Рудольф возмущенно замолчал. Через мгновение секретарь продолжал уже обыденным тоном:

— Положение в волости спокойное? Поймал убийц новоземельцев?

— Пока еще нет, ищем. В общем-то спокойно. Только насчет фронта бы узнать поточнее, где он сейчас, говорят и так и эдак, народ спрашивает, я не знаю, что ответить, И еще слышно, что по лесу рыщут мелкие отряды лесных братьев… Только, может, ты и это сочтешь за провокационный слух, за который ты мне по шее дашь.

— Ладно, ладно, — нетерпеливо прервал его секретарь. — Давно известно, что в лесах прячутся отдельные кайтселийтчики и кулацкие сынки. Или они что-нибудь серьезное предприняли?

— У них, видать, туго с оружием. Вчера одна группа попыталась совершить налет на волостную управу в Саарде, отбили. Ездил под вечер сам смотреть следы пуль, видел своими глазами. Иголку в мешке не утаишь, явно пронюхали, что вчера-позавчера ополченцам выдали винтовки. Но ты, видимо, уже наслышан об этой саардеской истории. Хорошо, что так обошлось, никого не убили.

— Думаешь, могут и у вас попытаться?

— Да уж, страховки не имеем. Надо думать, у них в шайках найдутся мясники почище тех, что на немцев молятся. Небось и сами понимают, что пока у них на руках всего лишь припрятанные по сеновалам ружьишки, ничего особенного не сделать.

— М-да… — неопределенно протянул секретарь. — Так-так, и что за новости у тебя еще в запасе?

— Новости такие, что в наших краях замечены чужаки. Только не пытайся опять пугать своим бюро, я сам ни одного не встречал. Однако бабы, ходившие вечером в луга коров доить, видели возле дома лесника каких-то людей в форменной одежде, будто бы при появлении посторонних всегда стараются скрыться в доме. Хорошо бы проверить, но у меня тут, кроме председателя исполкома и участкового милиционера, людей почти что нет.

— Вон как, — протянул секретарь. — Ну, об этом из Таллина, из республиканского оперативного штаба, пришла телефонограмма, что возможно появление в лесах бывших офицеров и кайтселийтчиков, их следует обезвредить. Ладно, я постараюсь прислать тебе завтра ребят из истребительного батальона, идите и раздавите это гнездо. Не упустите самого лесника, с этим мужиком следует потолковать по душам, может, он и не то еще знает. Так что на всякий случай будь завтра около восьми на месте.

Разговор на этом и кончился. Рудольф медленно положил черную трубку и лишь тогда почувствовал, как горит правое ухо. Незаметно для себя он от волнения с силой прижимал к уху трубку. Настроение было паршивое, хотя разговор и завершился вроде бы мирно. Почему с людьми, которых поставили начальниками над другими, так редко удается разговаривать без боязни уязвить честь мундира и прочих подобных глупостей, подумал Рудольф.

Стоял на удивление тихий июльский вечер. Ни один лист не шелохнулся. Дневная сухая жара спадала медленно, словно бы волнами. Солнце зашло, небо постепенно становилось белесым, и зной с трудом, как бы нехотя уступал место прохладе.

— Чего он так вспылил из-за этого куйметсаского барчука? — спросил грузный участковый милиционер Юхан Лээтсаар, который сидел поблизости за столом и выпускал в открытое окно табачный дым, откуда он медленно снова валил в комнату.

— Да говорит, мол, напрасно шумим, у страха глаза велики, пытался мне доказать, будто нам в волости привиделось.

— Это такие привидения, что могут из-за угла и свинцом угостить, — спокойно заметил Лээтсаар.

— По крайней мере, обещал, что постарается прислать завтра утром группу истребителей, чтобы сходить к леснику, — добавил Рудольф. — Велел ожидать около восьми.

— И то ладно, — отозвался Лээтсаар, поднялся, потушил в пепельнице окурок и потянулся так, что кости захрустели. — Так потопали, что ли? Я сегодня с петухов на ногах, добраться бы до постели, завтра небось тоже день. Война там или нет, но не спать человеку все же нельзя.

За столом посередине комнаты играли в шашки председатель волисполкома Руубен Мустассаар и Мадис Каунре. Последний вместе с несколькими другими малоземельными хуторянами был причислен к волостному отряду ополченцев и вчера получил винтовку. Мустассаар и Каунре сидели так, что один через плечо другого видел окно, обращенное к лесу, а другой наблюдал за дорогой, проходящей перед домом. Так как ничего подозрительного ни с той, ни с другой стороны не происходило, играющие медленно передвигали шашки. Винтовки, прислоненные к стене, стояли на расстоянии вытянутой руки.

Мустассаар и Каунре заступили на вечернее дежурство. Под утро Рудольф вместе с Лээтсааром должны были сменить их. Налет в Саарде вселял тревогу и заставлял подозрительно оглядывать кусты.

— В случае, полезет если кто, первый выстрел в воздух, а не остановится — спокойно стреляйте прямо по нему, благо предупрежден! — Парторг посчитал уместным перед уходом наставить тех, кто оставался на дежурстве.

Играющие не отозвались. Необходимость стрелять в человека, несмотря ни на что, казалась все же невероятной.

— Да не посмеют они, — Рудольф решил успокоить мужиков.

Собственно, это был не страх, заставлявший его внушать себе, что опасность их минует. Это скорее могла быть гнездившаяся в подсознании уверенность, согласно которой человек сам своим отношением к близящейся опасности определяет, достанет она его или нет. Чувства Рудольфа неуклонно стремились отразить опасность.

В стороне медленно, но настойчиво одним пальцем стучала по клавишам пишущей машинки секретарь волисполкома Хильда Оявере.

— Идите, идите, у меня тут еще осталось немного повозиться со списками эвакуирующихся, — не отнимая взгляда от бумаги, скороговоркой сказала Хильда. — Ужасно много времени берет перепечатка, от руки давно бы уже было готово. Еще с полчаса провожусь, потом на велосипед и через пятнадцать минут буду дома, зато уж закончу. Значит, завтра в восемь?

— В восемь, в восемь, — подтвердил Рудольф и вышел за дверь.

Они с Лээтсааром взяли свои стоящие у крыльца велосипеды, сели и выехали на шоссе. Налево дорога вела в уездный город, до которого оставалось километров сорок, направо — в поселок, до поселка было не больше четырех.

Безветрие было настолько полным, что даже на редких придорожных осинах ни один серый от пыли листок не шелохнулся. Мычание коровы слышалось за несколько километров, и шорох шин по гравию казался прямо-таки оглушающим.

— Что слышно про брата Яана? — спросил Лээтсаар после того, как они некоторое время проехали молчком.

— Единственное письмо получил дня два тому назад. Вернулся из лагерей в Вярска. Пишет, что предстоит отправка на фронт. Нельзя же ему писать, когда или куда.

— В Литву, наверно, — решил Лээтсаар. — Кое-кто болтает, будто немец уже в Риге, но я этому не верю. Небось напирает там в Литве, уж наши-то выдвигают ему навстречу дивизии. Я полагаю, что у нас на границе должно быть побольше войск, чем здесь, в Эстонии.

— Из газет ничего не поймешь, где сейчас бои идут, — посетовал Рудольф. — Но все-таки кажется, что немец пока еще за границу не отброшен.

— Тогда бы и наши серые вели бы себя потише, — отметил Лээтсаар. — Посмели бы они тогда тебе тронуть хоть одного новоземельца? У некоторых радиоприемник не сдан, припрятан, пока батареи не сели, слушают Кенигсберг и набираются храбрости.

Они свернули на проселок, где посередине тележной колеи росла высокая полевица. Лээтсаар ехал по правой обочине, парторг по левой.

— Сегодня такая тишь, прямо хоть верь, что никакой войны и в помине нет, — заметил Рудольф.

— Вчера смотрю, самолет летит в сторону железной дороги, наверно на разведку. На крыльях кресты виднелись. Только очень высоко.

Дорога впереди делала крутой поворот налево, оттуда до поселка оставалось еще меньше километра. Вдруг цепь захватила у Рудольфа штанину. Он остановился, опустил ногу на землю и принялся освобождать ее.

— Вот черт, защелка ослабла, не держит, — заметил он.

— Я тихонько поеду, догонишь, — сказал Лээтсаар и начал медленно удаляться.