Слепо и безрассудно бык, опустив рога, бросался на красную тряпку только потому, что ею махали перед ним.
— Бросайся на человека, идиот! — в полный голос сказала Кэт, потеряв терпение. — Бросайся на человека, а не на плащ.
— Они никогда этого не делают, любопытно, не правда ли?! — заметил Виллиерс с научным интересом. — Говорят, ни один тореадор не выйдет против коровы, потому что корова всегда бросается на него, а не на плащ. Если бы бык вел себя иначе, не было бы никаких коррид. Только представьте себе!
Вскоре ей все это наскучило. Наскучило смотреть на проворность тореадоров и на все их трюки. Даже когда один из бандерильерос привстал на цыпочках, подняв руки и выставив крутой зад, и вонзил сверху две бритвенно острых нарядных бандерильи в плечо быка, точно и резко, Кэт не испытала восторга. К тому же одна из бандерилий упала, и бык помчался с другой, раскачивающейся в новой кровавой ране.
Теперь бык всерьез вознамерился убежать. Он снова быстро прыгнул через деревянный барьер в проход, где стояли помощники тореадоров. Те, таким же образом, — на арену. Бык побежал по проходу, потом ловко прыгнул обратно на арену. Помощники — обратно в проход. Бык потрусил вдоль арены, не обращая внимания на тореадоров, и в очередной раз скакнул в проход. Тут же в обратную сторону прыгнули помощники.
Кэт стало смешно, как эти ничтожества прыгают туда и обратно, спасая свою жизнь.
Бык вновь был на арене и бестолково носился от одного плаща к другому. Бандерильеро готовился вонзить в него еще две бандерильи. Но прежде величественно двинулся вперед другой пикадор на дряхлой лошади в шорах. Бык оставил его и бандерильеро без внимания и вновь трусцой побежал по арене, словно все время что-то искал, возбужденно что-то искал. Потом остановился и стал бить копытом в песок. Тореадор шагнул к нему и взмахнул плащом. Бык взлетел в прыжке, хвост торчком, и поддел рогами — красную тряпку, разумеется. Тореадор с женской грацией сделал пируэт на месте, затем шагнул и занял новую позицию. Очаровательно!
Бык, то скача высокими прыжками, то роя землю копытом, оказался возле храброго пикадора. Храбрый пикадор подал вперед свою клячу, наклонился и ткнул острием пики быку в плечо. Бык сердито и недоуменно поднял голову. Что за черт!
Он увидел лошадь и всадника. Лошадь стояла, терпеливо понурясь, как лошадь молочника, ожидающая, когда хозяин отнесет молоко и они поплетутся дальше. Она, должно быть, очень удивилась, когда бык чуть подпрыгнул, словно собака, и, мотнут головой, вонзил рога ей в брюхо, опрокинув вместе с всадником, как вешалку.
Бык со злым удивлением смотрел на нечто необъяснимое, копошащееся на земле в нескольких футах от него: лошадь и всадника, пытавшихся подняться. Он подошел, чтобы рассмотреть их поближе. Всадник выбрался из-под лошади и бросился бежать. Тут подскочили тореадоры, размахивая плащами, и отвлекли внимание быка. Он закружился, бросаясь на плащи на шелковой подкладке.
Тем временем служитель помог лошади подняться, вывел с арены и повел за барьером к выходу под правительственным сектором. Лошадь еле тащилась. Бык, бросаясь от розового плаща к красному, от тряпки к тряпке, — и все безрезультатно — пришел в крайнюю ярость от этого мельтешения красного. Он еще раз прыгнул в проход и помчался, увы, в ту сторону, где раненая лошадь брела, спотыкаясь, к выходу.
Кэт поняла, что сейчас произойдет. Прежде чем она успела отвернуться, бык бросился сзади на бредущую лошадь, служители кинулись врассыпную, и лошадь грохнулась наземь в нелепой позе: один из рогов вонзился ей между задних ног и глубоко вошел в тело. Она распласталась на земле, подвернув передние ноги и вывернув шею, круп торчал вверх, и бычий рог яростно ходил в ее брюхе.
Внутренности огромным клубком вылезли наружу. Тошнотворная вонь. Веселые крики толпы.
Эта милая сцена разыгралась на той стороне, где сидела Кэт, почти прямо под ней. Большинство зрителей вскочили на ноги и тянули шеи, чтобы увидеть финал восхитительного представления.
Кэт знала, что если еще минуту будет смотреть на происходящее, с ней случится истерика. Она была вне себя.
Она быстро взглянула на Оуэна, который завороженно смотрел вниз, как мальчишка на запретное.
— Я ухожу! — сказала она, вставая.
— Уходишь! — закричал он, обернувшись к ней в изумлении и смятении, краска бросилась ему в лицо, даже лысина покраснела.
Но она уже торопливо шла к отверстию выходного тоннеля.
Оуэн суетливо побежал за ней, постоянно оглядываясь назад.
— Действительно уходишь?! — раздосадованно спросил он, она была у высокого сводчатого входа в тоннель.
— Я должна. Не могу тут дольше оставаться, — закричала она. — А ты не уходи.
— Право!.. — как эхо, отозвался он, вертя головой.
Публика начинала озлобленно коситься на них. Уйти с боя быков значило оскорбить их национальные чувства.
— А ты смотри! Конечно! Я доеду на трамвае, — сказала она торопливо.
— Уверена, что доедешь одна?
— Прекрасно доеду. Оставайся. Ну, пока! Не могу больше дышать этой вонью.
Он обернулся, как Орфей, глядя назад, на ад, и, маша на прощанье, двинулся обратно к своему месту.
Это было не так-то просто, потому что народ повалил к выходу. Если до этого слегка накрапывало, то теперь вдруг полило как из ведра. Люди кинулись в укрытие; но Оуэн, не обращая внимания на дождь, пробился к своему месту и сел, плотней запихнув непромокаемый плащ, хотя на голую лысину и лицо. Он был близок к истерике, как Кэт. Но был убежден: это и есть жизнь. Он видел саму ЖИЗНЬ, а что может быть важней для американца!
«Они могли бы точно так же сидеть и с интересом смотреть на человека, страдающего поносом», — несмотря на смятение, подумала Кэт в своей ирландской манере.
Она шла по высокому сводчатому тоннелю под стадионом, окруженная отвратительной толпой, кинувшейся следом за ней спасаться от дождя. Посмотрев вперед, она увидела сплошную стену ливня, а чуть дальше — распахнутые огромные деревянные ворота и за ними пустую улицу. Только бы выбраться, оказаться подальше отсюда, на свободе!
Но это был тропический ливень. Солдатики в жалкой одежонке столпились под аркой у ворот, почти перекрыв проход. Могут не пропустить. О, ужас!
Она топталась на месте перед отвесной стеной ливня. Броситься бы вперед очертя голову, но останавливала мысль, как она будет выглядеть, когда ее тонкое кисейное платье намокнет и облепит тело. Так она и топталась, не отваживаясь пересечь черту.
Тоннель за спиной захлестывали новые волны людей. Она стояла перепуганная, одинокая, глядя вперед, где была свобода. Толпа, которую ливень вынудил оторваться от потехи на арене, возбужденно гудела, боясь, что пропустит что-нибудь. Слава богу, основная ее часть стояла у выхода на трибуны. Кэт жалась к выходу на улицу, готовая в любой момент броситься вперед, в ворота.
Дождь хлестал с прежней силой.
Кэт держалась у самого края стены дождя, чтобы быть как можно дальше от толпы. Взгляд у нее был напряженный и невидящий, как у женщины, близкой к истерике. Перед ее глазами еще стояло зрелище лежавшей лошади с вывернутой шеей, круп поднят, и бычий рог медленно и ритмично вонзается во внутренние органы. Лежавшей безучастно, в гротескной позе. И кишки, вываливавшиеся на землю.
Новым кошмаром была толчея у входа в тоннель со стороны трибун. Сводчатое пространство заполнялось, но люди по-прежнему давились возле выхода на трибуны, не слишком близко от нее.
Это были большей частью грубые мужчины в городском платье, полукровки города полукровок. Двое мочились у стены, воспользовавшись перерывом в развлечении. Один папаша раздобрился, взял с собой на представление двоих маленьких сыновей, и сейчас стоял над ними — толстое, промокшее воплощение отцовского благодушия. Эти крохи в воскресных костюмчиках — старшему не было и десяти — очень нуждались в защите от подобного отцовского благодушия; вид у них был подавленный, осунувшийся и несколько бледный от увиденных ужасов. По крайней мере для этих детей бои быков не были чем-то естественным, но они еще войдут во вкус, как все. Были здесь и другие дети, и их толстые мамаши в черных атласных платьях, лоснящихся и серых у ворота от немереного количества пудры. Взгляд у этих дебелых мамаш был довольный, взволнованный, горящий темной страстью, что было особенно отвратительно при их рыхлых неповоротливых телах.
