— Они так громко кричат, потому что их сердца разрываются от стыда. Они беспрерывно наполняют свои чаши, потому что не могут смотреть друг другу в глаза. Они пьют, чтобы забыть. Их похвальба — ничто, их крики рождены тщеславием, их мужество — пустые слова. Каждый из них — лишь оболочка воина, а внутри у них — пустота.

Эйлилл замер, глядя на жену. Она говорила, опершись подбородком на руку, отчего ее речь была несколько невнятной. Он разглядел тусклые волосы, кожу, которая уже начала обвисать, морщины на шее. Мейв повернулась к нему, и он увидел, что огонь в ее глазах постепенно гаснет, как фонарь на рыбацкой лодке, уходящей в море в спокойную ночь. Впервые он подумал, что она стареет, но ей, пожалуй, на это было наплевать. Ему вдруг показалось, что рядом с ним незнакомый, чужой человек.

Он никогда в жизни еще не испытывал такого ужаса.

Весь вечер Эйлилл наблюдал за ней так, словно никогда раньше ее не видел. Он смотрел, как она пьет, — так, словно ей было все равно, пить или не пить. Она бездумно отхлебывала из кубка — не для того, чтобы получить удовольствие, и не для того, чтобы напиться, а просто потому, что перед ней стояло вино. Ночью, когда они ложились спать, он смотрел, как она бросает на пол снятую одежду и залезает в постель, не расчесав перед сном волосы, даже не взглянув на него, чтобы убедиться, что все еще его привлекает. Всю ночь Эйлилл пролежал без сна, глядя на ее завернутое в одеяло тело и чувствуя, что душу скребет холодная рука с длинными ногтями.

Утром Мейв осталась лежать в постели. Когда слуги принесли ей поесть, она схватила тарелку и швырнула ее в них, но швырнула вяло, не целясь, без взрыва, обычно сопровождавшего ее дурное настроение.

Эйлилл наблюдал за ней в течение трех дней и ночей, и за все это время она его почти не замечала. Когда он садился возле нее и брал ее руку в свои ладони, она смотрела на него пустыми глазами. Когда он пытался с ней заговорить, она смотрела на него так, словно видела первый раз в жизни, и отказывалась что-либо обсуждать.

На третью ночь он сидел у ее кровати и смотрел, как она спит. Комнату освещал только огонь камина, бросавший на вышитые золотом гобелены, висевшие на каждой стене, длинные тени. Его лицо осунулось от тревоги и утомления, спина сгорбилась, голова поникла, наполняясь тяжестью дремы. И вдруг он очнулся, чувствуя, что случилось нечто странное.

В комнате стало холоднее. Эйлилл выпрямился, подумал, что, должно быть, открылась дверь, но она была плотно закрыта. В углу комнаты сиял тусклый свет. Он встал и направился к нему. Там стоял окованный серебром сундук. Из него сквозь щели между досками проникал мягкий голубой свет. Эйлилл осторожно приподнял тяжелую крышку.

Внутри оказалась маленькая шкатулка. Эйлилл сразу же ее узнал. Он уже видел ее в ту ночь, когда Мейв ходила в пещеру. Шкатулка светилась эфемерным голубым светом, пульсируя в такт с его сердцем.

— Что ты хочешь от нас-с-с?

Голос донесся из-за его спины. От неожиданности Эйлилл подскочил и резко повернулся. Тяжелая крышка сундука больно ударила его по пальцам. Он выдернул руку, еле слышно пробормотав ругательство. Перед ним стояла та же девушка, которая была в пещере, но сейчас она выглядела гораздо привлекательнее, чем ему тогда показалось. Он украдкой бросил взгляд на пострадавшую руку. Два ногтя уже начали чернеть. Боль заполняла руку, поднимаясь все выше. Девушка потянулась к нему и взяла за руку. Рука сразу же безжизненно повисла. Эйлилл ощущал только сильный холод. Боль ушла, но рука осталась беспомощно висеть. Старушечьи глаза на молодом лице вбили его собственный взгляд к задней стенке черепа.

— Ты разбудил нас-с-с. О чем ты хочешь с-с-спрос-с-сить?

Эйлилл покосился на Мейв. Сон ее был беспокойным, она ворочалась, вскидывала руку на лоб. Он показал на нее здоровой рукой.

— Она больна. Я боюсь, что она умрет.

Девушка, не отводя взгляда от Эйлилла, придвинулась ближе. Как она это сделала, он не понимал — ее ноги оставались неподвижными и даже не касались пола. Он изо всех сил постарался не отшатнуться. Она издавала тошнотворный сладковатый запах. Так пахнет теплая шкурка только что убитого кролика. Когда ее полные кроваво-красные губы снова зашевелились, между ними показались черные зубы.

— Она не умрет. Ей еще многое надо с-с-сделать. Но вот ты должен помочь нам, а мы поможем ей.

Эйлилл снова посмотрел на жену и почувствовал комок в горле.

— Я не знаю, кто вы, но сделаю все, что вы хотите, и заплачу любую цену, какую вы назначите. Сделайте так, чтобы она снова была здорова.

Девушка только улыбнулась, обнажив черные пеньки зубов.

В течение следующих трех дней Мейв продолжала лежать в постели, а тем временем посланцы Эйлилла постоянно сновали через главные ворота замка. Вечером третьего дня Эйлилл вошел в опочивальню Мейв и грубо сдернул с нее одеяла. Она захныкала и попыталась снова натянуть их на себя. Он вырвал их у нее из рук и швырнул на пол. Мейв свернулась калачиком и заплакала.

Эйлилл раньше никогда не видел, чтобы она плакала от жалости к себе. От этого плача сердце у него начало раздуваться — он уже думал, что оно вот-вот разорвется. Он наклонился и взял ее на руки, как жених невесту. Она обхватила его шею, словно спящий ребенок, и успокоилась в его объятиях. Эйлилл завернул ее в тяжелую шаль и осторожно вынес во двор замка.

Со всех четырех сторон двор сиял ярким огнем факелов и жаровен. Вдоль трех стен стояли ряды молчаливых людей. Свет танцевал на их темных доспехах и заставлял длинные рыжие бороды блестеть полированной бронзой. Они, не издавая ни звука, смотрели, как Эйлилл несет Мейв на круглую платформу, установленную перед четвертой стеной. Он осторожно опустил Мейв на стоявший на платформе небольшой стул, потом вышел вперед и обратился к своим людям.

— Воины! Ваша королева хочет услышать вас.

Он отошел в сторону. Вперед вышел убеленный сединами воин. Он обнажил меч, подняв его высоко над головой в приветственном жесте. Эйлилл, напряженно наблюдавший за женой, увидел, что ее взгляд устремился вверх. Воин опустил меч и повернул его рукояткой вверх, словно собираясь снова вложить в ножны. Но вместо этого он ухватился за рукоять обеими руками и вонзил его в доски платформы у самых ног Мейв. Меч задрожал, словно струна арфы под рукою барда.

— Веди, — угрюмо произнес он, — веди, куда пожелаешь. Я последую за тобой.

Он отступил назад. Другой занял его место, поприветствовал королеву поднятым мечом и воткнул его рядом с первым.

— Веди, — повтори он. — Я последую за тобой.

В течение следующего получаса воины один за другим подходили к Мейв, приветствовали ее, а затем присягали ей на своих мечах, не ставя взамен никаких условий. Мечи торчали перед ней, словно металлические деревца, неожиданно выросшие из досок у ее ног. С каждым новым мечом ее тело медленно выпрямлялось. Некоторым из воинов, тем, кого знала лично, она кивала и даже, явно оценивая, окидывала взглядом тех, кто был помоложе. Наконец церемония закончилась. Каждый из присутствовавших присягнул на верность Мейв. Все, кроме одного. Эйлилл подошел к платформе и стал лицом к жене. Поднялся ветер, жаровни пылали ослепительным пламенем. Король вытащил меч и поднял его над головой.

— Веди! — сказал он, вложив в голос всю свою страсть.

Он опустил меч с такой силой, что клинок пронзил доску, воткнулся в землю и, задев острием большой плоский камень, высек искру, которая пролетела между ними, как комета. Его меч зазвенел еще громче, чем другие. От этого звука у Эйлилла зашевелились на затылке волосы. Он наклонился к Мейв.

— Веди, — тихо повторил он. — Веди хоть в преисподнюю, мы последуем за тобой.

Он заглянул в ее лицо. Глаза Мейв горели живым огнем. На обеих щеках появился румянец. Она протянула руку, коснулась его лица и чуть заметно кивнула. Это был знак признательности и уважения, предназначенный ему одному. Потом она встала, шагнула вперед и выбросила вверх руки. Ее воины разразились радостными криками, и каждый орал до хрипоты от счастья видеть выздоровевшую королеву среди целого леса обнаженных мечей.