— Эх, свобода, ты всем дорогая, только трудно пробить к тебе путь! — пропел братишка с винтовкой. Аким протянул ему руку, и они склещились в крепком пожатии, и окончательно почувствовали себя героями и победителями.

— Даёшь! — выкрикнул бессмысленный лозунг матрос.

— Даёшь! — в упоеньи подхватил Аким. — Мир-ровую революцию! — проорали уже дуэтом. На сытый желудок мир, действительно, выглядит заманчивей. Аким даже слегка опьянел от еды.

— Хорошо! — расплылся он в счастливой улыбке.

Баба смотрела с непонятным выражением. Высказать вслух свои тайные мысли робела. Братишка время от времени подшучивал, обещая что-то еще очень интересное впереди. Баба отгородилась узлом и корзинкой, приготовилась к осаде. Революционеров это только веселило.

— А что там у тебя в сидорах? Может, шуба какая? А то в бушлате на рыбьем меху — не климатит! — и опять ржали до демонстрации трепетных красных язычков. Народ в вагоне тоже вел себя странно, кто-то вставал, уходил от этой компании, а кто, наоборот, присоединялся. А вдруг да чего перепадет?

— Новое время — все будет общее!

— Может, еще, где под колхозным одеялом встретимся!

— Да я уж лучше в пролуб головой, чем с таким, как ты!

— Контра! — погрустнел матрос с винторезом.

— Буржуйка, сразу видать, — подхватил Аким сатирически.

— Да какая я вам…

— Небось самогонку везет.

— А мы счас проверим. А ну-ка, ребята! — подмигнул особо любопытным, — пошурудите-ка! — А тем только и надо! В три минуты такую экспроприацию устроили, что баба только ревела, выпучив слюденисто бессмысленные глаза. А шиши прямо из глотки хлебали ее зловонный самогон и закусывали ядреной деревенской снедью.

— Радуйся, что мы добрые! — сыто рыгал матрос. — А то вывели бы на тормоз как вредный элемент и пожертвовали по условиям военного времени.

Баба уж и плакать боялась, только загораживала ногами сбереженный узел с манатками. И скоро купе опять вспухло синим дымом самосада, но этого оказалось мало для разгоряченных революцией голов, и матрос затянул разухабистое «яблочко».

А Аким ответил частушкой:

Потом братишка вспомнил, что в соседнем вагоне едет «расфуфыренная фря», и надо бы наведаться в гости. Наведались. И не пострадали безуспешно. К Черемхово подъехали уже в самом веселом, боевом настроении: «А ну-ка, где здесь бывший морячок Колчачок, и где его золотой запасец? Надо бы его маленько пощипать для нужд мирового пролетарьята! А если кто встанет у нас на пути — тот кровью умоется и остаток жизни будет себе на пилюли работать! Эх, хор-рошая жизнь начинается! И то ли еще будет!»

Единственное, что смутило Акима: экспроприированная баба. Тоже вылезла на станции, погрозила кулаком и прокричала на весь перрон:

— Ну, шикалишки, вам мало не будет!

Кто ее знает! От дерьма подальше — не воняет. Революционеры махнули через забор, подались вглубь заваленного снегом, подслеповатого поселка. На поиски какого-нибудь ревкома или красной шахтерской ячейки. Весело визжала дорога. Аким рассказывал о партизанах.

— Я думал, бревна у них сложены. Целая поленница! А потом смотрю: мама родная! Да это мертвяки! Морожены. Офицеры, два полковника. Их там вороны клюют, собаки погрызли. А партизаны: «Ишо возиться со всяким г…!».

— На выкуп приготовили, — догадался матрос.

— Едва ли… кому они нужны? Родственники-то, хрен знает, где остались! Ищи, свищи! — и опять посмеялись от сознания счастливо переменившегося времени.

Матрос тоже рассказал о своих подвигах. Такое, что Аким только плевался да головой крутил. Всякое случается на пути к светлому будущему, не бывает к нему гладенькой дорожки. И замолчали — только сочный хруст снега под подошвой. Светило маленькое солнце, по синему морю неба плыли белые паруса. На душе — весело! Аким толкнул матросика — тот сунулся в сугроб — поднялся с белым пухом на носу и с красными щеками — и без перехода, голова разломилась, как арбуз, и снег широко оросило. Аким присел — и во все лопатки ударился по улице. Прочь! Дальше от гибельного места. Выследили! За спиной больше не стреляли, только хлопнули в ладоши и свистнули. Травили, как зайца!

Да разве можно так-то? Это же трибунал! Но сказать об этом некому. Даже не рассмотрел убийц. Теперь уж трясло так, что трудно идти. И все дальше, дальше — петлял, сворачивал то в ту, то в другую сторону.

Черемхово — место добычи угля. Но улицы и переулки сияют розовым с голубыми тенями. Сугробы искрятся. Из печных труб — мраморные дымы. Все чисто, мирно. И не верилось, что по этим самым улицам бродят банды, готовые по самому пустячному поводу на смертоубийство.

Выбрался на площадь.

На коновязи — лошади. У лавок хвостится обыватель. Над входом двухэтажного здания — флаг. Красный. И сердце встрепенулось, застучало. Наши! Поднялся по ступеням, потянул ручку — дверь упруго подалась, за порогом вверх уползла железная болванка. В коридоре непроглядно темно. Накурено. Лампочки еле теплятся. Какие-то люди.

— Товарищ, — обратился. — Это ревком?

— Какой тебе «ревком»! — и бесшумно, в большущих катанках, уплыл по коридору.

«Может, не туда попал?» И сам толком не знал, кто ему нужен. Народ какой-то грязноватый. И — под лампочкой заметил — глаза, будто черным карандашом подвели — свой брат, шахтер! Не может быть, чтобы здесь, под красным флагом не было ревкома! Пошел вдоль по коридору, читая медные таблички: «Управляющiй», «ОтдЪлъ доставки». Вошел в кабинет управляющего. Девушки. Чаи гоняют.

— Пилось бы да елось, да работушка на ум не шла!

Девушки обернулись с недоумением. И не наши какие-то! Обе с косами, в длинных юбках — ровно институтки.

— Где здесь красные бойцы?

Замедленно переглянулись, и одинаково скривили пухленькие губки. «Да уж в Черемхово ли я?» — засомневался Аким. Не знают они, где располагаются бойцы, не пуганные. За этим дело не станет, пугнуть таких барышень не заржавеет!

— Партизаны где? Где комитет красных шахтеров?

— На вокзале поищите, — снегириным голоском пропела одна, и вторая поддакнула, — да, да, пожалуй, — и при этом на Акима смотрят с деревянным недоумением.

— До скорого! — сделал им ручкой и опять вышел на осиянную ярким солнцем, заснеженную улицу.

Возвращаться на вокзал одному муторно. Жалко матроса! Не дожил до торжества рабочего класса.

Вошел в вокзал. Полно народа. Кислый запах скученности давно не мытых людей. И все то же — девушки! Как же любят русские бабы победителей! И говорят-то с чешским акцентом, коверкают слова на чужой манер. Правда, есть и заплаканные, с обессмысленными глазами — хлебнули мурцовки, одумались. К мамке с тятей под крылышко бегут. Брошенные, опозоренные. Кажется, только одну женщину и знал Аким, что бежала с побежденным. Разделить с ним тяготы и горечь поражения. Да и то… будь простым солдатом, может, и не пошла бы на такие-то жертвы? Романтизм бродит в крови русских баб.

По дороге наплывал паровоз с черным дымом из трубы и белым — от свистка. Окутал весь перрон и, не останавливаясь, пролетел на восток.

— Эй, ты!

— Что вам, товарищи? — перед ним два мужика звероватого вида. С ружьями.

— Што ты здесь делаешь? — полез грудью тот, что покрепче.

— С кем имею разговор? — задрожал и будто в воздухе завис товарищ Аким.

— Народная дружина, а ты, что за фрукт? — полез выпученным глазом к самому глазу Акима.

— Спокойно, товарищи! — прокукарекал Аким. — Я имею мандат реввоенсовета деревни Бахта! Возмущенные массы трудового крестьянства требуют задержки «золотого эшелона» для дальнейшего внедрения в дело строительства счастливой зари всего человечества!

Дружинники дрогнули и даже смутились.

— Революционные массы Бахты протягивают вам мозолистые руки, чтоб сплотиться чугунной цепью на пути бегства черного адмирала! Грозно противостоять отрыжке деспотизма наймитов капитала!