Улегшись в постель, Елена никак не могла заснуть.

Она ворочалась с боку на бок и корила себя за то, что излишним прилежанием вымотала себя на работе, а в кафе слишком много курила и цедила кофе. Сон никак не приходил. Бодрствование сменялось легкой дремотой. Время мучительно тянулось, свинцовая усталость наливала члены, сковывала все тело, однако мозг не выключался.

Протяжный гул самолета, который едва пробивался сквозь ушные затычки в затуманенное дремой сознание Елены, действовал угнетающе. Сжимало сердце, рот от возбуждения пересыхал точно так, как в ночь, когда горел дом Робинзона. Елена подумала, что не мешало бы положить под язык таблетку валидола, но была не в состоянии пошевелить рукой.

Когда самолет стал удаляться и откуда-то сверху передалась скорее вибрация, нежели донесся звук глухого удара, в сердце Елены будто что-то оборвалось. Но сразу же отлегло, и на нее наконец снизошел долгожданный сон.

Сброшенная нажатием большого пальца Коонена зажигательная бомба — темно-серый, начиненный термитной смесью цилиндр с четырехлопастным оперением — пробила крышу дома Робинзона всего в полутора метрах от края карниза. Ломкое от ржавчины жиденькое кровельное железо послевоенных лет под толстым слоем краски оказалось не в состоянии сколько-нибудь погасить ударную силу бомбы. Грохнув на чердак, она взметнула с пола целое облако шлака и песка, перебила потолочную балку, проломила доски, обрушила в угол комнаты с потолка половину штукатурки, вошла в пол четвертого этажа и лишь там застряла.

Сработал взрыватель, заряд сдетонировал, и корпус бомбы лопнул. С резким шипением, ослепляющим бело-голубым, пламенем вспыхнула термитная смесь.

В комнате на широкой кушетке спали двое. К счастью, кушетка стояла у противоположной стены. Поэтому со спящими непосредственно ничего опасного не приключилось, но удар упавшей бомбы, треск ломающихся досок на потолке, сыпавшаяся на пол штукатурка и последовавший за этим взрыв детонатора мгновенно их разбудили.

Девушка вскинулась, испуганно прижала руки к груди и закричала:

— Что это?

Сонный парень с трудом повернул голову, но, когда разгоравшееся все ярче термитное пламя своим отсветом сквозь закрытые веки коснулось сетчатки его глаз, встрепенулся и он. Парнишка рывком сел в постели и тоже уставился в угол.

— Я… не знаю, — беспомощно промямлил он.

За секунду до того, как проснуться, он видел во сне, что их с девушкой опять осаждает целая стая грохочущих мотоциклистов с зажженными фарами, и надо немедленно во что бы то ни стало спасаться бегством.

— Но горит же! — девушка судорожно хватала ртом воздух. — А вдруг весь дом спалит? Надо что-то делать!

Парень опустил ноги на пол, поднялся и нерешительно двинулся в сторону пламени.

— Нет! Не подходи! Боюсь! — закричала девушка.

Парень остановился. Именно этого ожидал затаившийся в нем страх.

— Надо бы позвонить… — проговорил он в нос.

— Иди сюда! — стуча зубами, приказала девушка. Когда парень присел на край кушетки, она обхватила его за шею и спросила: — Скажи, что это такое? Откуда?

— Оттуда, — уже оглядевшись, показал парень на пролом в потолке. — Я не знаю, что это. — Подумав немного, добавил: — Может, обломок какой-нибудь ракеты. То, чем их начиняют, горит со страшной силой, я слышал. Взорвалась где-нибудь там… — Он указал рукой наверх. — И упала вот…

Девушка жалась к нему и не отводила глаз от пламени.

— Но так ведь нельзя! — воскликнула она.

Он не ответил.

— Вроде бы гаснет… — с надеждой прошептала девушка спустя несколько мгновений.

Термитное пламя в то время еще только набирало силу, но, по мере того как бомба своим адским жаром все глубже прожигала перекрытие между этажами, пламя опускалось все ниже. При этом комната наполнялась белесым едким дымом, который неподвижно висел низко над полом и только в углу комнаты, там, где в потолке зияла дыра, столбом тянулся вверх.

Парень с девушкой не отрывали глаз от пламени. Отблески его голубоватыми бликами сверкали на белках их глаз.

— Этого как раз нам еще не хватало! — в сердцах произнес парень, когда сомнения в том, что пламя уменьшается, уже не оставалось. — Теперь мы опять на мели. Уж как я у Тюленя ключ клянчил, пока не получил. Вообще-то он что надо, но насчет квартиры строгий. Так и сказал: если заметит хоть малейший непорядок, то не видать нам в другой раз ключа, как собаке ананаса…

Девушка вздохнула и еще крепче прижалась к парню.

— И почему это нам всегда не везет? — жалобно, по-детски протянула она.

Они были знакомы уже несколько месяцев и ровно столько же времени оставались бездомными. По отдельности у каждого из них, конечно, имелось дома место для сна, но, будучи в семье младшими, ни он, ни она не имели возможности устраивать свою жизнь, не мешая при этом другим домочадцам. Нехватка жилья не знала ни жалости, ни сострадания. Для них оставались лишь короткие минуты в местах, оплаченных дешевыми билетами в кино или ценой чашки кофе, там они никогда не оставались наедине и их постоянно выпроваживали в самое неподходящее время. Им уже начинало вообще казаться, что вся жизнь так и пройдет под ворчливое поторапливание сонных уборщиц.

Наступила весна, потеплело. В парках было еще сыро, какое-то время, правда, можно было провести в центре города, во внутренних двориках громадных, неясных и безликих конторских зданий из стекла и бетона. Там хотя бы под ногами было сухо, да и тишина обволакивала их. Обнявшись, они сидели на каменных парапетах и гранитных скамейках, пока исходивший от камня холод не пробирал их до костей. Затем они вставали, разминались на месте, целовались, иногда принимались на цыпочках играть в пятнашки. Шум поднимать было нельзя, на шум всегда выходил какой-нибудь бессонный ночной сторож, который, ругаясь и угрожая полицией, прогонял их.

Сколько раз приходилось им убегать сломя голову, а вдогонку гремел усиленный во много крат каменным эхом голос ночного сторожа. И всякий раз у девушки от холода и страха зуб на зуб не попадал, никак она не могла привыкнуть, перестать бояться. Они чувствовали себя преступниками, которым нельзя было показываться на глаза ни одной живой душе, нельзя было остановиться и перевести дух, нельзя было ни на миг забыть об окружающем мире, чтобы заглянуть друг другу поглубже в глаза.

Порой бывало еще хуже.

Иногда вместо ночных сторожей приваливало бесцельно шатающееся скопище юнцов с расстроенными гитарами. При их приближении лучше всего было заблаговременно и по возможности незаметно исчезнуть. В сознании длинноволосых юнцов с гитарами еще бродила какая-то неопределенная субстанция, из которой лишь когда-нибудь в отдаленном будущем должны были отстояться и разум и талант, их порывы и поступки никогда нельзя было заранее предугадать, они могли мгновенно и беспричинно перейти от сердечнейшего братания к слепой ярости, насилие казалось им вполне нормальным проявлением жизни — все равно что затяжке. табака. Больше всего в таких случаях он боялся за свою подругу, ему приходилось слышать о несчастных девочках, которые оказывались во власти подобных ватаг.

Хорошо было хоть то, что эти громадины из стекла и бетона были такими безликими. Попадая с одного дворика на другой, ты не ощущал никакой разницы. Среди них можно было блуждать часами, как в лабиринте, в потемках невозможно было узнать ни одного дома и ни одно окно не признавало тебя самого. Согнанный с одного места, ты мог тут же поблизости найти себе новый приют, где тебе на время опять сопутствовал хотя бы призрачный покой.

На прошлой неделе они решили поехать на окраину города, в парк. На деревьях уже проклюнулись листочки, и земля немного подсохла. В такую весеннюю рань разве что какой-нибудь случайный прохожий забредет сюда под сумрак деревьев, им представлялось, что тут- то они смогут без помех остаться наедине.

В глубине парка, куда лишь обрывками доносился шум далеких улиц, они без труда отыскали затерявшуюся в аллеях одинокую скамейку. Но прошел, как им казалось, всего один миг, и по пустынной сумеречной дорожке с шумом и треском с горящими фарами пронеслась группа мотоциклистов. Парень с девушкой оказались на мгновение в лучах пляшущего света; мотоциклисты с ходу проскочили мимо, но тут же затормозили, развернулись и примчались назад.