Бойцы, конвоирующие пленных, были несколько озадачены, это нетрудно было заметить. С одной стороны, оружие должно было находиться наготове на тот случай, если кому-либо из пленных пришла бы в голову сумасбродная мысль бежать в незнакомый русский лес. С другой стороны, казалось совершенно противоестественным и непозволительным наставлять оружие на человека. Это правило столь глубоко укоренилось с мирного времени, что окончательно избавиться от него было нелегко. В бою — там дело другое, там враг далеко, его и не представляешь себе подобным, он же в свою очередь целится в тебя, и это обстоятельство пробуждает гнев. Но безоружный человек на расстоянии вытянутой руки — это не мишень. В большинстве дула винтовок были обращены в землю.

Но немцы бежать не собирались. У них отсутствовало желание попытать счастья. В одиночку им в здешних краях идти было некуда.

Двое бойцов, низкорослых деревенских ребят, привели на площадь долговязого младшего офицера. У этого хватило времени и мундир застегнуть, и фуражку надеть. Яан заметил, что, оказавшись возле своего майора, младший офицер уставился в землю и не произнес ни слова.

Зато сразу же поднялся шум в общей шеренге пленных. Яан подошел ближе, предположив, что возникли языковые недоразумения. Однако выяснилось, что возник конфликт по существу. Толстоногий, с маленькими, узко посаженными глазками рыжий фельдфебель кричал, что с ним обошлись непозволительно, допустили рукоприкладство, а это является нарушением международной конвенции. Яан предложил немцу прежде всего прекратить крик. Явно удивленный, что русский офицер говорит по-немецки, фельдфебель чуть поутих. Яан огляделся и спросил у бойцов, охранявших немцев, кто привел фельдфебеля.

Сквозь строй пленных продрался красноармеец, лицо которого еще издали показалось Яану знакомым. Когда боец щелкнул каблуками и с потешной дерзостью уставился на лейтенанта, сомнения в его личности уже не оставалось.

— Я привел, товарищ лейтенант! — отрапортовал Вяйно Кадакас.

— Ну и каким же образом вы его обидели, Кадакас? Фельдфебель жалуется, что вы будто бы допустили рукоприкладство.

Кадакас усмехнулся, и лицо его приняло простодушный вид.

— Так он тянется, как вошь брюхатая, хоть помирай при нем. Кто знает, то ли корни под собой отращивает, то ли ждет, чтобы Гитлер на помощь подоспел. Понукал поганца, понукал, наконец вижу, господин и в ус не дует. Ну, подтолкнул слегка прикладом, это все равно что международный язык, эсперанто, или как там его, — значит, пускай выбирает ноги из-под задницы. Тут он и завопил, будто валух, которого выкладывают!

Яан сохранил официальное выражение лица.

— С пленными нужно обходиться как следует, — сказал он.

— А как же иначе. Я вначале тоже говорил: битте-битте, так черта с два это его поторопило. Сколько мне его упрашивать? Отвязаться бы уж от дерьма и дальше идти, мы вон сколько отшагали, теперь назад возвращаться путь неблизкий.

Яан слушал бойца и чувствовал, что у него нет желания выговаривать Кадакасу, хотя это порядка ради и следовало сделать. Конечна, со стороны фельдфебеля было наглостью выдвигать претензии. Ничего страшного им не угрожало. Сейчас, когда немцы стоят посреди деревни безоружные и побитые, они вызывают у бойцов скорее любопытство и чувство собственного превосходства, чего никто из них до сих пор еще не испытывал.

Возле командира полка вдруг встревоженно засуетились люди, и Яан воспользовался изменением обстановки, чтобы оставить Кадакаса в покое. Его ли дело заниматься чужими подчиненными? Пусть Кадакас подгоняет фельдфебеля, если это ему доставляет удовольствие, пускай немец поймет, что здесь ему не Польша и не Франция.

Вокруг командира полка теснились офицеры.

— Доложили, что справа из лесу показалась какая-то разведгруппа, — коротко сказал Яану начштаба полка капитан Рейнтамм. — Майор приказал первому батальону прикрыть фланг, а другим быть готовыми продвигаться дальше, обозы следует пропустить через деревню, немцев отправить, по возможности скорее, под конвоем в дивизию!

Яан бегом кинулся в ближайшие ворота, пронесся мимо хлева и выскочил на огород. Возле его развалившегося плетня, за которым росли лебеда и крапива по грудь, он остановился и выхватил из чехла бинокль.

Сперва он ничего не увидел. Через некоторое время все же на краю леса между редкими деревьями наметилось какое-то движение. Там по одному, мельком показывались люди, которые явно следили за тем, что происходит в деревне. Мундиры были странно зелеными, немецкие, те ведь и вовсе серые. А вдруг смешанный лес, просвечиваясь солнцем, придает такую окраску?

Он услышал поблизости клацанье затвора. Глянул налево — незнакомый боец как раз вгонял в патронник патрон. Яан снова поднес к глазам бинокль.

— Приготовиться! — донеслась команда офицера.

Яан напряженно следил в бинокль за лесом. Вдруг это немцы спешат к своим на помощь? Если так, то промедление было бы непростительно.

— Прицел триста, — донеслась откуда-то с соседнего огорода команда невидимого офицера.

Яан слышал выкрики команд и позади, в деревне. Слов разобрать было нельзя, но чувствовалось, что вся деревня напряжена, полна скрытых передвижений и выжидания, за сараями и домами пулеметные расчеты занимают огневые рубежи, пальцами, дрожащими от неизбежного возбуждения предстоящего боя, закладывают ленту и ждут с затаенным сердцем первого выстрела. Того, что хотя и возвестит вновь о возможной близости смерти, но в то же время и освободит от напряженного неведения, долго выносить которое, пожалуй, тяжелее, чем непосредственную угрозу. Тем более что в бою всегда появляется дело, требующее сосредоточенности, помогающее забыть все те роковые случайности, которые могут тебя поджидать. Бывалые солдаты недаром говорят: труднее всего ожидание боя.

Прямо напротив него из-за большого дерева, росшего на краю леса, высунулся военный и поднес к глазам бинокль. Яан успел в одно мгновение разглядеть его.

Вдруг его озарило.

— Огонь отставить! — крикнул он во все легкие, и голос его от напряжения сорвался. — Свои!

Спустя четверть часа он проводил к командиру полка не кого другого, как капитана Калниньша. Латыш еще сильнее загорел, белки его глаз светились на бронзовом лице. Но борода его была столь же аккуратно подстрижена, как и при их первой встрече. На плече капитана висел знакомый немецкий автомат.

— Капитан Калниньш, командир бокового охранения сто восемьдесят третьей стрелковой дивизии, — доложил он майору Астахову. — У меня задание установить связь с соседом слева, с эстонской дивизией.

— Можете считать, капитан, что вы свое задание выполнили блестяще, — умиротворенно сказал майор.

Было ясно, что подобный исход принес ему огромное облегчение. Свалилась опасность, которая нависла над столь успешно проведенной операцией. — Как же здорово, что у моих ребят крепкие нервы и острые глаза. Не то начали бы садить друг в друга.

— Мои ребята стреляют только наверняка, — заметил с некоторой долей превосходства Калниньш. — (Вы не очень-то похожи на немцев, считайте это комплиментом, если желаете.

После доклада и обмена необходимой информацией Калниньш подошел к Яану.

— Знаете, лейтенант, — сказал он и серьезно посмотрел в глаза Яану, — у меня создается впечатление, что эстонцы удивительно самонадеянные люди. В этом смысле чем-то схожие с немцами. Куда бы я ни сунул нос — непременно вы уже тут как тут.

— Я просто не хочу предоставлять соседей самим себе и оставлять без надзора, — возразил Яан. — Как раз вчера вечером вспоминал вас. Хорошая была карта, но, жаль, кончилась — помните, та, которую вы мне подарили у Пскова. До этих краев уже не хватило.

Калниньш с сожалением покачал головой.

— Немец измельчал, ни одного более или менее интеллигентного в руки не попадается, чтобы с собой имел приличную карту, я и сам уже составляю для себя на ходу схемы с легендами. Но, готовясь к нашей следующей встрече, я постараюсь иметь в виду вашу скромную просьбу.