Мы идём следом, держась на почтительном расстоянии. М остаётся на тротуаре в позе солдата-ветерана в карауле, обманчиво непринуждённо придерживая винтовку. Он возвращается в свою первую жизнь, словно второй и не было вовсе.

— Итак, это Мастерская, — благоговейно произносит Нора, медленно кружась вокруг себя. — Мистер Кельвин постоянно о нём говорил. Его взгляд был таким мечтательным, словно это потерянный рай.

На самом деле, гараж — это подвал, в котором стоят скамейки с инструментами, в углах лежат детали двигателей и стоят канистры с топливом, которого хватит на поездку в Бразилию и обратно. В центре гаража пусто, за исключением пяти холмиков, спрятанных под брезентом. Эйбрам скидывает брезент один за другим: пять блестящих мотоциклов. Компактные городские BMW, лишенные всякой напыщенности. Они бы выглядели очень серьёзно и практично, если бы не винтажность. Эта классика граничит с антиквариатом. Их чистые линии и обилие хрома напоминает эру мира и любви. Любовь — это всё, что вам нужно, попробуйте, это легко. Я слышу песни, стихи, протесты. Интересно, хоть одно поколение верило во что-нибудь по-настоящему? Или один неудачный прыжок смутил нас, и мы никогда не попробуем снова?

Лицо Джули трогает грустная улыбка.

— Мотоциклы Перри. Он ездил на каком-то современном дерьме, но по- настоящему любил только их.

Эйбрам осматривает двигатели, проверяет тормоза, постукивает отвёрткой по ржавчине.

— Раньше я думала, что они выглядят не очень надёжно, — говорит Джули. — Я хотела, чтобы он достал Харлей. Он сказал, что у меня нет вкуса, и если я когда- нибудь опять начну этот разговор, он не станет учить меня ездить, — она смеётся, замечтавшись. — Такой он был мудак.

Эйбрам не обращает на неё внимания. Он лениво ходит по мастерской, трогает инструменты и берёт детали с полок. Он их помнит, должно быть они были очень глубоко вырезаны в его памяти.

— Твой отец говорил, что однажды вернётся за своими детками, — говорит Нора, пытаясь поймать взгляд Эйбрама. — Спорю, он был бы счастлив узнать, что ты сейчас это делаешь.

Эйбрам подставляет таз под один из мотоциклов и начинает сливать масло.

— Эй! — говорит Нора.

— Что, — отзывается Эйбрам.

— Почему ты не хочешь с нами разговаривать?

Он поднимается и лезет в ящик за масляными фильтрами.

— Полжизни ты искал свою семью и, наконец, нашёл людей, которые их знали, но даже ничего про них не спросил? Не хочешь узнать, откуда я знаю твоего отца? Ты не хочешь знать, кем был твой брат?

— Я хотел встретиться с братом, — отвечает Эйбрам, работая со следующим мотоциклом, пока сливается первый. — Я хотел посмотреть, кем он стал, я хотел узнать его, — он ставит тазик. — Но мне совсем не хотелось, чтобы незнакомые люди описывали мне его, как персонажа какой-нибудь чёртовой книги, — он откручивает крышку и в таз стекает старый почерневший осадок. — Перри умер. Его не существует.

Тишину в гараже нарушает только звон двух гаечных ключей, с которыми играет Спраут.

— Почему ты ещё здесь? — сухо спрашивает Джули. — Если ты так просто можешь стереть из памяти свою семью, и мы для тебя просто бесполезные незнакомцы, почему ты не кинул нас в ту же секунду, когда понял, что Перри умер?

Эйбрам встаёт и исчезает за третьим мотоциклом.

— Если мы хотим уехать отсюда на этих мотоциклах, мне нужно хорошенько поработать. Почему бы тебе не взять Спраут и не поиграть снаружи? Вы обе фантазёрки.

Джули разворачивается и выходит из мастерской. Спраут выходит следом, стуча ключами. Мы с Норой переглядываемся и идём за ними.

Джули стоит на траве, положив ладони на поясницу, смотрит на небо и медленно дышит. Спраут подходит к ней вплотную и крутит ключами, словно говоря: «Посмотри».

— Что это? — спрашивает Джули, выдавливая игривую улыбку.

— Мистер и Миссис Ключ. Это балерины. Джули хихикает.

— Мистер Ключ не самое лучшее имя для балерины. Спраут улыбается. Ключи продолжают танцевать.

Джули опускается на землю и скрещивает ноги на грязной жёлтой траве.

— Твой папа когда-нибудь рассказывал тебе о дяде Перри? Спраут кивает.

— Он говорил, что не может его найти.

— Я его нашла. Мы были лучшими друзьями.

— Он умер?

Улыбка Джули дрожит.

— Да. Он умер. Но он был хорошим.

Лицо Спраут становится очень серьёзным. Мягкие черты ребёнка не должны быть способны на такое.

— Он был умным, весёлым… — Джули вся в воспоминаниях. — Он много грустил, и если он видел, что страдают люди, то очень злился, но всё равно был хорошим. Он хотел сделать мир лучше. Но перестал верить, что сможет это сделать.

Гаражная дверь дребезжит на направляющих и громко закрывается, поднимая клубы сажи.

Джули бросает взгляд на дверь и взъерошивает Спраут волосы.

— Мне бы очень хотелось, чтобы вы встретились.

* * *

М и Нора делают несколько попыток помочь с мотоциклами, но Эйбрам отвергает их предложения и держит дверь закрытой, поэтому мы находим тенёк во дворе и садимся ждать. Джули кладёт дробовик на траву, роется в рюкзаке, пока не находит нож и клейкую ленту, потом встаёт и расстёгивает пояс.

М вскидывает брови.

Джули расстёгивает клетчатую рубашку, которая надета поверх пропитанной потом безрукавки. М садится напротив неё, будто хочет уделить больше внимания лекции учителя. Джули замечает это, закатывает глаза и достаёт нож. Она протыкает рукав рубашки у плеча и отрезает его.

— Нафига ты это делаешь? — спрашивает Нора.

Джули заталкивает дробовик в отрезанный рукав, прижимает к каждому краю ремень и приматывает скотчем. Она встаёт, перекидывает через плечо самодельную кобуру и улыбается.

— Мило, — говорит Нора. — Теперь с тебя спадут штаны.

— А это ты видишь? — Джули даёт Норе подзатыльник. — Мне не нужен ремень. Нора одобрительно кивает.

— Неплохо для бледного эльфа.

— Если вы хотите устроить соревнования, — говорит М, — с удовольствием буду судьёй.

Джули недовольно поглядывает на него. Нора усмехается.

Я наблюдаю за перепалкой и мучаюсь вопросом — стоит ли заткнуть рот М, поскольку он говорит о теле моей девушки, но мою дилемму прерывает рокот запущенного в гараже двигателя. Он делает несколько оборотов и глохнет. Это повторяется дважды, потом два двигателя выключаются, а третий переходит в мягкий шум. Мы собираемся на подъездной дорожке и наблюдаем за дверью гаража, как семья у операционной. Но Эйбрам не появляется. Нора шагает вперёд и стучится.

— Эйбрам? Мы можем ехать? Нет ответа.

Она открывает дверь. Два мотоцикла лежат на полу, оставшиеся три стоят около двери, один из них заведён. Эйбрама нет в мастерской. Наверху короткой лестницы скрипит на ветру дверь, ведущая на первый этаж.

Первой на лестницу поднимается Джули. Я неохотно иду в обугленное сердце бывшего дома Кельвинов следом за ней. Под ногами хрустит расплавленный коричневый ковёр. Стены чёрные, кроме тех мест, где отслоилась бумага гипсокартона, обнажив белые, как отбелённая кость, пятна штукатурки. О Кельвинах не напоминает ничего. Все воспоминания их жизни — мебель, которую они выбирали, обои, цветовая гамма — всё сгорело, и прогулка по этому дому напоминает мне поедание дряхлого мозга. Ничего не осталось, кроме пустых коридоров и безымянных призраков.

— Смог завести три, — безучастно говорит Эйбрам. Он стоит к нам спиной и пристально смотрит на фото в рамке, стоящее на каминной полке. На крыльце бревенчатого домика сидят отец, мать, малыш и подросток. — А другие нерабочие.

Он поворачивается, мельком смотрит на нас, берет за руку Спраут и идёт к лестнице в подвал.

— Не знаю, как вы собираетесь спасать мир после десяти тысяч лет разрухи, — говорит он, спускаясь по лестнице. — Но удачи вам.

— Эйбрам? — говорит Джули, направляясь к лестнице.

Двигатель ревёт и через закопчённое окно я вижу, как мотоцикл поднимается вверх по подъездной дорожке. Эйбрам взял рюкзак и ружье. Его дочь сидит перед ним, сжимая руль крошечными ручками.