Когда все разрешилось и они вместе вышли из сельсовета, старший батальонный комиссар взял Яана за портупею:

— Ну что мне с ними делать! Они ведь тоже начеку! Откуда им знать? Если бы я был в твоем обмундировании, и меня вполне бы могли задержать как диверсанта. Ничего не скажешь. Ты постарайся поскорее сменить обмундирование.

Начальник политотдела пришел в корпус из кадров Красной Армии и носил форму, которая была без оговорок признана собравшимися в сельсовете мужиками. Да и богатейшая русская речь Преймана, достоинствами которой он в меру одарил неудачливых охотников за шпионами, рассеяла всякие сомнения.

— Комдив рычит как лев. Уже подумали, что с тобой что-нибудь приключилось, знаешь, как остервенело немец дороги утюжит, с каждым днем все пуще! Взял машину и поехал взглянуть. Хорошо, что шофер узнал твою машину возле сельсовета!

Мужики стыдливо вслед за ними повалили на крыльцо. Парнишка без значков подошел к радиатору машины и еще раз прочел фирменный знак.

— А почему тут все-таки «Орел» с немецкой буквой «л»? — с жесткой любознательностью спросил он.

— Тут все буквы немецкие, — нехотя отозвался Яан. — Не «Орел», а «Опель». Это немецкая машина.

— Все немецкие буквы? — удивился парнишка, с несколько глуповатым видом уставился на машину, затем его осенила догадка, и он уважительно проговорил: — Значит, трофейная! Взяли у немцев? Вот это да!

Когда они через несколько минут, покидая Лясковичи, окунулись в облако пыли, поднятое машиной Преймана, возле крыльца сельсовета стоял застегнутый на все пуговицы Федор, припав на хромую ногу, он опирался на ружье. Лицо его приняло землистый оттенок. Он мрачно посмотрел вслед уезжавшим, а затем со злостью сплюнул.

— Чего плюешься, Федор! — участливо спросил старик с фальцетом.

— Ну и насобирали же разных фашистов, — медленно выдавил Федор. — Оттого и драпают. Одна измена другую погоняет!

— Федя, а Федь, — насмешливо протянул старик, — чего это ты захотел? Правды, что ли? Да нет ее, правды- то, на свете, богу так удобнее!

Федор со злостью повернулся к старику спиной.

Телефонный разговор был отнюдь не из приятных.

Едва Рудольф Орг соединился с секретарем укома, как на его голову, словно из-за прорвавшейся плотины, хлынул поток упреков.

— Послушай, Орг, — начал секретарь, слегка запинаясь от волнения и в то же время стараясь сохранять спокойствие. — Что это у тебя за партизанские замашки появились? Я-то думал, ты человек серьезный, так черта с два. Звонарь, вот ты кто, Орг!

— Чего? — не понял парторг.

— Чего-чего! — передразнил секретарь. — Это ты звонил уполномоченному госбезопасности?

— Ну, звонил.

— Плакался, будто в Саардеские леса парашютистов сбросили?

— Сказал, только…

— Что «только»? А ты хоть одного из них видел собственными глазами? Не ты ли и слух распустил, будто один из парашютистов не кто иной, как младший барон Ханенкампф из имения Куйметса?

— А ты что, не веришь?

— Ты его видел?

— Мил человек, не строй из себя дурака, — думаешь, так он и полез мне на глаза? Ты собственными глазами Гитлера видел? А туда же, отлично знаешь, что он уже в Латвии и прет к нам. Я бы тоже мог спросить, мол, чего болтаешь, раз сам не видел! Так что ты это лучше брось. У меня целая волость полна народа, у каждого есть и глаза и уши.

Рудольф почувствовал, как его охватывает досада. Уездные товарищи и впрямь, видно, верят, что люди по должности разумом наделяются. Будто оттуда, из города, виднее, что в волости творится.

— Такие уши оборвать мало! Бабские разговоры! — неожиданно гаркнул секретарь. — Ты знаешь, чего стоят те, кто в военное время распространяет слухи провокационного характера? Еще парторг волости называешься, чего тут удивляться, если у тебя весь актив в штаны наложит и в кусты шарахнется, силен ты других запугивать!

— Как это я, по-твоему, запугиваю? — спросил парторг и попытался найти верный тон, который, не раздражая секретаря, помог бы убедить его. — Народ ведь тоже слов попусту не бросает. Хорошо бы только молва. Мне донесли два верных человека. Один сам встретил в сумерках в лесу фон Ханенкампфа, другому рассказывал родич, старый деревенский кузнец, к которому молодой барон приходил ночью вместе с одним незнакомцем чинить какую-то железяку, по виду от полевой рации. Заплатил новой тридцаткой, кузнец полагает, что деньги фальшивые. Тебе что, все еще мало?

— Мало или много, не тебе решать. Ты не для того поставлен на должность. Все подобные сообщения следует немедленно передавать нам, в у ком партии, а уж мы, если нужно, проверим и сделаем соответствующие выводы. Мы знаем общее положение. Не то охмурить можешь и себя и других. Два старика разведут тебе семь верст до небес, а сами в кулак посмеиваются, вот, мол, напугали красных! Взял бы да и тряхнул своего всевидящего кузнеца, поглядел бы, что за ассигнация там у него, может, от нее уже одна труха осталась! А ты вместо этого поднимаешь на ноги пол-уезда, благим матом орешь, что тебя бесы заморские попутали. А мне приходится от людей выслушивать, как мои кадры раззванивают! Мало я, что ли, повторял, что одной из важнейших задач сейчас является сохранять спокойствие и давать отпор провокационным слухам? Не попадаться на удочку вражеской пропаганды! Необходимо высоко поддерживать боевой дух народа, а ты что делаешь? Твои страсти-мордасти как раз и льют воду на вражескую мельницу. Знаешь, это уже вопрос партийной ответственности.

— Да уж как не так, поддержишь боевой дух, коли голову в кусты прятать будешь, — слегка устало бросил Рудольф. — Ну, посуди сам, как тут все точно сходится! Молодой барон из Куйметса отправился в позапрошлом году в Германию? Отправился. До этого он еще некоторое время работал в управлении по представительству имущественных интересов немцев. Служил он в освободительную войну в Балтийском батальоне офицером? Конечно, служил. Ну, а раз он позавчера заходил со своим напарником к кузнецу ремонтировать какую-то там железяку для рации, то ясно как дважды два, что он не случайно свалился с неба со своими шмотками, а его сбросили для дела. Тут и ребенку понятно. Какого черта ты мне еще пытаешься разъяснить?

— Послушай, Орг, — сказал секретарь голосом, не предвещающим добра. — Я вот выслушал эти твои домыслы, восходящие к мировой политике, теперь послушай-ка меня. По-моему, тебя хорошо бы определить в газету статейки пописывать, но для парторга волости все эти премудрости в настоящий момент нужны как корове коклюш. Ты что, не понимаешь, что первый долг парторга всегда и в любой обстановке прежде всего связаться с комитетом партии, доложить и выслушать, что думает по этому поводу комитет. Ты, Орг, связной между народом и партией. А то мне звонят из органов госбезопасности и спрашивают о саардеских парашютистах. Что за чертовы парашютисты? Где? Кто их видел? Никто, только цыганка бродячая растрезвонила по деревне? Знаешь, мне по твоей милости в дураках ходить неохота! Это еще вопрос, есть ли у тебя там какие парашютисты, или их и в помине нет, может, кому-то из твоих стариков в дурном сне приснилось, — это еще выяснить надо. Ну и к тому же поглядеть, почему он именно такой сон увидел, почему не увидел прихода частей Красной Армии! Или возвращения барона ждет? Возьмешь ли ты, наконец, в толк, к чему тебя эдакая трепотня привести может? В уезде и так уже слух пошел, что вернулись бароны и бедному деревенскому люду остается лишь шеи вытягивать, чтобы ярмо надеть, — где уж против старых хозяев попрешь! Будто и нет у нас Красной Армии!

— Ну, этого никто не говорил, — обиженно возразил Рудольф. — Мы и сами в силах Ханенкампфа и всю его шайку в любую минуту скрутить в бараний рог, кто этого не знает. Только есть ли смысл делать вид, будто их и в помине нет, пустой звук.

— Послушай, Орг, а ты все свое гнешь! Правы были люди, которые мне в самом начале говорили, когда я тебя рекомендовал в парторги, что легче связать бантиком корни кряжистой сосны, чем что-то тебе втемяшить. Давай кончим этот разговор! Больше ты у меня не поднимаешь никакой паники, никуда не звонишь, а говоришь только то, что видел собственными глазами. Это парторгу больше к лицу, а за ту историю мы тебя на бюро вызовем, видно, никуда не денешься, придется наказать.