— Меня папа послал. Джули смотрит на меня.

— Правда? Очень мило с его стороны.

— Я думаю, ему стыдно, — говорит Спраут. — За то, что ругался. Хочешь перекусить? — она подталкивает ко мне поднос.

Я беру кубик.

— Спасибо.

— Пожалуйста.

Она разворачивается и идёт дальше по проходу.

— Куда она идёт? — интересуется Джули. Потом я слышу звук открывающейся двери и голос Спраут из конца самолёта.

— Хотите перекусить?

Я вскакиваю на ноги, собираясь бежать…

— Пожалуйста.

Спраут, широко улыбаясь, появляется в проходе и несёт поднос как опытный профессионал. Она возвращается в кабину к обязанностям второго пилота.

Я сажусь на место. Джули кусает кубик.

— Что думаешь, Р? — она задумчиво жуёт. — Она может заниматься этим ещё несколько лет до колледжа, а потом получить учёную степень и уйти в архитектуру. Может, Джоанна и Алекс станут её учениками.

Я вглядываюсь в белоснежный лунный ландшафт моего кубика и чувствую укол голода, будто несколько сантиметров желудка проснулись. Я откусываю и жую, морщась от сухости и непонятного запаха, словно обед из четырёх блюд взбили в один смузи.

— Я знаю, — бормочет Джули. — Это не смешно. Я пожимаю плечами, продолжая жевать.

— Вроде бы смешно.

— Это шутки про мёртвых детей.

Я слышу в её голосе нотку, которая заставляет меня перестать жевать. Я слышал её ещё тогда в доме. Ил, поднявшийся со дна океана.

— Суровая оценка, — говорю я ей в затылок и прижимаю Джули носом к окну. — Думаешь, у них есть будущее?

Она молчит, вглядываясь в темноту.

— Думаю, есть. Просто мне хотелось бы, чтобы оно у их было не в таком мире.

— Может, так и будет, — отвечаю я, но я не могу говорить уверенно. Слова проходят сквозь неё и вылетают в окно как слабый призрак.

Она вытаскивает журнал из кармана перед собой и откидывается назад.

Разглядывает модель на обложке. Таких женщин на земле больше не найдёшь — причёсанная, накрашенная, холёная и подтянутая до такой степени, что в ней больше не узнать человека.

— Раньше я читала всё, что могла найти о старом мире, — говорит Джули, перелистывая хрупкие страницы. — Я изучала его, как мифологию. Мне всегда было интересно, какими бы были люди, которых я знала, если бы жизнь была просто кучей вариантов. Во что вы верите, какие у вас приоритеты, где вы живёте и чем занимаетесь… — она останавливается на Бродвейском мюзикле и горько улыбается. — Ты можешь представить себе эти варианты? Ты окружен облаком возможностей, которое ждёт твоего решения.

Она продолжает листать страницы. Рестораны. Фильмы. Музеи. Она останавливается на Университете Мичигана, и её улыбка исчезает.

— Мама выросла в этом мире, — она рассматривает пышные фотографии библиотек, арт-студий, истерически смеющихся дружеских компаний. — Она не была богатой, но жила до распада Америки. Она работала с палитрой, которую я не могу себе представить, — она пробегает пальцами по сморщенной бумаге и выцветшим чернилам. — У неё был этот мир. А потом она его потеряла… — её голос переходит в бормотание. — Это будет преследовать тебя вечно, да? Как можно это отпустить?

Она заталкивает журнал обратно в карман сиденья и на секунду закрывает глаза. Потом открывает и поворачивается ко мне.

— Что было в том доме? Я не отвечаю.

— Что они пытаются сделать? — она почти умоляет. — Сколько ещё мерзости случится в этом месте? — наверное, я должен попытаться её успокоить, сжать руку и произнести слова утешения, но я смотрю сквозь неё в тёмную дыру окна и вижу могилы и пламя, стальные трубы и коричневые зубы, и…

— Эй, — Нора выглядывает из своего сиденья и смотрит на нас через проход. М тихо посапывает рядом с окном. — Мы могли бы и не узнать.

— О чём ты? — спрашивает Джули.

Нора стреляет глазами в сторону кабины пилота, встаёт и указывает подбородком на разделяющую перегородку. Джули выпихивает меня в проход и мы идём с Норой за занавеску.

— Взгляните, — говорит Нора, доставая тонкую жёлтую брошюрку и передавая её Джули.

Джули осматривает первую страницу. Бросает взгляд на Нору.

— Где ты это нашла?

— Мы отправились искать вас в вестибюль аэропорта, а они были расклеены повсюду.

— Почему их всё ещё распространяют в аэропортах? — удивляется Джули, начиная читать. Нора пожимает плечами.

— Я видела много записок на стенах. На полу свежее дерьмо. Может, аэропорты до сих пор собирают у себя путешественников.

— Девятнадцать лет с BABL… это за прошлый год, да?

— Ага. Практически новости. Посмотри на последнюю страницу. Джули перелистывает в конец, читает и ухмыляется.

— Я знала. Чёрт тебя дери, я знала! — она пихает брошюру мне в руки. — Сможешь прочесть, Р?

Грубо откопированная бумага напоминает мне старомодный самодельный журнальчик или манифест сумасшедшего. Бешеный почерк едва можно разобрать, но прочесть я могу. Понять — уже другой вопрос.

— Что это? — спрашиваю я, протягивая брошюру Джули.

— Это Альманах! — Джули поражена моей несообразительностью. — Даже ты должен знать, что такое Альманах.

— Люди… верят в эту информацию? — я провожу пальцем по шизофреническим каракулям, по нарисованным сюрреалистичным монстрам.

— Нищие не могут выбирать, Р. Люди не знают, что происходит даже за милю от их убежищ. Десять лет назад РДК прочёсывали страну вдоль и поперёк и оставляли отчёты там, где проходили. Пусть это обрывки новостей, но всё же это новости.

— Я так разволновалась, когда нашла такой в первый раз, — печально говорит Нора. — Было такое чувство, будто в город приехала моя любимая группа.

Джули улыбается.

— У нас с мамой был тайный уговор. Если мы когда-нибудь их встретим, то бросим папу и сбежим вместе с ними.

Её губы дрогнули.

— Но вернёмся к делу, — говорит Нора. — Исландия, верно? Звучит многообещающе, да?

— Верно, — Джули отдаёт журнал Норе. — Теперь ты с ним поговори. Я уже достаточно доставала его сегодня.

Нора кивает и направляется к кабине.

— Исландия? — спрашиваю я у Джули, понизив голос. — Ты уверена, что это ответ?

Она смотрит на меня так, будто я спросил, мокрая ли вода.

— Конечно, не уверена. Просто… — она отворачивается и вглядывается в окно, в угасающем свете её лицо окрашивается в красный. — У меня хорошее предчувствие.

— Почему?

— Потому, что моя мама… — она смотрит на стадо маленьких облаков-барашков, пасущихся под нами. — Моя мама наполовину исландка. До встречи с папой она жила в Рейкьявике два года. Она так говорила о ней… о культуре и политике… будто там вещи имели смысл… Я так и не выяснила, зачем она вернулась.

— Может, потому что её дом был не там.

Она смотрит на меня с удивлением и лёгким раздражением, но я не отступаю.

— Уехать сейчас значит сдаться.

— Почему? — рявкает она. — Что мы здесь имеем? Сраный дом?

Я вздрагиваю. Могу сказать, что она тоже чувствует, что сказала резче, чем планировала. Но она это перебарывает.

— Что мы имеем? — настаивает она. — Грёбаный стадион? Гордость за Каскадию?

— Людей, — я смотрю ей в глаза, пытаясь уловить её трепещущие мысли. — Эллу, Дэвида, Мари, Уолли, Тейлора, Бритни, Зэйн…

— Я знаю, как их зовут, Р.

— Так что, мы оставим их с Аксиомой? Сбежим?

Её взгляд заставляет меня чувствовать себя хулиганом, который проколол её воздушные шарики и пописал на накрытый стол. Но я всего лишь процитировал слова, которые она сказала мне несколько дней назад, в свою очередь цитируя меня несколькими месяцами ранее. Мы перебрасываем друг другу этот кусочек правды, будто нам больно его держать.