Король посмотрел на него помертвевшим взглядом, ничего не сказал и снова поднес к губам кубок с вином. В тот момент над головами собравшихся начала кружить огромная черная птица.

На следующее утро привезли Мачу. Она грустно посмотрела на мужа, а он, понурившись, качал головой, сгорая от стыда, и по лицу его струились слезы. Мача улыбнулась ему, но это была лишь тень ее обычной улыбки. Она прошептала, что прощает его, и нежно погладила по лицу. Потом она отвернулась от мужа и гордой поступью подошла к королю.

Тот посмотрел на нее налитыми кровью глазами. Она стояла, ожидая, когда он заговорит. Всех, кто были там в тот день, поразили ее осанка и красота. Рассказывали, что король посмотрел сначала на нее, потом на Крунниука, и спросил его, не скрывая презрения, какими чарами он воспользовался, чтобы заполучить такую красавицу, и как ему удавалось скрывать ее от других. Крунниук снова разразился мольбами, но король был непреклонен и осыпал его проклятиями, велев ему замолчать. Он посмотрел на женщину, в выражении лица которой читался открытый вызов, потом отвел взгляд, и, сделав знак своим конюшим, потянулся к кубку с вином и буркнул, чтобы она готовилась к состязаниям.

Когда он произнес эти слова, ее лицо побелело, она резко сдернула с плеч широкий плащ, и все увидели ее вздувшийся живот. Теперь никто не мог сказать, что ничего не знал о ее положении.

Если бы она хотя бы в тот момент взмолилась о пощаде, возможно, король бы и смилостивился, но ее голос был спокойным и рассудительным, правда, временами дрожал от переполнявших ее чувств. Она говорила с Эойном как с равным, словно он не был королем, а она — просительницей. Она говорила с ним как с человеком, на котором волею случая оказалась корона, но в тот день Эойн был королем, который случайно выглядел как простой человек. Он отмахнулся от нее, держа в руке кубок, и вино выплеснулось из сосуда широкой дугой, оставив следы на ее плаще, похожие на дорожку кровавых слез.

— Срок уже близок, — сказала она.

— Это не моя забота, — ответил Эойн, откидываясь на спинку трона и поглаживая бороду. — Твой муж оскорбил моих лошадей, а значит, оскорбил меня. Ты должна бежать.

— Я не стану этого делать. Это верная смерть для моего ребенка и для меня.

— А для твоего мужа — если ты откажешься. — Король повернулся к предводителю своего войска и показал на Крунниука, который пытался освободиться от хватки державших его солдат. — Разрубите глупца на куски, — велел он.

Солдаты ухмыльнулись и швырнули Крунниука на землю.

Мача побледнела.

— Нет! — воскликнула она. — Дайте мне немного времени. После родов я с радостью приму участие в состязании.

— Нет, — отрезал король.

Мача в отчаянии повернулась к наблюдавшим за происходящим людям, цвету ольстерских героев, мужчинам, которым честь обязывала ее защитить.

— Неужели вы не поможете мне? — взмолилась она. — Вы же видите, в каком я положении. Каждого из вас родила мать. Захотели бы вы увидеть ее здесь, на моем месте?

Некоторые потупились, на лицах других отразились гнев и чувство вины, но никто не хотел быть первым, и среди них было достаточно тех, кто утопил свою совесть в вине, другие смолчали, надеясь разжиться на новом состязании. Мача поняла, что надеяться ей не на кого. Взгляд ее стал жестким, и она сказала, глядя на них:

— Вы не поможете мне, и не станете помогать моему мужу? Неужели вы хотите, чтобы это случилось? — Ответа не последовало. — Ну что ж… — Она повернулась к королю и согласно кивнула.

Кое-кто утверждал, что уже в этот момент ее лицо омрачила легкая тень боли. Она показала на Крунниука, при этом она выглядела сильной и гордой.

— Он не должен умереть, пока я жива и могу ему помочь. Пусть приведут лошадей. Я готова бежать.

Услышав ее слова, король громко хлопнул в ладоши.

— А твоя жена храбра, как настоящий воин! — воскликнул он, обращаясь к Крунниуку. — Как ее зовут?

Крунниук не смог промолвить ни слова, он лишь смотрел на Мачу так, словно счастье покидало его, чтобы никогда не вернуться. Она снова погладила его лицо, улыбнулась ему сердечно, а потом снова повернулась к королю.

— Меня зовут Мача, я дочь Санрайта МакИмбейта, и моим именем назовут это место.

Губы короля искривились в улыбке, но глаза остались мрачными. Она повела рукой и отбросила плащ таким жестом, словно презирала всех, кто при этом присутствовал.

Лошадей удалось привести лишь с великим трудом. Раньше они обычно с нетерпением ожидали начала состязаний, фыркали и били копытами о землю, готовясь пуститься вскачь. Сейчас они еле волочили ноги и наклоняли головы, пытаясь увернуться, поэтому конюшим лишь с большим трудом удалось поставить их на линию старта. Когда же лошади наконец оказались на старте, солнце внезапно скрылось за тучей, и неожиданная темнота снова зажгла страх в глазах животных и заставила их попятиться. Мача молча смотрела на короля, а тот еле сдерживал свое нетерпение, глядя на тщетные попытки конюших поставить лошадей на исходную позицию. В конце концов он не выдержал и начал орать на своих людей. От звука его голоса Мачу начала бить дрожь, и тогда она выпрямилась во весь рост и прокляла его. Ее голос звенел от гнева и безысходности.

— Пускай своих коней! Пусть случится то, что случится! Но знай, что от этого всех вас постигнет страшная участь, еще худшая, чем та, что уготована мне!

Ее слова поразили некоторых из присутствующих в самое сердце. Их головы прояснились — так взошедшее солнце рассеивает ночь, и они осознали, что происходит, но было слишком поздно. Несколько человек пытались что-то сказать, но их быстро оттеснили в сторону. Лошади и женщина встали в одну линию. Слезы затемнили щеки огромных животных, они склонили перед Мачей головы и стали тыкаться в ее ладони мягкими губами. Даже в этот момент все можно было остановить, ибо, когда король велел начинать, лошади отказались сдвинуться с места, но один ольстерец, который уже давно кричал, что ставит против Мачи, издал пьяный вопль, и, выхватив меч, стал бить им плашмя по спинам лошадей. Животные испуганно вздыбились, и, казалось, сейчас они точно раздавят женщину, с презрением смотревшую на людей Ольстера. «Хватит, достаточно!» — раздались крики, но Мача подняла голову и бесстрашно посмотрела на огромные копыта, зависшие над нею, и когда они с грохотом опустились на землю, она отпрыгнула в сторону и бросилась бежать, а лошади понеслись за ней, словно облака, летящие вслед за птицей.

Забыв о дурных предчувствиях, ольстерцы начали кричать, подбадривая лошадей, и, отхлебывая на ходу из кубков, побежали через центр поля на другую его сторону, чтобы увидеть конец состязания. На месте остался лишь Крунниук. Он застыл в одиночестве, глядя, как лошади гонятся за его женой, проходя первый поворот, а по его лицу катились тихие слезы, и тело сотрясалось от горя при мысли о том, что он наделал и чему не смог помешать.

Состязание уже подходило к концу. Земля летела из-под копыт лошадей. Они напоминали ожившие, скульптуры: твердые как камень мышцы и натянутые как струна сухожилия, шеи, покрытые клочками розовато-белой пены, раздувающиеся ноздри, отчаянно всасывающие сухой воздух, звенящие, как доспехи, украшения на сбруе, копыта, гулко стучащие о сухой дерн, словно грохочущий вдали водопад, и взметнувшиеся в воздух облака пыли и комья земли. И Мача, беззвучно летящая вперед над землей, едва касаясь подошвами травы, двигавшаяся ровно, не сбавляя шага, несмотря на огромный живот. Все муки отражались лишь на ее лице. Крупные слезы лились из ее глаз, оседая на волосах мелкими капельками, и рот скривился от боли.

В пятидесяти шагах до финиша у нее отошли воды. Она упала на землю с криком, пронзившим болью сжавшееся сердце Крунниука, заставившим его повернуться и броситься туда, где она лежала, прорваться сквозь толпу, как волна проходит сквозь песок, чтобы прижать ее к груди. Кто-то закричал, что Мача выиграла состязание, и люди Ольстера, мучимые стыдом, поняли, что лошади не смогли бы ее догнать. И они почувствовали еще кое-что. Как только первая волна схваток заставила тело женщины изогнуться дугой, ужасная боль пронзила всех присутствовавших, словно их проткнули раскаленным железом; они свалились на землю и там остались лежать, издавая жуткие стоны.