Я почему-то не испытывал страха, хотя и был несколько раздражен тем, что со мной так обращаются. Из-за действия лекарства я наблюдал за всем происходящим как бы со стороны; толпа глазела на меня и обсуждала мою внешность, даже не пытаясь это скрывать. Я смотрел на них, и мне казалось, что я в состоянии прочитать по движениям их губ все, о чем они говорят: «Этот чужак высок, со светлыми прямыми волосами — он не такой, как мы. Даже кожа у него не такая, слишком светлая. И скулы у него не такой формы, не такие острые и расположены ниже. Его кожа молодая и не покрыта морщинами. Не похоже, чтобы он испытывал страх. Он силен, сложен как воин, но на нем нет боевых шрамов, естественных для мужчин его возраста». Правда, я не исключаю, что просто лекарство послужило мощным толчком моему воображению.
Меня поставили перед троном Великого короля Конора. Я вел себя почтительно, но кланяться не стал. Коналл поднял было руку, чтобы сбить меня с ног, но Конор остановил его жестом.
— Успокойся, Коналл.
Спокойный голос Конора обладал большей властью, чем крики дюжины героев.
Король посмотрел на меня, и наши глаза встретились. Наступило молчание, а потом Конор снова заговорил:
— Кто ты?
Я узнал слова, но не уяснил их смысла, словно они донеслись из-за закрытой двери, и не сообразил, что ответить. До сих пор не было ясно, как они относятся к сбежавшим рабам, и я пока не хотел, чтобы они знали, насколько я понимаю их речь. Я сообщил на языке германцев, что упал с корабля и меня выбросило волной на берег. Конор задумался над моим ответом, что было неудивительно, поскольку он вряд ли его понял.
Я заметил, что какой-то человек с редкой рыжей бородой смотрит на меня до странности пристально, и сам посмотрел ему в глаза. Он на мгновение опустил взгляд, но потом снова взглянул на меня. Я подмигнул ему, и после секундного замешательства он широко улыбнулся и подмигнул мне в ответ. Рядом с ним стояли трое юношей. По сходству их лиц и фигур — каждый напоминал слегка уменьшенную копию соседа — я догадался, что все они братья.
Конор обвел глазами своих приближенных. Он понимал, что этот диалог «глухих» таит в себе потенциальную опасность оказаться в неловком положении, и, как поступил бы на его месте любой здравомыслящий монарх, решил переложить ответственность на другого. Он сделал знак какому-то старику, и тот вышел вперед, полный достоинства, даже, пожалуй, чванства. Он остановился передо мной и ткнул пальцем себя в грудь.
— Каффа, — сказал он и затем с вопросительным выражением лица показал на меня.
— Зигмунд, — после короткой паузы ответил я. Назвать себя можно было без особой опаски.
Мое имя было подхвачено мужчинами и женщинами, толпившимися в зале. Они пытались шепотом пробовать на язык странные сочетания звуков. Очевидно, кто-то пошутил, и в толпе засмеялись, но сразу же притихли. Кое-кто забавлялся сам и потешал друзей, повторяя мое имя, прикрываясь ладонями и непривычно кривя рот.
Каффа вытянул руку, поводя широким жестом по всему залу.
— Имейн Мача, — произнес он.
Я никогда не слышал об этом месте.
Жрец начал произносить простые слова, отчетливо выговаривая каждый слог. Он говорил гораздо громче обычного и сопровождал слова жестами, которые обычно используют, объясняясь со слабоумным. Я напряженно слушал, чувствуя, что должен понимать, но понять не мог. Наконец Каффа умолк и покачал головой, показывая, что больше ничего сделать не может. Он повернулся к Конору и разочарованно развел руками.
Коналл тяжело ступил вперед, высекая искры концом волочившегося по каменному полу тяжелого меча. Казалось, что доставшееся ему тело чуточку маловато для той агрессивной энергии, которая в нем скрывалась, и что он вот-вот взорвется. Его тон был недвусмысленным.
— Я думаю, что он притворяется, — прорычал он, приблизив свое лицо вплотную к моему. — Я думаю, что этого засранца бросили его дружки, когда воровали скот, и теперь он придуривается, чтобы мы решили, будто он жертва кораблекрушения, и отпустили его. По мне, так нужно выбить из него правду, а потом приколотить вверх ногами на главных воротах.
По крайней мере, кое-что из того, что он говорил, я понял. Мое лицо расплылось в ухмылке.
— Засранец, — произнес я.
На мгновение все звуки смолкли. Я выговорил это слово еще раз. У Каффы отвалилась челюсть. Толпа, заполнявшая Большой Зал, взорвалась от хохота. Коналл смотрел на меня исподлобья, пытаясь сообразить, не издеваюсь ли я над ним, с таким напряжением, что его борода встопорщилась. Мне казалось, что он уже готов ударить меня на всякий случай, но Конор улыбнулся и положил руку ему на плечо. Это успокоило Коналла, насколько он вообще мог быть спокоен, будучи по натуре человеком агрессивным, но подозрений его не ослабило.
Каффа вопросительно взглянул на короля, и тот кивнул, выражая свое согласие. Каффа скороговоркой перечислил целый набор клятв. Я знал некоторые из них и повторил их с улыбкой. На всякий случай я использовал несколько хорошо продуманных жестов, давая понять, что знаю, о чем говорит жрец.
Язык, на котором они говорили, был во многом похож на речь одного солдата, с которым я служил в Десятом легионе. В походе одним из развлечений для нас было учить других проклятиям на родном языке. Ритм речи этих людей, а также цвет их кожи и телосложение были такими же, как у человека, которого я когда-то знал.
Конора немало позабавило, что белокурый чужак из моря может общаться только с помощью ругательств. Он дал знак Каффе увести меня, и старик согласно кивнул, но на его лице промелькнуло скрытое недовольство.
Когда мы проходили через внутренний двор, нас догнал молодой мужчина с рыжей бородой, которого звали Оуэн. Он о чем-то заговорил с Каффой. Я предположил, что он хочет помочь Каффе присматривать за мной, и оказался прав. Выяснилось, что Каффа совсем недавно обзавелся молодой женой, интересовавшей его гораздо больше, чем я, так что предложению Оуэна он весьма обрадовался. Каффа поначалу для вида не соглашался, поскольку не любил отказываться от того, что могло впоследствии пригодиться, но все же Оуэн уговорил его и стал моим наставником. Он информировал Каффу о моих успехах каждый раз, когда старик выбирался из супружеской опочивальни. Выслушав краткий доклад, Каффа величественно кивал, показывая, что удовлетворен моими успехами, после чего снова исчезал за дверью. Поскольку делать мне все равно было нечего, я учился у Оуэна языку и старался побольше есть и пить, чтобы поскорее восстановить форму. Это оказалось легко выполнимым.
Мое имя менялось несколько раз, прежде чем мы остановились на окончательном варианте. Похоже, им было трудно произносить «Зигмунд», поэтому я предложил звать меня Дециусом, как меня называли в Риме. Судя по всему, это имя всех устраивало до тех пор, пока однажды во время трапезы Коналл, находившийся в довольно дурном настроении, не заявил, с трудом ворочая языком, что если, мол, этот чужак все равно меняет свое лягушачье имя каждые пять минут, то почему бы ему не выбрать такое имя, которое будет понятно людям, например Лири? К этому моменту я выпил достаточно, чтобы не бояться его оскорбить, и ответил, что Лири действительно прекрасное имя, но если мне когда-нибудь понадобится назвать себя именем недоумка, то я назовусь просто Коналлом. Совершенно очевидно, что я продемонстрировал при этом великолепные успехи в постижении языка.
Все расхохотались. Коналл рассвирепел и полез через стол ко мне, но Оуэну и еще нескольким мужчинам удалось перехватить его и убедить в том, что он неправильно меня понял и всему виной мое отвратительное произношение. Наконец Коналл успокоился, и дело закончилось тем, что мы с ним мирно, бок о бок, заснули за трапезным столом. После той ночи все, в том числе и те, кто раньше называли меня Зигмундом или Дециусом, стали звать меня Лири. Сначала это казалось шуткой, но к тому времени, когда шутка перестала быть смешной, уже никто не помнил, что раньше у меня было какое-то другое имя.