— Здорово, — пробормотал он, не шевелясь. — Как в кусте черемухи.

— Это мне Матвей Андреевич подарил, — объяснила Люба. — Я его очень люблю. Был он золотой и остается.

— А меня? — выговорил Игорь.

— Тебя? — Люба отступила к забору, туфли ее утонули в ворохе листьев. — Когда доживем до следующего воскресенья.

— Уже половина недели, — Игорь пошел на нее. — И я ведь слово держу, несмотря что трудно иногда.

Люба сжалась, точно решила выскользнуть и бежать. Но Игорь придержал ее у забора. Люба завертела головой, тогда он поймал своим ртом ее губы. Оба они онемели и опустились на листья, сметенные ветром к забору.

— Что это? — спросила Люба, пощупав свои губы.

— Люблю тебя, — ответил Игорь.

Она вскочила и бросилась к просвету на том конце выезда. Игорь последовал за ней. Любины каблучки перестали щелкать по доскам; она остановилась, будто до нее наконец дошло, в чем признался Игорь. Он догнал ее и взял под руку.

— Пойдем тогда по переулкам, — прошептала Люба.

Игорь кивнул, и они свернули в первый проулок. Пошли, спотыкаясь, потому что не спускали друг с друга глаз. Лишь перед крыльцом лукинского дома они опомнились. Люба нехотя поднялась на ступеньки, но тут же наклонилась к нему с крыльца и поцеловала в губы. Остро и горячо. И убежала в дом, оставив после себя запах весны. Игорь вдруг ощутил тяжесть в руке. Перевернул сумку — кирпич глухо ударил в землю. Он отбросил его носком подальше от крыльца и понесся с горы, как на быстрых лыжах.

Остановился передохнуть возле двери их теперешнего жилья. И здесь услышал громыхающий, как лист железа, голос Куликова. Прошмыгнул в кухню и уселся за стол. Но его мать и Куликов были так заняты разговором, что не обратили на него внимания.

— Неужели ей счастья не хочется? — спросил Куликов.

— Я ей то же самое говорила, — ответила мать, виновато мигая.

— Еще пяток лет, и на нее никто не посмотрит! — сказал Куликов. — Даже Ваня-огородник.

— Однако чует, счастье из жалости достается, — объяснила мать.

— Да не все ли равно ей! — воскликнул Куликов. — Диана образованная женщина, а рада была бы выскочить за меня под любым предлогом!

— А Феня деликатная, — сказала мать.

— И останется навек в девках со своей деликатностью! — заявил Куликов, и пол задрожал под его ногами. — Не понимает она доброты, что ли?

— Говорит, дождусь Василия, тогда и выйду замуж, по-хорошему, без подвоха...

— Да какой же подвох она видит в моем предложении?

— Есть у нее подозрение — не по чистому сердцу ты повернул вдруг к ней.

— Из-за чего же?

— Из-за того, будто думаешь, братка ей приметы золотой жилы оставил...

— Какая чепуха!

— Я тоже ей — про чистые твои намерения, а она — свое!

— Выходит, брат ей оставил планчик?!

— Не оставил, говорит, ничего, только все же боится: не от чистого сердца ты ее сватаешь, Матвей, соблазнить из-за той жилы хочешь.

— Да что она, не понимает — ей руку протягивают по-землячески, по-доброму! Это же дело принципа! Соединить вроде несоединимое! Доказать всем нашу отзывчивость и добрость! Снять все грузы, которые тормозят общее дело! Почему — нет?! С ума она сошла, что ли?

— И то мне показалось — глаза у нее глядят ненормально, немигучие стали, как улово. И проговаривается она, нелепость несет... Будто братка ее в хрустальном зимовье поселился: видение такое ей было...

— В хрустальном?.. Странное видение... Может, и в руку... Я бы помог ей разобраться и в видениях! Что она, дурочка, боится? Если что и откроет, так не врагу же! На общую пользу! Поговори с ней еще раз, Ксения! Постарайся убедить по-женски, по-сердечному, как умеешь... Объясни, что ради нее я Диану оставил! И возврата нет — Диана гордая женщина!

Игорь подумал, что ему эти разговоры совсем ни к чему, и кашлянул.

— Игорешка! — воскликнул Куликов. — Вот как в жизни получается... Ты к человеку со всей душой, а он соображает по своим жалким меркам!

— А я двойку схватил у Дианы Степановны, — пожаловался Игорь.

— Как же это так? — нахмурился Куликов. — По географии — и двойку!

— Впереди много времени, — сказал Игорь, махнув рукой, — любую двойку десять раз еще исправлю...

— Нет, мой дружок, — перебил его Куликов. — Двойка есть двойка. И теперь всю жизнь она волочиться за тобой будет, как за нами с отцом тянутся наши двойки... Ничто бесследно не исчезает, Игорек. И когда-нибудь, если станешь ты геологом, эта-то двойка и помешает тебе сделать последний шаг к открытию.

— Слушай умных людей и мотай на ус! — заликовала мать.

Но Игорь и сам был поражен словами Куликова. Острые желваки выпрыгивали у того на щеках в этот момент, будто Матвей Андреевич сам нахватал в свое время каких-то особенных двоек, и теперь они мешали ему в жизни.

— Я хочу стать геологом, — проговорил Игорь.

— Тогда думай уже сейчас, как получше закончить школу, — посоветовал Куликов, — чтобы не провалиться при поступлении на геофак.

— Буду стараться, — сказал Игорь.

— Ну, а я пошел по своим делам. — Куликов примял фуражкой редеющие кудри и пошел озабоченно, как в поисковый маршрут.

Игорь тут же подхватил свою сумку и уселся за стол готовить уроки.

— Поешь сначала, — предложила мать и загремела посудой.

Но Игорь не стал терять времени на ожидание ужина. Пока мать подогревала суп, он раскрыл «Химию» и углубился в формулы, которые надо было выучить к завтрашнему дню. Мать сразу притихла. Она без стука ставила перед ним хлеб, перец, соль, подала ложку...

И вдруг в сенях снова застучали сапоги. Игорь подумал, что это пришел кто-то из соседей за лопатой или граблями. Но вошедший кашлянул по-отцовски, и тогда Игорь рванулся из-за стола.

Отец был в своей синей горняцкой шинели, только мятой и поблекшей. Лицо его усохло за эти две с половиной недели. Глаза отступили внутрь, а нос изострился.

— Папа! — Игорь отбросил учебник, ринулся к отцу. — Ваську нашли?! — И остановился посреди комнаты. Шаг — и хлынут слезы. Прикусил губу. Встречать отца в таком бараке! За одним столом теперь они и едят, и уроки он готовит тут же. Они-то с матерью привыкли. Даже подружились с соседями. И он уже не раз бегал к соседям то за лопатой, то за поленом дров, то за щепоткой чаю. Но понравится ли отцу здесь? Как он отнесется к таким соседям? Штукатур Гусаков с крикливой женой, одинокий фотограф Гриша, солдатская вдова Фрося и обезножевший по причине «ревматизмы» охотник дед Яровец с собакой.

— Пап, — вымолвил Игорь, — это пока... Мы вернемся на гору...

— Вернемся, сынок.

Мать наконец кинулась к отцу, впилась пальцами в его плечи и не то заплакала, не то засмеялась. Отец пригладил ее волосы и сказал:

— Снег в тайге выпал... Ваську мы не нашли...

Он двигал челюстями, размалывая слова, как прежде. Вместе с этим в голосе появилось что-то шамкающее. И волосы отца уже не вихрились, как рыжее пламя, а лежали на голове, словно осенняя трава, прибитая градом.

— Сам себе гибель, однако, нашел, — сказала мать, целуя отца в щетину. — Мы не в ответе за него...

— Нет, мать, не так просто от этого отделаться, — возразил отец.— Понижают меня в должности до начальника базы...

— Да бог с ними, Петя! — воскликнула мать.— Приличная должность, оклад ненамного меньше!

— Нет, Ксеня! — Отец грузно осел на лавку. — Мне гордость не позволяет согласиться с Силищевым.

— Что ж ты с этой гордостью в грузчики пойдешь? — спросила мать.

— Была бы шея — ярмо найдется, — ответил отец. — Только в управление я больше не ходок!

— Не спеши, Петя! — стала уговаривать она отца. — Еще все возвернется... Матвей-то тебя, однако, не бросит?!

— Матвей Андреевич, он за тебя, пап, — сказал Игорь тихо. — Навещал, сочувствовал...

— Сочувствовал! — хмыкнул отец. — Как бог черепахе.

— Опомнись, Петя!— вскрикнула мать. — Зачем на друга возводишь поклеп?

— Знаю, наверно, что возвожу, — проворчал отец.

— Но ты же к нему так привязан был, пап! — взмолился Игорь. — Вы же такие были друзья!