«Лучше я побуду в коридоре…»* Лучше я побуду в коридоре, — Что мне делать в комнате твоей? Пусть глядит неприбранное горе Из твоих незапертых дверей. Угол, где стояли чемоданы, Осторожной пылью занесло. День опустошенный, тюль туманный, Туалетное стекло. Будут гости – не подай и вида, Что ушла отсюда навсегда: Все уйдут – останется обида, Все пройдет – останется беда. Тихо-тихо, лишь настороженный Женский голос плачет за стеной, Дальний голос, голос раздраженный В нетерпенье плачет надо мной: – Никому на свете не завидуй, Я тебя забыла навсегда, Сердце есть – пускай сожжет обиду, Пусть в крови перегорит беда. 1938 Петух* В жаркой женской постели я лежал в Симферополе, А луна раздувала белье во дворе. Напряглось петушиное горло, и крылья захлопали, Я ударил подушку и встал на заре. И, стуча по сырому булыжнику медными шпорами, С рыжим солнцем, прилипшим к его гребешку, По дворам, по заборам, – куда там! – на юг, над заборами Поскакало по улице «кукареку». Спи, раскинув блаженные руки. Пускай пересмешники Говорят, как я выпрыгнул вон из окна и сбивал на бегу С крыш – антенны и трубы, с деревьев – скворешники, И увидел я скалы вдали, на морском берегу. Тут я на гору стал, оглянулся и прыгнул – бегу над лощинами, Петуха не догонишь, а он от меня на вершок. – Упади! – говорю и схожу на песок. Небо крыльями бьет петушиными. Шпоры в горы! Горит золотой гребешок! 1938 Дождь* Как я хочу вдохнуть в стихотворенье Весь этот мир, меняющий обличье: Травы неуловимое движенье, Мгновенное и смутное величье Деревьев, раздраженный и крылатый Сухой песок, щебечущий по-птичьи, — Весь этот мир, прекрасный и горбатый, Как дерево на берегу Ингула. Там я услышал первые раскаты Грозы. Она в бараний рог согнула Упрямый ствол, и я увидел крону — Зеленый слепок грозового гула. А дождь бежал по глиняному склону, Гонимый стрелами, ветвисторогий, Уже во всем подобный Актеону. У ног моих он пал на полдороге. 1938 «Я так давно родился…»*
Я так давно родился, Что слышу иногда, Как надо мной проходит Студеная вода. А я лежу на дне речном, И если песню петь — С травы начнем, песку зачерпнем И губ не разомкнем. Я так давно родился, Что говорить не могу, И город мне приснился На каменном берегу. А я лежу на дне речном И вижу из воды Далекий свет, высокий дом, Зеленый луч звезды. Я так давно родился, Что если ты придешь И руку положишь мне на глаза, То это будет ложь, А я тебя удержать не могу, И если ты уйдешь И я за тобой не пойду, как слепой, То это будет ложь. 1938 25 июня 1935 года* Хорош ли праздник мой, малиновый иль серый, Но все мне кажется, что розы на окне, И не признательность, а чувство полной меры Бывает в этот день всегда присуще мне. А если я не прав, тогда скажи – на что же Мне тишина травы, и дружба рощ моих, И стрелы птичьих крыл, и плеск ручьев, похожий На объяснение в любви глухонемых? 1938 «Кем налит был стакан до половины…»* Кем налит был стакан до половины И почему нет розы на столе? Не роза, нет! А этот след карминный, А этот слабый запах на стекле? К рассвету соскользнуло одеяло, И встала ты, когда весь мир затих, И в смутный час кувшин с водой искала, И побывала в комнатах моих. Не твой ли свет – игра воды в стакане? А на стекле остался легкий след, Как будто мало мне напоминаний О той заре, куда возврата нет. Ты в белом спишь, и ты, должно быть, рада, Сквозь явь и сон, как белый луч, скользя, Что о себе мне говорить не надо И ни о чем напоминать нельзя. 1939 Колорадо* |
