— С тобой… всё в порядке? — хриплю я, пытаясь заползти назад в своё тело. Она хохочет.

— С тем, что от меня осталось. Наши хозяева были довольно милы и наложили мне швы, поэтому я думаю, что они пока не собираются меня убивать. Урааа, — её пальцы ощупывают место вокруг ожога на моём затылке. — А ты как?

Я сажусь прямо и смотрю в пустоту, ожидая ответной боли. Моё тело словно вяленое, иссушенное, а суставы и мышцы слегка поджарились. Подкатывают волны тошноты, сопровождающиеся лихорадочным жаром. И, конечно, голова. Кровь пульсирует в суженных сосудах, давит в переносицу, стучит в глазницах.

— Просто небольшое похмелье, — бормочу я. Она горько улыбается.

— Бешеная ночка.

Мы замолкаем. Будут ли похороны? Будет ли день, когда мы сможем остановиться и осознать, что нить жизни Лоуренса Россо оборвалась? Или его сметут вместе с остальными трагедиями дня и сбросят в мусорную корзину нового мира, где смерть — не заголовок в газете, а всего лишь ежедневная погодная сводка?

Джули встаёт и медленно обходит комнату. Мигающий свет из-за двери освещает ряд раковин и туалетных кабинок. Наша тюрьма — это сортир. Джули останавливается напротив разбитого зеркала и двигается из стороны в сторону, разглядывая себя со всех сторон. Опухший глаз. Разбитая губа. Повсюду синевато- коричневые пятна от ожогов.

— Прекрасно выглядишь, Джули, — ворчит она. — Очень хороший год для Каберне.

Я замечаю, что она прихрамывает.

— Что с ногой? — спрашиваю я.

— Просто суставы ломит. Электричество — это больно, да? Я всегда считала, что пытки током самые лёгкие, потому что тебе ничего не ломают и не режут, ну, ты понимаешь… — она поднимает забинтованную руку. — Эти увечья остаются навсегда. Но мне всё ещё довольно плохо, поразительно.

Я не могу оторвать взгляда от её руки.

— Иди сюда, сядь рядом, — я чувствую, как мой голос дрожит.

Она бросает последний взгляд в зеркало. Откидывает со лба прядь волос, открывая еще одну глубокую царапину. Вздыхает и возвращается в мой тёмный угол, скользит спиной вниз по стене и садится напротив. Я беру её перевязанную руку, смотрю на недостающий том на книжной полке её пальцев. Они украли её кусочек. Она не стала меньше, она осталась такой же, но я чувствую потерю. Она — это не только её тело, но её тело — это она, поэтому я его люблю. И его часть исчезла.

Она наблюдает за тем, как я её изучаю, и, когда замечает, что на моих глазах заблестела влага, отдёргивает руку.

— Посмотри на это с другой стороны, — она натянуто улыбается. — Если мы когда- нибудь решим пожениться, тебе не придётся покупать кольцо.

* * *

Мы потеряли счёт времени, сидя в темноте. Никто не приходит и не уводит нас на следующую «беседу». Никто не ставит под дверь еду. Над кабинками включается динамик, и сначала играет заурядный инструментальный рок, затем на середине переключается на инструментальный хип-хоп, а потом выключается. Включается снова, начинает играть классическая музыка. Наверное, это психологическая пытка, а может, дурацкая идея создать нам атмосферу. Я стараюсь не обращать внимания.

— Моцарт, — горько усмехается Джули, глядя на динамик. — Это же вершина музыкального искусства, правда? Величайшее человеческое достижение? А мы используем его для фоновой музыки в туалетах. Нам на него буквально насрать.

В её голосе сквозит боль. Время от времени она судорожно сжимает свою правую руку. Когда музыка выключается, она сразу же обращает внимание на пятно света на полу.

— Как думаешь, сколько еще проработают солнечные батареи? Когда мы и все, кого мы знаем, умрут, эта лампочка всё ещё будет мигать?

Я смотрю на неё с тревогой.

— Прости, — говорит она, встряхивая головой. — Я пытаюсь отвлечься. Она встаёт и подходит к двери. Прижимается лицом к решётке.

— Эй? Здесь есть другие заключённые? Кто-нибудь ещё наслаждается божественным клиентским обслуживанием Аксиомы?

Она пинает дверь. На ней остаётся след от ботинка, но тяжелые петли только слегка дрожат.

— Эй! — кричит она, в её сарказме слышно отчаяние. — Эй!

Она пинает дверь второй раз, кривится и сгибается пополам, держась за руку.

— Господи, — шепчет она. — Это правда больно. По коридору разносится эхо тихого голоса:

— Джули?

Её глаза распахиваются шире и она подскакивает обратно к окну.

— Нора?

— Приветик.

На лице Джули отражается волна смешанных эмоций: она весело смеётся, хотя на глаза наворачиваются слёзы. — Я так рада, что ты здесь.

— Ты рада, что я в тюрьме? Ну, спасибо. Джули хохочет ещё громче.

— Потому что я эгоистичная сучка. Конечно, я рада.

Я стою позади Джули и вижу в нескольких метрах по коридору окно другой камеры. Между прутьями решётки виднеется вьющийся локон.

— Р с тобой? — спрашивает Нора.

— Да, он здесь.

— Что это? Чего им надо?

— Даже не знаю. Они думают, что мы контролируем Мёртвых. Психи.

— Ты в порядке?

— В основном, да. Хотя случилось вот что.

Она просовывает в окошко перебинтованную руку.

— Ох, Джулез…

— Ага. Теперь мы сёстры по культяпкам.

— Мне жаль.

— Спасибо.

— Ты привыкнешь. Мне это мешает только тогда, когда я играю на гитаре.

— Всё равно я не собиралась становиться музыкантом. Этот ген умер вместе с отцом, — она делает секундную паузу. — А ты? Ты в порядке?

— Они не долго возились со мной. Я здесь за мелкое хулиганство.

— Что случилось?

— Они хотели забрать моих Оживающих. Ну я и пристрелила парнишку.

— Вот это моя девочка. Пауза.

— Джулез?

— Да?

Опять пауза, на этот раз длиннее первой.

— Я слышала о Лоуренсе. Тишина.

— Мне так жаль.

Джули прислоняется к двери, прижимая лоб к решётке.

— Ага.

— В Морг приходила Элла. Сказала, что хочет кому-нибудь помочь. Я спросила, есть ли у неё медицинская подготовка. Она сказала, что двадцать лет назад ходила на занятия по сердечно-лёгочной реанимации.

— С ней всё хорошо?

— Я бы не сказала.

Джули притихает и закрывает глаза. Я подхожу к окошку.

— Нора, ты видела М?

— Маркуса? Нашего великого туриста? Конечно, нет. Но если он решит вернуться, то сейчас самое время.

— Он решит, — бормочу я, в основном себе. — Он сказал: «Увидимся».

— Как мило. Но мне он сказал: «Я не заслуживаю жить здесь». Я отхожу от окна. Моё место занимает Джули.

— Сколько мы уже сидим в этих грёбанных толчках?

— Что? Ты не царапаешь чёрточки на стене своей клетки? Где твой тюремный дух?

— Большую часть времени мы провалялись без сознания.

— А. Ну, я уверена, что взрыв был три дня назад. Джули кивает и задумывается, смотря в пол.

— Значит… сегодня 26 июля?

— Если я правильно посчитала, то да, — отвечает Нора. — А что?

К моему удивлению, Джули смеётся. Она смеётся так, как смеются над несмешной шуткой.

— Сегодня мой день рождения.

После недолгого молчания Нора разражается горьким смехом.

— Тогда с днём рождения, сестра по культяпкам! Всего наилучшего, целую!

— Р, где мой подарок? Что ты за парень вообще?

— Просто представь, теперь ты достаточно стара, чтобы покупать пиво!

Я слушаю, как девчонки бьются в припадках смеха, обмениваются клишированными фразами по поводу дня рождения и шутят над своими общими увечьями, но не могу заставить себя присоединиться. У меня не настолько мрачное чувство юмора. Конечно, линия, которую переступила Джули, довольно субъективна, и, в конечном счёте, бессмысленна, но я не так представлял себе вступление Джули во взрослый возраст. Она много лет была взрослой, во всех смыслах. Дольше, чем я. Но какая-то старомодная часть меня хотела отметить этот официальный шаг в зрелость. Я хотел проснуться пораньше и положить на подушку ромашки. Чтобы весь день играла только её любимая музыка. Может быть, я бы даже попробовал испечь торт.