«На скачках — царство тотализатора! — восклицал в июле 1900 года обозреватель „Петербургского листка“. — Коломяжский ипподром — это не скачки, а какое-то тото-лечебное заведение для приема тотализаторских ванн и душей. Тотализаторы растут как грибы. Куда ни взглянуть — везде тотализатор, куда ни повернуться — непременно окажешься у будочки ординарной, двойной или тройной. Спереди — тотализатор. Сзади — тотализатор. В середине здания — тотализатор. В проходах — тотализаторы. В первом этаже — тотализатор, и во втором этаже тоже. Взобрались на крышу. Ба! И на крыше тотализатор!!! Единственное место, где еще нет тотализаторов, — это в водосточных трубах и в щелях на полу!»

Еще один тотализатор действовал за пределами ипподрома, точнее, за его забором. Огромная толпа сквозь щели с затаенным дыханием следила за скачками. «Здесь азарт чувствуется еще сильнее, чем на трибунах, — замечал современник. — Это и понятно: на лошадей заборная публика ставит последние деньги, заработанные тяжелым недельным трудом. Здесь свои букмекеры, свои ставки. Собирают по мелочам, но в результате выигрывают лишь немногие, ловкие дельцы, а все остальные проигрываются до последней копейки. Многие являются с закуской и выпивкой и тут же на земле, во время перерыва в скачках, устраиваются пикники».

Столпотворение публики на ипподроме газетчики метко окрестили «скаковым митингом». «Скачки — пульс летнего Петербурга, — писала „Петербургская газета“ в начале июня 1913 года. — Кто причисляет себя ко „Всему Петербургу“ и веселящемуся мирку, тот непременно бывает и на скачках. На ипподроме все дышит протестом против летнего затишья, которого в сущности и нет». Одним словом, публика устремлялась на Коломяжский ипподром, чтобы еще раз попасть в «объятия тотализатора» и облегчить свои карманы.

На Коломяжском ипподроме.  Фото 9 июня  1913 г.

После окончания скачек вереница элегантных экипажей отправлялась от Коломяжского ипподрома на острова и по направлению к модным ресторанам. Однако современники жаловались, что простым зрителям, не принадлежавшим к светскому обществу, деваться после скачек некуда. «Публика, с большим удовольствием посещающая Коломяжский ипподром, по окончании скачек остается буквально в безвыходном положении — среди поля, — сетовал обозреватель „Петербургского листка“ в фельетоне, опубликованном летом 1893 года. — Идти пешком — далеко. Ехать на извозчике — удобно, но за ними надо идти пешком чуть ли не в Коломяги и меньше чем за рубль они не желают везти даже до Строганова моста».

«А большой мне антирес ехать дешевле?» — спрашивали извозчики в Коломягах и отказывались везти любителей скакового спорта в Петербург. «Не найдет ли всегда столь любезное к публике скаковое общество какое-нибудь средство придать извозчикам антирес ехать дешевле, — замечал обозреватель „Петербургского листка“, — или, по крайней мере, не заставлять публику гулять за версту в поисках за извозчиками».

Коломяжский ипподром существовал до самой революции, неизменно привлекая огромное количество публики, и прекратил свое существование вскоре после революции: трибуны разобрали, а оставшиеся постройки в 1920—1930-х годах использовались под овощные склады Ленинградского союза потребительских обществ.

Окрестности Коломяжского ипподрома нередко становились местом дуэлей. Кстати, знаменитая пушкинская дуэль также произошла в этих местах, правда, в 1837 году ипподрома тут еще не существовало. На подробностях той дуэли мы останавливаться не будем — она достаточно описана в пушкиниане, отметим лишь важнейшие события, связанные с увековечением памяти об этом трагическом поединке.

Окрестности Комендантской дачи выбрали для дуэли не случайно: ее участники хорошо знали местность. Пушкин два сезона снимал дом по соседству — на Черной речке между нынешними Ланским шоссе и Торжковской улицей, а Дантес вместе со своим Кавалергардским полком проводил август на постое в Новой Деревне. Если летом на Черной речке кипела светская жизнь, то зимой здесь царили тишина и спокойствие. Поэтому здесь можно было не опасаться посторонних глаз.

События того рокового дня — среды 27 января 1837 года (8 февраля по новому стилю) — известны сегодня чуть ли не поминутно. Что же касается непосредственного места дуэли, то оно впоследствии оказалось овеянным массой легенд. В 1858 году по просьбе издателя пушкинских сочинений Исакова секундант Пушкина Константин Данзас вместе с ним посетил Черную речку.

«По левую сторону дороги в Коломяги остались строения комендантской дачи, по правую — тянулся глухой забор огорода, — вспоминал Исаков. — За этим забором, по словам Данзаса, в 1837 году начинался кустарник и потом лес. В недалеком расстоянии от забора он указал мне место дуэли. В наш приезд кустарник уже вырубили, земля разделена, оставался только молодой березняк».

На основании этого рассказа Исаков составил план места дуэли и опубликовал его в одной из петербургских газет. А в 1880 году в журнале «Нива» появилась публикация под названием «Где настоящее место дуэли Пушкина». В ней говорилось, что, желая сделать зарисовку места дуэли, художник В.Я. Рейнгардт, «вооружившись» планом Исакова, отправился на Черную речку. Желая проверить, действительно ли это Коломяжская дорога и огороды Мякишева, он зашел в ближайший дом, надеясь получить какую-либо помощь. И вот — нежданная удача: навстречу вышел хозяин, оказавшийся Василием Дмитриевичем Мякишевым, арендатором огородов Комендантской дачи. Он и указал «истинное» место дуэли. Оно совершенно не совпадало с указанием Исакова, полученным от Данзаса, но Рейнгардт признавал, что по дальнейшим расспросам он убедился в достоверности слов Мякишева.

Отец его, Дмитрий Мякишев, был современником Пушкина и жил в нескольких сотнях шагов от рокового места дуэли. Он рассказывал, что в тот январский день 1837 года дворник Комендантской дачи Матвей Фомин прибежал к нему и сказал, что за комендантским гумном стрелялись какие-то господа. Старик выбежал на улицу и увидел, как двое человек ведут под руки третьего, затем сажают в карету и увозят в сторону города. По следам он пошел на место, где они стрелялись, — за гумном, возле березы, от которой ныне остался только пень. Отец Мякишева много раз указывал детям именно это место.

Статью в журнале «Нива» иллюстрировал рисунок Рейнгардта с изображением места дуэли. Он запечатлел пень и маленький ракитовый кустик возле него. За ним невдалеке виднелся старый ветхий сарай Комендантской дачи, по всей видимости, существовавший и в 1837 году, а еще дальше — двухэтажное здание самой дачи.

Одну из мифологических «берез-свидетельниц» еще будто бы в 40-е годы XIX века отметили знаком, а в день 50-летия со дня смерти поэта, в 1887 году, у Коломяжской дороги состоялась панихида, собравшая больше тысячи человек. Сюда пришли и воспитанники Лицея, и сын Пушкина Александр. Говорилось о сборе средств на памятник, но все ограничилось лишь заборчиком возле берез.

В 1889 году место пушкинской дуэли оказалось на территории, отошедшей Скаковому обществу для устройства ипподрома. Спустя десять лет, в начале 1899 года, гласный городской думы Г.Ф. Исеев предложил «озаботиться сохранением для будущих поколений памяти о месте дуэли Пушкина, для чего следует отыскать это место, обнести его решеткой и положить плиту с надписью, и если городское управление захочет взять на себя это дело, то можно образовать комиссию, которая по отыскании места дуэли представит Думе свои соображения о мерах по охранению оного».

В городской управе к предложению Исеева отнеслись без особого энтузиазма. Обсудив его идею, управа приняла такое решение: «Не имея в виду точных данных, по которым место поединка Пушкина может быть признано несомненным, кроме указаний книгопродавца Исакова (газета „Голос“), не подтвержденных никакими более вескими данными, не представляется достаточных оснований к осуществлению предложений гласного Исеева».