Подходя к волостному комитету, Рудольф еще издали увидел красный флаг, который повис в безветрии над дверью. Взойдя на крыльцо, он заметил, что одна сторона флага подвернута и прибита к древку большими гвоздями, сам флаг был изрядно помятый.

— Где вы флаг взяли? — спросил он у заместителя председателя исполкома Арведа Киккаса, который выглядывал в открытое окно.

— Бандиты отодрали от древка и бросили в колодец, — ответил Киккас. — Но колодец нынче летом совсем пересох, когда вытащили, даже мокрого пятнышка не было.

Рудольф вошел в здание, снял с плеча винтовку и прислонил к стене. Большая комната после погрома была прибрана, только под окном, где был убит Руубен Мустассаар, на полу виднелись темные пятна. Половицы впитали кровь.

Эти кровавые пятна обладали магической силой Можно было что угодно делать или о чем угодно разговаривать — они невольно притягивали взгляд. Будто знаки на меже жизни и смерти.

— Как прошли похороны? — спросил Мадис Каунре, который вместе с Киккасом охранял волисполком.

— Нормально, — устало ответил парторг. — И оркестр и все прочее. Только из поселка никого не было, словно чужих хоронили. Сидят за своими занавесями и выжидают, кто кого?

— Кому охота совать в огонь голову, — умудренно заметил Каунре.

Рудольф вытер пот со лба.

— Ну, Арвед, теперь ты хозяин волости, — сказал он. — Приступай к делу.

— Не знаю, надолго ли, — сказал Киккас, и по. его изрытому оспой лицу скользнула грустная усмешка. — Здесь надо все время держать при себе отряд истребителей, чтобы серые угомонились. Бабы мне уже сказали, что во дворе хутора Румба утром толкалась целая орава мужиков, расхаживают в форме кайтселийтчиков. С кем я пойду проверять?

Рудольф ощупал затылок. Стоило чуть сильнее дотронуться, как становилось больно Удар прикладом напоминал о себе.

— Да нет тут ничего страшного, — махнул он. — Вчера мы с Мадисом обошли всю деревню Курни, хутор за хутором, собирали коней, которых сегодня отправили из поселка. И никто нас не тронул Лесовики — они большие мастаки в темноте да по закоулкам.

— Порой у меня такое чувство, что силенок у нас все же маловато, — сказал Киккас. — С чего бы это, Рууди? Неужели всех и впрямь бросили навстречу немцам? Военных вообще не видать. А теперь и Юхана Лээтсаара больше нет, без милиционера еще трудней.

— Я уже говорил с уездом, обещали в ближайшие дни прислать нового участкового, уж волость без советской власти не оставят.

Сказав эти успокоительные слова, Рудольф сам на мгновение задумался. Других еще как-то можно успокоить, а у самого на душе скребет, и этого нельзя показывать. Нет смысла пугать мужиков, страх и без того легок на помине.

Страх, это он выкидывал с некоторыми в мирной обстановке вполне толковыми мужиками злые шутки, охватывал подобно внезапному приступу, который нельзя было предвидеть и трудно было потом объяснить. Как, например, эту историю с Тимуском, о которой в последний раз рассказывали в уезде, когда давали парторгам задания.

Тимуск был председателем волисполкома в соседнем уезде, на самой границе с Латвией Бывший безземельный крестьянин, славный по всем статьям человек, волость тоже на хорошем счету, земельную реформу провели споро, участие в выборах по республике среднее — одним словом, до сих пор никаких особых проблем.

Когда началась война, Тимуск стал получать письма с угрозами, в которых ему советовали загодя смазать пятки, в противном случае обещали кровь пустить и шкуру содрать. Всем было ясно, что это работа какого-нибудь зажиточного хуторянина, у которого имеется зуб на новую власть, к тому же в волости оставались несколько бывших офицеров с прежней пограничной заставы, уж они-то жалели о потерянных должностях, да и других подзуживали.

Тимуск держался молодцом, пока рядом находился парторг. Но тут парторгу в одной из лесных перестрелок прострелили легкое, раненого отправили в уездную больницу, и председатель волисполкома остался один. Когда затем из Латвии с каждым днем начало прибывать все больше беженцев, распространявших один страшнее другого слухи о грозно следующих по пятам за ними немцах, которых никакая сила не в состоянии остановить, Тимуска охватил необоримый страх.

Точку всему поставил случай, когда однажды с утра со стороны Латвии начал доноситься громкий гул моторов и лязг железа. Тимуск послал парнишку на трубу кирпичного завода поглядеть, тот увидел приближающуюся вдали в клубах пыли колонну, что-то там гремело, то и дело сверкала сизоватая сталь. Парень опрометью скатился вниз, сам дрожит от страха и орет, будто на дыбе:

— Немцы идут на страшенных машинах!

Тимуск вскочил на велосипед, примчался что было духу домой, с ходу посадил семью в коляску — и давай стегать коня. Остановился только в уездном городе.

Заявляется в исполком с вестью, что в волость вошли немцы, а тут как раз звонят из волисполкома: дескать, из Латвии прибыла колонна тракторов и сельскохозяйственных машин из госхозов — что с ними делать и куда дальше направлять? На месте ни одного представителя власти не сыскать.

Что там Тимуску в точности сказали в уездном исполкоме и какими именно словами, знают лишь одни присутствовавшие при этом, во всяком случае, Тимуск выскочил оттуда как вареный рак, схватил вожжи и повернул обратно. Примчался назад в волисполком, однако там за это время неизвестные лица уже воспользовались случаем. Унесены были и пишущая машинка и печать, которую председатель впопыхах не удосужился сунуть в карман.

На первый взгляд потеря не представлялась невосполнимой, однако трудности возникли, когда Тимуску спустя два дня пришлось начать выдавать справки на эвакуацию. Такой документ без печати, вполне понятно, недействителен. Люди нервничают, поторапливают, председатель волисполкома в отчаянии ногти грызет, в уезд позвонить тоже боится, известно, что там скажут! Тут какой-то местный умник возьми и посоветуй: а не поставить ли вместо печати отпечаток пальца, мол, это столь же верное дело, отпечаток пальца совершенно невозможно подделать, он у каждого свой.

Тимуск и ухватился за эту дактилоскопическую истину: принялся мазать большой палец на штемпельной подушке и ляпать на каждую бумагу фиолетовый отпечаток.

Когда эвакуирующиеся добрались до Таллина и предъявили документы на дальнейшее следование, у них, конечно, спросили, что это за кляксы украшают их справки. А это большой палец Тимуска, отвечали люди. Так эта история и дошла до столицы.

Другую историю о страхе рассказала недавно в поселке Астрид. Пожаловалась, что скотобойня выматывает у Тоомаса, мужа ее, все силы. Директор Кивиранд уже целую неделю улаживает в Таллине дела, теперь позвонил оттуда, что пусть Тоомас и дальше замещает его, дескать, он в наркомате задержится. И ребенку ясно, что мужик просто перетрусил! В такое время он должен бы бегом примчаться назад, но, видно, прослышал, что лесные братья уже захватили разок в поселке власть, и теперь его палкой не выгонишь из столицы. Глаза Астрид сверкали, когда она рассказывала об этом, возмущение ее было глубоким и неподдельным, и Рудольфу вспомнилось, как он в прошлом году, во время июньской революции, прямо жалел, что у Астрид наступило время рожать. Другую такую энергичную девушку надо было еще поискать в поселке, в комсомольской ячейке она бы очень пригодилась. Но в тот раз ничего нельзя было поделать, жизнь шла по своим законам, которые даже большие и переломные события не в силах были изменить.

Рудольф согласился с Астрид и решил поговорить о директоре скотобойни в укоме партии. Пусть они сообщат в Центральный Комитет, эту заячью душу следовало приструнить. Кому, как не директору крупнейшего предприятия в поселке, осуществлять на месте советскую власть.

И еще Астрид осторожно спросила, знает ли Рууди о том, что происходит в Ванатоа. Осталось впечатление, что она находится в контакте с Хельгой. Незадолго до этого сестра намеком высказала пожелание, чтобы он так, от нечего делать, их не навещал. Не было и малейшего сомнения, что причина кроется в Ильмаре. По слухам, зять буйствовал, когда по весне у него увели со двора машину. Теперь он явно винит в этом всех представителей новой власти. По мнению Рудольфа, можно было и оставить людям эти отдельные автомобили, приобретенные в долг и с великим трудом, — какие уж это средства производства! Но распоряжение поступило сверху, и не в его власти было менять его либо делать исключения. Уж столько-то он знал своего зятя, чтобы представить, как тот изводит Хельгу: у тебя брат парторг, не мог хоть разок постоять за нас!