Мысль передается ногам усиливающим или тормозящим сигналом.

Я начал незаметно отставать от Василия. Тот обернул ко мне лицо с выдающейся, как яблоко, скулой и затянул:

— Ну да понять все же я не могу, почто мы вообще линяем перед халлиулинцами? Главная нефть должна быть у нас!

— Это по каким же данным? — опешил я.

— По местным воззрениям, — солидно кашлянув, сказал Василий. — Чем больше болото, тем больше отдает оно болотного масла вглубь. А у Халлиулина песчаная коса.

Пришлось привалиться к ближней лиственнице, чтобы не упасть в «болотное масло» от едкого смеха. Вспорхнули с кочек две синички, зашелестела в камышовой заводи водяная крыса и крякнула в дальних зарослях утка на гнезде. Мое раскатистое «ха-ха» передалось хитромудрому Чирку, и тот наконец выдавил какой-то хлюпающий смешок. Я оттолкнулся от дерева, добрел до моего мудреца и весело спросил:

— Сам додумался до болотного масла?

— Сам! — замелькала надо лбом его истертая ондатра. — Хли-хли-хли! Сам не кумекаю, что ли?

— Выходит, что мы вам читали из геологии на курсах, — все попусту?!

— У меня своя голова на плечах, — ответил Василий, постучал трубчонкой по макушке и стал набивать табаком свою историческую реликвию.

— А у меня что, болотная кочка? — озлился я и на всякий случай глянул на свое отражение под ногами. Отражение было что надо: над развернутыми плечами подрубленный клин головы с рыжими кучерявинами из-под лилового берета, лицо обросло жидкой бородой и усами, но янтарные глаза проницательны, а ноздри боксерского носа пылают от нового возбуждения. — Я что, зря учился пятнадцать лет и тебе вдалбливал геологию нефти в башку на курсах, чтобы ты молол всякую чушь?!

— Это я головой-то кое-чего из твоих воззрений понял, — стал выкручиваться Василий, попыхивая дымком. — А вот сердце говорит мне иное... У нас тут есть нефть!

— Твои бы слова да богу в уши, — буркнул я, шагнул на сухой горбик и услышал за собой деликатное сопение Василия. Закралась мысль, что мой таежный мудрец разыгрывает меня для отвлечения от критических раздумий. Но я уже не мог уйти и от этой наживки. Яростно вырывая сапоги из трясины, я стал объяснять на ходу, как складывались представления о прихотливых геологических условиях нефтеобразования. До сих пор нет единого мнения о генезисе, то есть происхождении нефти как полезного ископаемого, говорил я, но условия залегания нефтеносных коллекторов поддаются изучению. Правда, десяток лет назад считалось, что основные нефтеносные структуры сосредоточены в предгорьях. Да вот тюменские первые находки опрокинули, а вернее, расширили бытующие представления на нефть в земной коре.

— Все зависит от сочетания структурной позиции с продуктивным горизонтом на глубине, — разъяснял я Василию как можно проще, хотя и понимал, что это для него темный лес. — Болота тут ни при чем, Чирок! Этой топи тысяча годков, а нефть могла копиться в нашей антиклинали сотню миллионов лет!

— И тогда были болота, — возразил Василий с невозмутимостью истукана. — Реки поят землю водой, болота кормят маслом, люди красят сказкой!

— Так, так, — поддакнул я и скосился на моего таежного философа. — Ты меня и потащил в эту трясину ради сказки?

— Моя сказка, можно сказать, корнями в быль уходит, — возразил Василий и обогнал меня, расплескивая грязь. — Я эту быль своим нутром чую... Тут вот где-то она, за той вон рясью должна быть... Видишь, там вроде как лепешка над болотом, заросшая лепешка, может, там и есть наш лабаз, эх, добраться бы, мне-то ничего самому не надо, кроме старой фузеи...

— Какой еще фузеи?

Но мой Чирок не расслышал вопроса за усиливающимся чавканием трясины. Его кривые ноги тонули все глубже. Василий вырывал их с надсадом, отмахиваясь от клубка гнуса над головой. Кажется, он готов был упасть в жижу и плыть к заманчивому островку по латунной дорожке под солнцем.

— Какой, говорю, фузеи, Чирок?

Но Василий не ответил и на этот раз. А вроде остановился мой мудрец, странно призадумался и начал как-то подозрительно раскачиваться. Но странное дело, от этой раскачки Василий только глубже уходил в жижу.

«Да он же попал в чарусу! — шарахнула мысль. — Ему же конец! Чаруса не отпустит! Меня самого уже засасывает!!!»

Дурная волна заполнила мои суставы, я рванулся назад, судорожно выбрасывая руки, и еле вырвал ноги из тянучих клешен. А потом забарахтался, разметывая грязь во все стороны, отступая, как во сне, когда бежишь изо всех сил, а ходу никакого.

— Да стой ты, дуряга! — донесся сквозь насосные хлипы под ногами голос Василия. — Тебе-то что там будет?!

Отхлынула парализующая волна из моих суставов. Я смыл грязь с ушей, носа и бороды — ощутил жжение крови. «Со стыда похож сейчас на наш балок», — почему-то пришло такое сравнение, и я начал поспешно царапать кору ближней лиственницы, сердито зарычав:

— Ты что удумал, Чирок?! Я за слегой!.. Сейчас что-нибудь подкину. Тебе опора нужна, понимаешь, башка! Подержаться на поверхности, а потом придумаем, как выбраться, Вася!..

Я драл ногтями кору, но лиственница была такая, что топором не возьмешь и за полчаса. А топора-то как раз и не было. И вокруг на сотню метров не валялось ни жердинки, хоть плачь. «Ружье!» Я рванул из-за плеча двустволку и стал заряжать ее непослушными руками.

— Не глупи, Иваныч! — донесся вскрик Васклия. — Никто не услышит на буровой! Да и не успеет никакая помощь. Мне крышка, можно сказать!

— Не каркай прежде времени, Чирок! — прикрикнул я, а сам боялся и посмотреть в сторону тонущего.

Но взгляд невольно притягивался к человеку, медленно уходящему в глубь такого спокойного с виду природного отстойника. И мой Василий уже не трепыхался в грязи, он с обреченной спокойностью распластался на поверхности, подложив под грудь ружье.

— Жалко, ружьишко со мной уйдет... Таньше бы его передать... Да подержаться хочется еще на воздухе... А Таньша наша добытчица, каких мало, — ей бы моя «ижевка» как раз... Да бросить уже не могу, Иваныч! Тянет здорово, ноги холодит, проклятое болото! Видно, мой хальмер[7]!

— Потерпи, Вася, полежи спокойно, милый, — заметался я вокруг матерой лиственницы. — Сейчас что-нибудь придумаем... Что же это?.. Так просто? Затянет и все? Мы что же? Какие-нибудь дурачки?..

Но ничего не придумывалось для спасения тонущего. А Василий уже ушел в трясину по грудь, и края распластанной телогрейки уползали на глубину, будто кто-то поддергивал их там.

— Адрес найдешь в моем чемодане... Отцу и матери напишешь, как было дело... А Таньше отдельное письмо... Передай, что хотел ей добыть фузею, чтобы ружье доброе сладить, да вот не дошел до Улачиного лабаза... Напиши, что люблю ее, умираю и люблю... Теперь и аргишем[8] не вытянуть!

Кажется, Василий всхлипнул, а может, просто отфыркнулся, но меня подбросила неожиданная взрывная сила: я вспомнил свою Лельку, представил себя на месте Василия и вдруг подумал, как ощутил бы сейчас катушку своей грудью.

«Катушка! Катушка миллиметровой лески! Это же коня можно вытащить из трясины! А Чирка запросто! Быстрей!»

— Сейчас, брат, я тебя, — крикнул я Василию взбудораженным голосом. — Не хватало, чтоб мы так просто... Не выйдет! Не дадим!.. Черта с два!..

Теперь я знал, что делать, и все мои жесты стали как бы сами по себе — скупы, точны, неотразимы. Я размотал напрочь катушку, привязал свободный конец к лиственнице и перетянул леску втрое. Ко второму концу приспособил ружье.

— Сейчас вытягивать буду тебя, Вась!

«Теперь точно попасть... подбросить ружье к Чирку... на расстояние вытянутой руки...» Я размахнулся и швырнул свой снаряд в сторону притихшего Василия.

— Недолет! — простонал утопающий.

Я и сам видел, что ружье шлепнулось далеко перед Василием — даже капли не долетели до Чирка. «Ничего, время еще есть, спокойней и отстраненней!»

Я подтащил ружье, взялся за скользкий ствол и швырнул посильнее.