они здорово уменьшились.

— Скок, помилуй. Да откуда мне знать, что у тебя там уменьшилось, а что выросло, я же сквозь доспехи не вижу!

В Зал Совета я вошел уже совсем здоровым.

Кроме дедушки Рэммериха там еще никого не было, и Одноглазый отправился искать Старика и других членов Совета. А я, посмотрев на патриарха, вспомнил о своих научных открытиях, Шнобелевской премии и подвалил к старому едину. Таким расстроенным я не видел его никогда. Он сидел закрыв глаза и мерно качая головой о чем-то переживал. Кто бы мог подумать, что вся эта утренняя история с лишением меня волшебного дара так подействует на него? Я представил себе, какие муки совести испытывает сейчас патриарх, с какими словами мысленно обращается ко мне, пытаясь вымолить прощение, и пожалел его. Даже не так. Я простил его. Теперь он просто обязан был мне помочь со Шнобелевской премией.

— Дедушка, — осторожно позвал я, слегка дотронувшись до него. Старый един в ответ вздрогнул, громко всхрапнул и проснулся.

— Я не сплю, а смотрю, смотрю, не выключайте, — пробормотал он и только после этого увидел меня, — А, молодой человек, это Вы.

— Дедушка Рэммерих, я хочу с Вами посоветоваться на счет Шнобелевской премии. Помните, Вы как-то рассказывали. Я тут сделал два, ну то есть теперь одно открытие, и хотел бы получить эту самую штуку. Она большая? — поинтересовался я.

— Кто? — не понял патриарх.

Все мозги проспал, что ли?

— Шнобелевская премия, — пытаясь не раздражаться, повторил я, все-таки старый человек, уважать надо. Зачем-то.

Дедушка Рэммерих внимательно осмотрел меня с ног до головы, с головы до ног, и пристально взглянул мне в глаза.

— А давайте, молодой человек, вместе посмотрим на Ваш шнобель, — вдруг предложил он.

— А чего на него смотреть-то? — изумился я, — Красивый, конечно, но в целом шнобель как шнобель.

— Ну, таки шнобель как шнобель, — не согласился един. — Коротковат он будет для премии, Ваш шнобель.

Я аж задохнулся от возмущения!

— У кого это коротковат? У меня? Да Вы в своем уме, дедушка Рэммерих? У любой пигалицы спросите какой у меня шнобель! И она Вам скажет, что у Скока…

— Тише, тише, — зашипел патриарх. — В высоконаучных кругах, молодой человек, шнобелем именуют нос, а не… — он пожевал губами, помолчал и вдруг предложил:

— Хочу с Вами, юноша, обсудить один законопроект, который недавно родился у меня. Сдается мне, что Вы могли бы стать квалифицированным экспертом в данном вопросе, а премия… бог с ней, с премией. Вы еще очень молоды и спокойно пока можете жить без нее. Оставьте премию старикам.

Я тут же представил себе, как начали бы шушукаться за моей спиной, если бы я получил Шнобелевскую премию: “А вы знаете, что Скок пользуется, стыдно сказать, Шнобелевской премией? — Да? Кто бы мог подумать, а ведь еще такой молодой…”, и мысленно возблагодарил богов, что они отвратили меня от такой глупости. А ведь мог бы и не посоветоваться с патриархом, вот бы тогда позору было.

— Меня в последнее время сильно беспокоит все нарастающее падение нравов в Семье. Вы заметили, молодой человек, что наши пигалицы танцуют-таки перед кем попало, а мужчины делают им неприличные предложения прямо в общественных местах? — спросил меня дедушка Рэммерих.

Честно говоря, я с такими делами у нас в Семье не сталкивался. Пигалицы у нас танцуют не перед кем попало, а только перед теми, кто им нравится, а вот насчет неприличных предложений… Я представил себе, как подхожу к какой-нибудь пигалице и говорю: "Пойдем, нагадим Одноглазому на лежанку — вот смеху-то будет!" Хм… Ну сама идея еще туда-сюда, ну Болтуну может быть и можно предложить, но пигалице? Фу!

Получалось, что я был не согласен со стариком едином, но таинственное звание эксперта манило меня, и я утвердительно кивнул головой. А вдруг я что-то не видел или не слышал?

— Мысли большей части Семьи заняты танцами, — между тем говорил дедушка Рэммерих, — солью счастья, рыбалкой и охотой, — я согласно кивнул головой. — Даже состоящие в браке танцуют-таки на стороне. Не так открыто, как свободные мужчины и женщины, но все же на виду у всех, — я опять согласно кивнул головой.

— Очень хорошо, молодой человек, что Вы понимаете, о чем говорит Вам старый мудрый един, — удовлетворенно проговорил дедушка Рэммерих, и немного подумав, продолжил, — А чему учил нас Господь народа моего? ”Не возжелай даже в мыслях жены ближнего своего, ибо, истинно говорю, у возжелавшего даже в мыслях дьявол поселился в душе его”.

При этих словах я судорожно сглотнул и прислушался к ощущениям в себе. Но потом, перебрав в уме своих соседей, я облегченно вздохнул. Все они были неженатые.

— А дальнего можно? — спросил я старого мудрого едина, чтобы полностью развеять свои сомнения.

— Что такое “дальнего”? — не понял дедушка Рэммерих.

— Жену дальнего своего можно возжелать? — повторил я свой вопрос.

— Что такое, юноша? — расстроился патриарх, — Вы такой способный молодой человек, а говорите тут такие глупости. Вы что же, имеете в виду жену буки?

Мне стало стыдно, что дедушка Рэммерих такое подумал обо мне, и я поспешил объяснить ему:

— Предположим, Одноглазый женится на красивой пигалице, хотя такая вряд ли пойдет за него. Могу ли я возжелать ее, раз Одноглазый живет довольно далеко от меня?

Дедушка Рэммерих прикрыл глаза рукой и глухо застонал.

— Как далеко зашло разложение, — отстонавшись, проговорил он, и я внутренне похолодел. Вот оно как. Мы все продолжаем считать нашего патриарха молодцом, а он, оказывается, давно уже гниет изнутри, но не подает виду, хотя в последнее время это постоянно проскальзывает в его речах и делах. Правду говорят, что мудрец тухнет с головы. Я принюхался к дедушке и спросил:

— Может, чем помочь?

— Да, да, было бы очень хорошо, если бы Вы постарались понять меня, юноша. Я хочу-таки навести порядок в ваших погрязших в разврате головах. Сегодня после Совета я предложу нашему уважаемому Старику законопроект об усилении мер, направленных против разгула разврата и непристойности в нашей Семье. Мы прекратим разнузданное растление нашей молодежи и вырастим здоровое поколение. — Дедушка Рэммерих даже запыхался, выгружая на меня этот бессмысленный набор слов, а отдышавшись, продолжил: